Читать онлайн
Запад и Русь: истоки противостояния
Запад и Русь Истоки противостояния
© Катюк Г.П., 2016
© ООО «ТД Алгоритм», 2016
Предисловие
Правда о похищении Европы
Выглядит необычным, но фабула этого произведения окончательно оформилась лишь тогда, когда оно близилось к завершению. Именно в это время мне пришла в голову мысль, что все написанное, – а речь шла о событиях Средневековья, – сильно смахивает на сюжет одного «очень древнего» мифа – мифа о похищении красавицы Европы Зевсом, обратившимся в быка.
То, что «античный» миф оказался при этом моложе лет эдак на тысячу с лишним, не показалось мне удивительным. Историография изобилует подобными анахронизмами. Более впечатляющим выглядело практически полное совпадение его сути с основной идеей произведения. Это не могло быть случайностью. Миф, скорей всего, описывал эзоповым языком события, превратное представление о которых я как раз и намеревался разрушить своей работой.
Понятно, что ничего принципиально нового в уже почти завершенное произведение это запоздалое открытие внести не могло. Да от него этого и не требовалось. Достаточно было того, что оно укрепило меня в моей правоте, подчинило все части произведения единой идее. А еще оно придало ему актуальности, обнажив исторические корни современного противостояния «Восток – Запад».
Изначально же целью работы было решение сугубо исторических задач. Планировалось показать истинное положение дел в религиозной и политической сферах в эпоху Крестовых походов, вскрыть подлинные мотивы и цели крестоносного движения. Многое на фоне политической обстановки того времени казалось странным и нелепым. Представлялось анахронизмом, например, так называемое «авиньонское пленение пап». Наводили на размышления некоторые детали таких знаменательных событий, как Альбигойский крестовый поход и как бы случайный захват крестоносцами Константинополя в результате IV Крестового похода. Выглядело так, что за мелкими фигурами венецианского дожа и сына свергнутого византийского императора, якобы спровоцировавших этот захват, стояли игроки иного, действительно глобального масштаба, жаждущие коренного передела политической карты мира того времени. И вовсе не о помощи единоверцам шла речь в их планах. Напротив, Византии в них была отведена жалкая роль. Явно не ошиблись тогда дверью крестоносцы, «заглянув» в Константинополь вместо Палестины.
И вот еще с чем хотелось бы определиться в связи со всем этим. Если поход тот был направлен против братьев по вере, коими считаются византийцы, то отчего он тогда именуется «крестовым»? То же касается и катар, которые, как считается, не только по вере были братьями французам, но еще и по крови. Где логика? Ведь тем самым катары с греками ставятся на одну доску с нехристями-сельджуками. Внутренняя ересь? Да, но ведь христианская! А может и вправду они не христиане, а турки, соответственно, не враги Константинополя? Вроде бы «детские» вопросы с точки зрения традиционной истории, но оказалось, что они очень даже уместны.
Я уже касался этой темы в своей предыдущей работе, но в рамках других задач[1]. Упор тогда делался на происхождении еврейства, в связи с чем позиция катаров, например, их подлинная роль в жизни средневековой Европы и их связь с тамплиерами, – как оказалось, еще одним проявлением византийства, – были даны лишь схематично.
Не стану пока распространяться о связи всех этих вопросов с мифом о похищении Европы. Всему свое время. Что же до их актуальности, то они помогли вскрыть корни drang nacht Osten – перманентного натиска на Восток, на острие которого оказывалась и оказывается Россия. Расхожее мнение о том, что виной всему природные богатства этой страны, на которые якобы положили глаз западные толстосумы, звучит неубедительно. Не только в этом дело. Выясняется, что натиск этот, как и вообще русофобия, есть продолжение политики того же Запада в отношении Византии, одной из воспреемниц которой и стала Россия – «Третий Рим», по выражению монаха Филофея[2]. Даже став центром влияния, Европа не избавилась от застарелой провинциальной болезни – патологической ненависти к имперскому центру, олицетворением которого в ее глазах после Византии стала Россия.
Постараюсь восполнить все эти пробелы в данной работе. Думаю, многое прояснится после этого. В том числе и то, каким образом и у кого на самом деле оказалась похищенной Европа.
Вступление
Ибо ничто не пропадает бесследно, ничто и никогда. Всегда есть ключ, оплаченный чек, пятно от губной помады, след на клумбе, презерватив на дорожке парка, ноющая боль в старой ране, первый детский башмачок, оставленный на память, чужая примесь в крови. И все времена – одно время, и все умершие не жили до тех пор, пока мы не дали им жизнь, вспомнив о них, и глаза их из сумрака взывают к нам. Вот, во что мы верим, историки.
