Читать онлайн
Жизнь русского обывателя. На шумных улицах градских
Жизнь русского обывателя. На шумных улицах градских
Введение
Мы продолжаем рассказ о повседневном существовании русского обывателя. Автор стремится разрушить «нас возвышающий обман», укореняющиеся в сознании массового человека ходячие мифологемы о дореволюционной России как о благословенной «динамически развивавшейся» стране всеобщего процветания с высокообразованным дворянством, утонченной аристократией, благородным блестящим офицерством, высококультурным купечеством с его «твердым купеческим словом», с великолепной школой, из которой выходили образованные воспитанные люди, и т. д. А для того чтобы читатель понял, что все было не совсем так, как пытаются его уверить и сами в этом убежденные писатели, журналисты и авторы телевизионных передач, в книге широко цитируются дневники, воспоминания, письма современников изображаемой эпохи и исследовательские работы историков.
Конечно, читатель-скептик может возразить, что взамен одних мифологем внедряются другие. Но пусть он не в нынешних «поделках», а среди воспоминаний современников найдет надлежащие свидетельства: чтобы аристократы восторгались аристократами, купцы – купцами же, офицеры – офицерами, и не сыновья или внуки писали бы с хвалой об отцах и дедах, а люди сторонние, – и я в дальнейшем с благодарностью воспользуюсь этим. Потому что люди всегда остаются людьми, и среди людей заурядных, в которых было намешано всего понемногу (а так уж устроен человек, что дурное в нем перевешивает хорошее), всегда были личности незаурядные, высочайших достоинств. Об этом я не устаю напоминать в книге. Да вот беда, что были они именно незаурядные, из ряда вон выходящие.
Если русская деревня была объектом внимания историков, этнографов и социологов на протяжении многих десятилетий, то русский город почти не привлекал их взглядов (за исключением разве что экономики, промышленного пролетариата и революционного движения, которое преимущественно сосредоточивалось в городах). Практически лишь в последний десяток лет ученые разных специальностей стали активнее обращаться к изучению русского города и, в том числе, к изучению его повседневной жизни.
Глава 1
Сущность и облик русского города
В современном представлении город и деревня – абсолютные антиподы. В одном случае – громады многоэтажных жилых и общественных зданий, асфальт шумных улиц, заполненных транспортом и пешеходами, сутолока, грязный воздух, множество мелких и крупных предприятий. В другом – тишина, чистый воздух, поросшие травой улицы, с маленькими бревенчатыми домишками с садами и огородами, с неспешной жизнью.
Но это – представления индустриального, постиндустриального XXI в., к тому же сдобренные свойственными дачнику-горожанину идеализированными представлениями о современной деревне. Иным был город XIX, а тем более XVIII столетия.
Городская повседневная жизнь во многих чертах повторяла деревенскую повседневность. И по своей сути, и внешне русский город, особенно уездный, был похож на большое село. За немногими исключениями он являлся не промышленным, как сейчас, а военно-административным и торговым центром. Конечно, были и большие города с развитой промышленностью и торговлей: богатая Одесса, долго бывшая порто-франко, то есть портовым городом со свободным, беспошлинным ввозом товаров, Киев, Петербург, Москва, в конце XIX в. быстро стал развиваться промышленный Харьков. Но еще в середине XIX в. даже нынешний центр Петербурга выглядел довольно непрезентабельно. Вот что вспоминал родившийся в 1869 г. князь В. А. Оболенский: «Четырехэтажный оранжевый дом на Малой Итальянской, в котором я впервые увидел свет, был одним из самых больших домов этой улицы, застроенной тогда маленькими деревянными или каменными домиками с мезонинами. Хорошо помню, как в раннем моем детстве я каждое утро, проснувшись, бежал к окну и смотрел, как по нашей улице шел пастух с огромной саженной трубой. На звуки его трубы отворялись ворота возле маленьких домиков и из них выходили разноцветные коровы». А Выборгскую и Петербургскую стороны Оболенский описывает как «захолустные уездные городки с деревянными домиками с огородами, окаймленными покосившимися заборами, с универсальными лавочками, в которых продавались и духи, и деготь» (95; 9, 10). Вот вид Петербургской стороны столицы в 40-х гг. XIX в. глазами ее