Читать онлайн
Два ангела на плечах. О прозе Петра Алешкина

Два ангела на плечах
О прозе Петра Алешкина

Составитель Петр Алёшкин

ISBN 978-5-4483-4522-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Книга Петра Кошеля «Тропа тамбовского волка»

Тропа тамбовского волка

О жизни и творчестве Петра Алешкина

Два ангела сидят у меня на плечах: ангел смеха и ангел слез. И их вечное пререкание – моя жизнь.

В. Розанов

Пристроившись на краешке стола, он тщательно выводил на конверте адрес редакции «Комсомольской правды».

Как обычно, в интернатской комнате стоял галдеж. Кто-то из одноклассников заглянул ему за плечо:

– Братцы, Петька в Москву письмо пишет!

Тотчас его окружили и, прыгая вокруг, пытались выхватить конверт.

Он вырвался, выскочил на улицу. За ним бежали. Влетел в стоявший на пути девчоночий туалет, бросил конверт в яму.

В том конверте был самый первый его рассказ. Девятиклассник Петька Алешкин хотел стать писателем, и больше всего боялся, что об этом узнают скорые на подначку дружки.

Бог весть, откуда в пареньке из тамбовской деревни взялась эта страсть к сочинительству. В деревне Масловке, где он родился, и света-то не было: сидели при керосиновой лампе. Отец окончил два класса, а мать и вовсе читать не умела.

Семья жила, как и все в деревне, трудно. Отец пришел с фронта и вскоре умер. Пете было 10 лет. Мать одна поднимала пятерых детей.

Он был слабосильным, маленького роста. Но в обиду себя не давал. И планы вынашивал громадные. Было в нем какое-то ожесточенное упорство, оно потом с летами только крепло. Решил к двадцати годам стать знаменитым. Понимая, что какой-то мелочью не прославиться, сразу стал писать трехтомную эпопею. Было ему тогда девять лет. Чувствовал, что его ночные сидения при керосиновой лампе покажутся странным занятием в приземленной деревенской жизни, и боялся, как бы не назвали придурком.

В 1966 году Петр Алешкин закончил школу. Ехать в столицы не помышлял: навряд ли в столичный вуз поступишь, да и на какие шиши там жить?

Поехал в ближнюю столицу – Тамбовский пединститут, литфак. Не прошел. Но особенно не горевал, работал в колхозе, а вечерами писал, много читал.

Он понимал, что писателю нужен жизненный опыт, а тут как раз и газеты, и радио призывали набираться этого самого опыта, завлекая романтикой целинных степей и северных болот. Помните? – «Под крылом самолета о чем-то поет…».

Алешкин по комсомольской путевке уехал строить газопровод «Средняя Азия – Центр». И можно себе представить, каково там пришлось деревенскому пареньку, только в семнадцать лет увидевшему телевизор и двухэтажный дом.

Потом Александров Гай в Саратовской области: изолировщик на компрессорных станциях. В восемнадцать он стал бригадиром.

На Тамбовщине Алешкин окончил ПТУ, получил специальность каменщика и ушел в армию. Служил в Ровно. Оттуда в нем начался интерес к украинской и вообще к славянской культуре. После армии – опять домой. Он устроился шофером в райцентре Уварово. Поступил на заочное отделение Тамбовского пединститута, и уехал в Харьков. А там уж, в этом первом огромном для него городе, помотало его вдоволь: кровельщик в мехколонне, плотник-паркетчик домкомбината, слесарь-сборщик ХТЗ – знаменитого харьковского тракторного.

А на тракторном заводе было литобъединение.

Что такое лито – теперь объяснить довольно трудно. Литобъединения просто вымерли. Но для нашего поколения это было все – первые друзья, дышавшие тем же, что и ты, литературные споры с ними за дешевым вином до полуночи, открытия и потери, безумная вера в свой талант, и назавтра – ощущение своей полной никчемности. Там были свои гении и свои графоманы, свои красавицы и свои сумасшедшие…

Но самое главное – ты как бы проверялся на прочность. Суровей критики лито не было ничего. И когда тебя называли графоманом, ты мог хоть на ушах стоять, но графоманом и оставался. А люди там были самые разные. Я помню, например, в своем лито сидящих рядом председателя горторга и хиппи с серьгой в ухе. Оба – поэты. И предгорторга, как поэт, был поинтересней.