И мы любим истину.
Роберт Пенн Уоррен. «Вся королевская рать»
…Уже почти год десятитысячное войско французского сенешаля Гуго де Арси осаждало крепость Монсегюр – последний оплот еретиков-катаров, против которых папой Иннокентием III (правил в 1198–1216 гг.) был объявлен Крестовый поход. Нельзя сказать, что крепость была так уж неприступна. Гора, вершину которой она венчала, достигала в высоту 1200 м, но ее склоны были достаточно покатыми, чтобы можно было их преодолеть без особого риска для жизни.
Крепостные стены Монсегюра также не впечатляли. Их высота была не более трех с половиной метров. Ничтожным в сравнении с армией осаждающих был и гарнизон крепости. Ее удерживало три-четыре сотни защитников, из которых далеко не все имели право пользоваться оружием. Тем катарам, которые в результате обряда consolamentum (катарское «крещение» наложением рук) стали «совершенными» (perfecti), в соответствии с доктриной учения запрещалось применять оружие.
Сейчас можно только догадываться о причинах столь долго длящейся осады. Скорее всего, сенешалю просто не хотелось терять людей. Монсегюр был последней катарской крепостью на пути крестоносцев. Покорение южной Франции было в основном завершено еще в 1229 году, когда покровитель катаров тулузский граф Раймонд VII подписал унизительный договор о передаче дотоле независимых областей Окситании французской короне. Так что можно было не торопиться, уповая на то, что защитники, снедаемые голодом и жаждой, в конце концов сами сдадутся на милость победителю. Тем более что взять Монсегюр приступом без больших потерь все равно не удалось бы.
Но время шло, а крепость все держалась. Крестоносцы недооценили запас ее прочности. Дело в том, что, во-первых, в ней заранее были созданы огромные запасы продовольствия и оружия, а во-вторых, существовало сообщение между обороняющимися и жителями деревушки Монсегюр, благодаря которому как в провианте, так и в свежем пополнении из смельчаков, готовых постоять за дело веры, не было недостатка. Крестоносцы не могли проконтролировать все горные тропинки, ведущие в замок. Слишком широкой была гора у основания, и полностью перекрыть подступы к ней не удалось.
Однако ничто не вечно, и удача стала изменять оборонявшимся. Случилось это из-за успеха баскских (чуть не сказал «сепаратистов») рутьеров (от «рейтар», «рыцарь»; здесь – наемник, солдат фортуны), пиренейских горцев, нанятых сенешалем. Этим непревзойденным скалолазам удалось овладеть небольшим уступом на восточном склоне горы, метрах в восьмидесяти ниже замка.
Это стало началом конца Монсегюра. Крестоносцы соорудили на уступе катапульту и стали методично обстреливать барбакан – деревянный балкон, позволявший защитникам контролировать наиболее доступные для нападения тропы. В концов концов пал и барбакан, и осаждающие взяли под контроль все подходы к крепости, которая, таким образом, оказалась отрезанной от внешнего мира.
Дальнейшее сопротивление стало терять смысл, и вскорости осажденные пошли на переговоры. Условия сдачи крепости, выдвинутые крестоносцами, были на удивление мягкими, однако не таков был характер ее защитников. 14 марта 1244 года катары, еще не прошедшие обряд consolamentum, взошли на крепостные стены и совершили его. Отныне смерть им была не страшна, и 16 марта, так и не раскаявшись, хотя условия капитуляции предполагали жизнь и даже свободу в обмен на раскаянье, они были сожжены у подножия горы в деревянном сарае, после чего та местность получила название «Поля сожженных» (Prat dels Cremats).
Сожженных было двести или двести пять человек. (Впрочем, называют и другие цифры.) Крепость по приказу папы была срыта, что не оставило нам возможности лицезреть ее оригинал, но лишь дубликат, построенный в XVII веке. Впрочем, и от дубликата остались к настоящему времени одни руины, всем своим бесформенным видом как бы предупреждающие о тщетности попыток разгадать тайну популярного движения.