обитателя, известного литератора А. М. Скабичевского: «Петербургская сторона в те времена нимало не походила на все прочие части столицы. Немощеные, обросшие травою улицы, непролазно грязные осенью и весною, пыльные летом и тонущие в глубоких сугробах зимою, с высокими дырявыми мостками вместо тротуаров; приземистые старенькие домишки с высочайшими, почти отвесными тесовыми и черепичными кровлями, покрытыми мохом и травою, с покосившимися воротами, наверху которых росли обязательные березки; лабиринт глухих, кривых, безлюдных переулков и закоулков; дохлые кошки под серыми заборами, кривившимися направо и налево, – все это напоминало именно захолустный заштатный городишко, а не уголок европейской столицы» (126; 23–24). Мемуарист не прав только в одном: такими же были в ту пору в столице империи и Охта, и Пески, и Коломна; вспомним пушкинское описание «домика в Коломне»: «…У Покрова / Стояла их смиренная лачужка / За самой будкой. Вижу, как теперь, / Светелку, три окна, крыльцо и дверь… / Лачужки этой нет уж там. На месте / Ее построен трехэтажный дом».
Что же касается первопрестольной столицы, то Москва была в первой половине XIX в. глубоко провинциальным городом. Пензяк, проведший молодость в Москве, а затем перебравшийся в Петербург, сравнивая две столицы, отмечал, что даже Новгород и Тверь не приуготовили бы взор петербуржца к облику Москвы, поскольку своей архитектурой, прямизной и шириной улиц они мало отличаются от северной столицы. В Москве же петербуржцу «…покажут Тверскую улицу – и он с изумлением увидит себя посреди кривой и узкой, по горе тянущейся улицы… один дом выбежал на несколько шагов на улицу… а другой отбежал на несколько шагов назад… между двумя довольно большими каменными домами скромно и уютно примостился ветхий деревянный домишко… подле великолепного модного магазина лепится себе крохотная табачная лавочка или грязная харчевня, или таковая же пивная […] Многие улицы в Москве… состоят преимущественно из «господских» (московское слово!) домов. И тут вы видите больше удобства, чем огромности или изящества. Во всем и на всем печать семейственности: и удобный дом, обширный, но тем не менее для одного семейства, широкий двор, а у ворот… многочисленная дворня. Везде разъединенность, особость; каждый живет у себя дома и крепко отгораживается от соседа. Это еще заметнее в Замоскворечье… там окна завешаны занавесками, ворота на запоре, при ударе в них раздается сердитый лай цепной собаки, все мертво, или, лучше сказать, сонно» (11; 48–49).
Но В. Г. Белинский, процитированный выше, был человеком страстным и пристрастным, склонным к преувеличениям. В более спокойном тоне вспоминал в начале ХХ в. о Москве 50 – 60-х гг. XIX в. юрист Н. В. Давыдов: «Переносясь мысленно к детским годам моим, я отчетливо вижу былую Москву… и вижу, как громадно она изменилась с тех пор… В то время небольшие деревянные, часто даже неоштукатуренные дома и домики, большею частью с мезонинами, встречались на каждом шагу, и не только в глухих переулках, но и на улицах. В переулках с домами чередовались заборы, не всегда прямо державшиеся…» (149; 9). Москва во многом оставалась «большой деревней» в прямом смысле слова. Любопытны впечатления от одной из тогдашних окраин Москвы 90-х гг. XIX в. С. Н. Дурылина. Его детство прошло в Елохове, точнее, в Плетешках, в Плетешковском переулке, в бывшей старинной барской, а теперь купеческой, усадьбе, где только сад занимал около десятины земли, окруженный столь же обширными садами соседей, а на дворе впоследствии был выстроен доходный дом и еще осталось просторное дворовое место. И, тем не менее, вот его реакция на усадьбу соседа, помещика Макеровского: «Когда мы с братом впервые вылезли из-под забора во владения Макеровского, мы разинули рты от удивления. Перед нами была большая лужайка с высокой травой, с белыми медуницами, с Иванчаем, с высокими лиловыми колокольчиками. Был полдень. Порхали цветистые бабочки, стрекотали кузнечики, какие-то маленькие птички отзывались им в траве точь-в-точь так, как отзываются в вольных лугах далеко, далеко за Москвой. Это были непуганные стрекозы, бабочки, птички над непутанною травою; никто ее не путал, не топтал, как на заповедном лугу… В кайме из белой сирени блестел под солнцем небольшой пруд… А немного поодаль, на самом припеке колыхалась зеленою волною рожь – настоящая… озимая рожь!