Харьков – город непростой. Он ведь не украинский, и не русский, и не еврейский. Хотя все это в нем есть.

Харьковское литобъединение вел местный писатель Г. М. Гельфандбейн. Уже пожилой, с учтивыми манерами, он входил в зальчик дома культуры, садился, благожелательно оглядывая домохозяек, студентов, пенсионеров и слесаря Алешкина.

А слесарь Алешкин в ту пору влюбился и стал писать стихи. Жил он в заводском общежитии, где не особо-то попишешь, и поэтому все свободное время проводил в читальном зале заводской библиотеки.

Библиотека была прекрасная: просторная, светлая. Пожилые библиотекарши радовались, видя молодые лица, а уж Алешкина они просто обожали. Юноша вгрызался в классику. Открыл для себя Бунина, увлекся рассказом. Собственно, его первая книга была написана там, в этой библиотеке.

В литобъединении постепенно складывался костяк: все больше появлялось ребят, так же одержимых литературой. После занятий бродили по городу, читали стихи, продолжали спорить. Сам Петр Алешкин об этой поре вспоминал:

«Мы были друзьями, но как мы были безжалостны к неудачным рассказам друг друга, и как радовались удачам!

Помнится, Славик Еремкин так разделал один из моих рассказов, критиковали его и другие, но он был особенно насмешлив и жесток, говорил такие слова, что я потом всю ночь не спал, лежал в лихорадке, всю ночь спорил про себя со Славиком, доказывал ему, что он не понял меня, что рассказ не так плох.

Вероятно, и после моих разборов некоторым моим друзьям тоже не спалось. Но тем не менее такая критика нас не разъединяла: у меня после разгрома всегда было страстное желание написать сильную вещь, доказать, что рассказ, который разбили, моя временная неудача. Я писал, приносил, читал, слушал похвалу, с удовольствие писал другой, считал его удачным, думал – опять похвалят, но его разбивали так, что стыдно было находиться в студии».

О студии заговорили. В Харькове, да и на Украине пошла молва о молодых способных ребятах. А поскольку Харьков город рабочий, тут и ЦК Компартии Украины заинтересовался. И однажды на занятии литстудии оказался даже завотделом культуры ЦК. Алешкин читал свой новый рассказ «Шутов палец». Киевский начальник был очень доволен: признался, что не ожидал такого уровня.

Не замедлил сказаться результат этого вечера: в Харькове в 1976 году вышел коллективный сборник «Солнечные зажинки». В нем была первая публикация Петра Алешкина – повесть «Рачонок, Кондрашин и др.».

Успех, как водится, окрылил молодого автора: он собрал рассказы, повесть и отправил в Киев, в молодежное издательство. Ответ пришел на удивление быстро. Рассказы отвергались, но повесть будут издавать. Эта первая книга называлась «Все впереди». В откликах и рецензиях в основном упиралось на то, что ее написал молодой рабочий. Да, теперь видно, что повесть слабовата, но в ней чувствуется свой отчетливый голос.

Вторая книга, рассказов, «Там, где солнечные дни» вышла в 1980 году в Харькове, когда автора там уже не было, а было строительство железной дороги Сургут – Уренгой и, наконец, Москва.

Если первая книга писалась в заводском читальном зале, то вторая в сибирском общежитии. Стола не было. Автор сидел в холодной комнате на кровати, в куфайке и ватных штанах, зажав коленями тумбочку. Застывала паста в шариковой ручке.

Рядом пили дешевый портвейн и дрались.

Иногда шел к местному пьянице-поэту Федоровичу, пятидесятилетнему хромому бывшему офицеру, отмотавшему по лагерям три срока. Тот жил в бараке, у двери обычно лежал верный друг Федоровича, тоже хромой, кобель Воруй-Нога. Федорович, хватанувший одеколона, все более заводясь, читал стихи. Алешкин и Воруй-Нога слушали.