Нижний Тагил. Общий вид и Введенская улица
Была ли это причуда старого помещика, пожелавшего, чтобы в городе было у него в малом виде все, что было в его крепостной деревне, выражалась ли в этом старая, свойственная русскому человеку, выросшему среди медвяных ржаных межей и заключившему себя на безвыходный плен в городе, натура, но только у Макеровского каждую осень вспахивали сохой кусок земли, сеяли рожь, по весне появлялись всходы, Макеровский в халате выходил посмотреть на первые зеленя, затем на первый колос, а потом, при нем, жали эту полоску, на полоске появлялся золотой сноп. Не знаю, где и как молотили, мололи зерно, но угрюмый барин Макеровский каждую осень отведывал из собственного нового умолота хлеба, как его прадеды в исчезнувшей Отраде!» (40; 107–108).
Напомним: это Москва 90-х гг. XIX в. (Дурылин родился в 1886 г.). Читатель-москвич может поискать это местечко. Нужно выйти из станции метро «Бауманская» и, пройдя мимо Елоховского собора, свернуть налево, в сторону Доброй Слободки и Горохового Поля. Поищите на асфальте меж многоэтажных домов угодья Макеровского с золотой ржаной нивой!..
А вот описание купеческой усадьбы 70-х гг. XIX в. в Замоскворечье, на Татарской улице. «Как все там было не похоже на нашу Тверскую – ни экипажей, ни пешеходов, ни городовых. Мирная тишина деревенской усадебной жизни. Белый двухэтажный дом, перед ним большой двор, посыпанный красным песком, посреди двора развесистый дуб с подстриженной верхушкой в виде шатра. За домом большой сад с беседками, плодовыми деревьями, огородом и кегельбаном, тогда еще редкой новинкой» (4; 52–53). Не диво, что на широкой Татарской улице зимами устраивались конские бега! Впрочем, как увидим ниже, Тверская тоже недалеко ушла в ту пору от Татарской.
Петербуржец В. А. Оболенский вспоминал: «Каждую весну, проездом в деревню, мы проводили у нее (московской родственницы. – Л. Б.) недели две. После зимнего заточения в петербургском каменном доме в Москве я попадал в полудеревенскую обстановку. Я мог с двоюродным братом Гришей играть в прятки в саду, поросшем густыми кустами сирени и бузины, пускать змея на обширном дворе, забегать в конюшню, где так успокоительно фыркали две лошади темно-караковой масти. До сих пор запах свежей земли мне всегда напоминает Кудринский переулок, очевидно потому, что там я впервые вдыхал этот совершенно незнакомый петербургскому ребенку весенний запах.
Да и вся обстановка и образ жизни обитателей Кудринского переулка были ближе к деревне, тогда еще недавно освободившейся от крепостного права.
В Петербурге у нас была вольнонаемная прислуга, а здесь, в Кудрине, еще сохранились старые дворовые, хотя и получавшее жалованье, но жившие в кудринском дворе больше по старой привычке, чем по необходимости. Все это были скорее друзья, чем услужающие. ‹…› Весь Кудринский переулок состоял всего из нескольких домов. Два-три барских особняка, а ближе к Кудринской площади – извозчичий двор и питейное заведение – «распивочно и на вынос». Редко кто проходил или проезжал по Кудринскому переулку. Поэтому шум приближавшегося экипажа вызывал в кудринских обитателях живейший интерес: кто едет и к кому? К нам или к соседям? Спорили: «Вот я говорила, что не к нам» и т. д.» (95; 41, 45). Провинция… Сейчас на месте этой практически деревенской барской усадьбы громоздится высотный дом на площади Восстания…
Обойдя сегодня все улицы и переулки сравнительно небольшого Китай-города, читатель не встретит там не только садов и огородов, но просто зелени. В канун XIX в. здесь, в городской части, в 146 обывательских дворах под каменными строениями было 25 104 квадратных саженей земли, под деревянными – 3 973, под лавками – 9 039, под дворами – 31 121, под садами – 4 973, под огородами – 817 и даже под пустырями – 1540 квадратных саженей. Квадратная сажень – 4,093 м2. А ведь это был не просто самый центр первопрестольной столицы – торговый центр!
Иваново-Вознесенск. Городской дом в провинции. (Дом Цветаевых)
Пустыри в центре столицы! Бурьян, мусор… Начальник «Кремлевской экспедиции» П. С. Валуев в письме генерал-губернатору А. А. Беклешову в 1806 г. писал: «Стены Китая, от злоупотреблений, обращены в постыдное положение. В башнях заведены лавки немаловажных чиновников. К стенам пристроены в иных местах неблаговидные лавочки, в других погреба, сараи, конюшни… Нечистота при стенах беспрерывно увеличивается, заражает воздух, и оне ежедневно угрожают падением». Ров возле стены Китай-города был везде завален сором, так как служил для обывателей и прохожих, особенно напротив Присутственных мест (нынешняя площадь Революции), свалкой. Завалено мусором было и пространство от Москвы-реки до Покровского собора и Набатной башни, а самые нечистые места были между Беклемишевской и Спасской башнями Кремля. И сама Красная площадь была вымощена булыжником только в 1804 г.!
А между тем, Москва была одним из крупнейших и быстро растущих городов России: в 1805 г. ее население исчислялось в 215 953 человека, по переписи 1871 г. в ней было 601 969 жителей, в 1882 г. – 753 469, а в 1897 г. – 1 035 664 человека; крупнее Москвы был только Петербург с его 1 267 023 жителями в 1897 г.
Тем паче сходны были с деревней маленькие уездные и заштатные города, да и губернские были не лучше. В каждом дворе были лошади, как и в деревне, гонявшиеся в ночное, имелись коровы, по утрам за пастухами шедшие на городской выгон, водились гуси и утки, петухи и куры, оглашавшие окрестности чисто деревенскими звуками. Обыватели обустраивались, кому как на душу глянется и насколько достанет средств и потребностей. Вот город Тверь в середине XVIII в.: «До случившегося здесь на городовой стороне пожара строение все было деревянное и простое, и строилось вдоль двора. У зажиточных людей были избы высокия, от земли до окон аршина 4 или 5, и три окна красныя, так по старине называлися, не выше в свету аршина с четвертью и не шире аршина, а внизу других окон не было ни у кого. А у других только среди красное окно, а по углам волоковыя, а у бедных – ниское строение и только два окна волоковых. Крыша была у всякова простая, стропилом на две стороны, как ныне в деревнях кроют. У богатых тесом, мало где гвоздьем, а больше в застрихи, а у многих больше дранью. Строение было неровное и непрямое, по старине – кто как построил. Инной двор вдался, другой выдался, иной накось, от чего и улицы кривыя были. Да и самая Большая дорога тоже кривая была; где широко, а где придется только с нуждою в две телеги разъехаться. И мощена была мало где досками, а все больше бережками поперег, неровно, где выше, где ниже, и не во всю