У Федоровича в Москве была дочь, замужем за полковником. Как он говорил о ней, как плакал! Уже потом, после смерти Федоровича, Алешкин нашел ее в Москве, стал рассказывать об отце… Она только пожала плечами.

У него уже был диплом Тамбовского пединститута и он учился на заочном сценарном во ВГИКе.

Кинодраматурга, впрочем, из Алешкина не получилось. Вписаться в московскую киношную тусовку непросто. Его киносценарии и заявки отвергались. Он писал новые – и снова отказы. И вдруг – удача! Алешкин написал по повести украинского писателя В. Кучмия заявку на спортивный фильм. Киностудия «Мосфильм» проявила интерес, нашелся и режиссер. На встречу с ним Алешкин шел с трепетом. Никогда живых режиссеров не видел. Лишь слышал об их жутком характере. Знакомая по ВГИКу рассказывала, как она после каждой встречи с режиссером «гремела» в больницу с нервным истощением – 11 раз!

Характер у режиссера действительно был жуткий, но кое-как поладили. Впрочем, когда сели за сценарий в киношном доме творчества в Матвеевском, скорую помощь пришлось вызывать. Режиссера свалил инфаркт. Так ничем все и кончилось.

Алешкин толкнулся еще пару раз в двери киностудий и понял: нет, не его это дело! Деликатесная черная икра киноискусства ему не светила. Впереди ждал черный, зачастую горький хлеб русского писателя.

Вторая книга, выстраданная в сибирском общежитии, была уже по-настоящему хорошей прозой.

Как известно, писатели рождаются в провинции, а умирают в Москве. Но – «Москва слезам не верит», «Москва бьет с носка» и т. д. Без прописки в Москве на работу не брали, без работы не прописывали.

Они сидели с Таней весной 1979 в крошечной комнатушке подмосковного женского общежития и не знали, что же им делать дальше.

Таня была тоже из Масловки, московская заводская лимита.

И вдруг ее как озарило! Она взяла свой и Петин паспорт, положила их рядом на подоконнике. Раскрыла свой, разогнула скрепки и вынула листочки с ее общежитской пропиской. Потом таким же образом вставила листочки в его паспорт, согнула скрепки.

Как ни странно, в московской конторе, куда Алешкин пришел наниматься плотником, подлога никто не заметил.

И только Таня, меняя вечером паспортные листки, ахнула: паспорт у Алешкина был харьковский, украинский, а он толще российского – номера страничек не совпадали! Бог помог! – подумала она.

В этой крохотной комнатке женского общежития он написал свою третью книгу. Стола не было, он бы туда не влез. Писал, лежа на кровати, подложив подушку. Когда уставал, брал гитару:

Кто мне сказал, что во мгле заметеленной
Глохнет покинутый луг?
Кто мне сказал, что надежды потеряны?
Кто это выдумал, друг?

Назвал книгу «Тихие дни осени» и отнес в молодежную редакцию издательства «Современник». Когда ее вернули с отрицательной рецензией, он вынул рецензию из папки и отдал рукопись в соседнюю комнату – в редакцию прозы. Там сначала брать не хотели: молод, не член Союза писателей. Но узнав, что у автора уже есть книги, с неохотой взяли. Незнакомых молодых авторов в издательствах не любили. Рецензировали два раза. И обе рецензии были весьма положительными.

Книга вышла, и это уже был заметный успех!

Начали печатать московские журналы. Алешкин вдруг получает телеграмму из журнала «Знамя» с просьбой зайти к ним в редакцию прозы. Дело в том, что рукопись новой книги он отнес в издательство «Московский рабочий», где ее отдали на рецензию завпрозой Наталье Ивановой. Той понравилась повесть «В новом доме» и ее решили опубликовать в журнале. Впервые столкнулся Алешкин с настоящими московскими редакторами-профессионалами. Когда он увидел свою повесть правленой, в глазах помутнело. Она была вся исчеркана. Перебирая страницу за страницей, он убеждался, что редакторы правы! Как далеко было еще до совершенства.