ширину дороги. И во время весны или осени очень грязно, мало когда почищали. А протчия улицы были уския и кривыя, и неровныя, и не мощеныя, и во время малой мокрой погоды грязны, а во время весны и осени с большим трудом проехать можно. Больше были переулки – только в одну лошадь с телегою проехать можно. Во ином месте не можно стоять пешему человеку, где проежает телега: или остоновься где, пошире, или беги вперед» (146; 268). Только после грандиозных пожаров 1763 и 1773 гг. город был восстановлен на правительственную субсидию и по утвержденному Екатериной II плану. Губернский, торговый Нижний Новгород и в начале XIX в., по мнению путешественника, был «строением беден и настоящим городом его почитать не должно» (Цит. по: 128; 367). Было в нем в ту пору 14 тыс. жителей, обитавших в обычных деревенских избушках, беспорядочно разбросанных на поросших крапивой и лопухами кривых улицах и тупиках, по косогорам, среди многочисленных глубоких оврагов. Николай I, посетивший его в 1834 г., был неприятно поражен обликом губернской столицы и собственноручно начертал на городском плане необходимые изменения и дал состоявшие в 88 пунктах указания по переустройству города. Тем не менее, в 1839 г. француз путешественник Астольф де Кюстин записал: «На нижегородских улицах хоть в шахматы играй» – ни шатко, ни валко шедшее переустройство города усугубило хаотичность планировки. На старых панорамных фотографиях русских провинциальных городов поражает обилие огородов, среди которых редко разбросаны дома. В Рыбинске, зажатом между двумя реками и страдавшем от малоземелья, «огородов, предназначенных для общего продовольствия жителей, два; впрочем, почти каждый дом имеет свои небольшие огородцы» (132; 79). При усадьбе переславского купца Воронцова имелось 40 десятин земли, на которой высевались рожь, овес, лен, картофель. В уездном сибирском городе Таре еще в середине 50-х гг. многие горожане сеяли хлеб, не только обеспечивая собственные потребности, но и продавая излишки, и «решительно все домохозева, имея свой рогатый скот, множество баранов и проч., бьют скотину сами» (75; 22). В Барнауле в это же время горные мастеровые «занимаются разведением огородных овощей и содержат каждый по несколько голов рогатого скота и лошадей», а омская городская дума просила у правительства увеличить выгоны для скота, которого было в этом важном военно-административном центре 1733 головы (там же). В крохотном Звенигороде в конце 70-х гг. было 120 лошадей, 262 головы крупного рогатого скота и 50 – мелкого. Даже в Москве «с Егорьева дня (23 апреля) каждое утро бодро звучал в Плетешках рожок пастуха, и наша Буренка, как будто дело было не в Москве, а в каком-нибудь Утешкине, присоединялась к стаду Чернавок и Красавок. И пастух гнал их по тихим переулкам на большие луговины в извилинах Яузы, возле бывшего Слободского дворца (в нем нынче МГТУ им. Н. Э. Баумана. – Л. Б.) или за садом бывшего загородного дворца Разумовских на Гороховом поле. Скот пасся там с весны до осени. На полдень коров пригоняли, точь-в-точь как в деревне, по домам. Черная Арина доила Буренку, нас поила парным молоком (весной накрошив в него «для здоровья» черносмородиновых почек или листочков), а мы потчевали Буренку круто посоленным ломтем черного хлеба. Когда я был совсем маленьким, у нас водились и овцы; они также ходили в стадо; а рукавички и чулочки у нас были из некупленной шерсти» (40; 103). Елохово тогда было окраиной Москвы. Когда в 70-х гг. XIX в. купцы Андреевы по весне переселялись на дачу в Петровский парк (примерно на месте этой дачи – стадион «Динамо»), к телеге с «черной» кухаркой были привязаны коровы! А жили Андреевы в собственном доме в Брюсовском переулке на Тверской (в советское время – ул. Неждановой), и коровы важно шествовали мимо нынешней резиденции мэра Москвы (тогда – московского генерал-губернатора), через сегодняшние площади Пушкина, Маяковского, мимо Смоленского (Белорусского) вокзала, ни у кого не вызывая удивления. И вспоминала это жена поэта К. Бальмонта, умершая уже в 1950 г.!