А в том, что тайна существует и по сей день остается нераскрытой, нет никакого сомнения. Причем заключается она отнюдь не в традиционном, набившем оскомину вопросе, куда делись сокровища, будто бы вынесенные из крепости четырьмя ее защитниками за день до роковых событий. Точнее, не только в этом вопросе. Кем на самом деле были катары, в чем подлинная суть их учения и деяний – вот что не дает покоя. Думается, от ответа на эти вопросы напрямую зависит и возможность раскрытия тайны сокровищ (или реликвий).
Вроде бы все здесь уже разложено по полочкам. Кажется невозможным, что после стольких лет скрупулезных исследований что-то могло ускользнуть от внимания ученых. И все же остается ощущение какой-то недосказанности, смутное предчувствие того, что мы столкнулись с чем-то большим, чем специфический феномен юга Франции и севера Испании XII–XIII вв. Не верится в россказни о «ереси» местного розлива. Слишком уж обширные связи и аналогии обнаруживаются у катаризма с другими религиозными доктринами и движениями, не исключая даже современных. Это и мучает подспудно исследователей, заставляя их вновь и вновь обращаться к этой теме.
Не Сизифов ли это труд? Трудно поверить, что факты, некогда ускользнувшие от внимания, увидят свет после восьми веков забвения и замалчивания. Но нет ничего тайного, что не стало бы явным. Если не осталось фактов – остались противоречия в трактовках. Они-то и станут нашей путеводной нитью.
1. Катаризм: ересь или официальная религия?
А противоречий в сведениях о катарах хоть отбавляй. Уже само употребление понятия «ереси» по отношению к этому явлению вызывает вопросы[3]. Со многими вещами оно не стыкуется. Например, с массовостью движения, которое только во Франции охватывало огромные территории, неподвластные короне. Можно ли считать еретиками проповедников, под влиянием которых находилось или хотя бы симпатизировало им население практически всего северного Средиземноморья, включая западные склоны Пиренеев? (И даже это не все. Влиятельные общины катаров существовали в Италии, Германии, Англии, Фландрии, Греции и других европейских странах. Катарами были боснийцы. Вообще же Балканы были охвачены учением богомилов, отличающимся от катаризма, пожалуй, только названием.)
Не слишком ли большие масштабы для ереси?
Уже одно это обстоятельство заставляет поверить скорее в еретичность католицизма, чем катаризма. В этом же убеждает отнюдь не мимолетный характер присутствия учения на указанных территориях. Его, конечно, стараются загнать в узкие временные рамки, пытаясь убедить нас в том, что оно распространилось во Франции буквально перед началом альбигойских войн[4]. Вспыхнуло-де, как огонь, охвативший вязанку сухого хвороста, и так же быстро погасло. Такова позиция официальной церкви, и она вполне понятна. Ей, конечно же, хочется представить катаризм в качестве досадного недоразумения в сравнении с освященным веками католицизмом. Так, наверное, поступают с побежденными все победители. Vae victis![5]
Между тем некоторые источники упоминают о катаризме как о стародавнем учении местного происхождения. А по свидетельству монаха Эвервина из Штайнфельда, сами катары считали свое учение чрезвычайно древним, полагая его родиной Древнюю Грецию[6].
Трудно поверить, что религия могла принять массовый характер и распространиться на огромной территории в столь сжатые сроки при отсутствии сколько-нибудь действенных средств коммуникации. Причем без каких-либо существенных искажений в различных регионах. Такое характерно лишь для представлений, отшлифованных и принявших законченный вид в ходе многовековой передачи от поколения к поколению и обретших в итоге силу традиции. Да и странную привязанность к «ереси» огромных масс людей, готовность идти ради нее на смерть, легче всего объяснить с помощью той же силы. Вряд ли такая готовность была бы проявлена окситанцами ради доктрины каких-то «понаехавших» из балканской глубинки, в данном случае – болгарских богомилов.
Показателен в этом плане сюжет, приведенный Люшером Ашилем – писателем, которого трудно упрекнуть в отсутствии лояльности к официальному мнению на проблему. В 1203 году Петр (Пьер) де Кастельно, папский легат, дабы получить расположение жителей Лангедока, подтвердил все их муниципальные вольности, но взамен потребовал от них клятву в верности католичеству. «Эта клятва, – добавил он, – не нанесет никакого урона вашим свободам. Именем Папы мы подтверждаем ваши обычаи и ваши привилегии; но те, кто откажется ее принести, будут преданы анафеме»… Тулузцы согласились и поклялись. Но когда легат сверх того захотел их заставить изгнать еретиков, горожане уперлись. Пришлось припугнуть их гневом князей и королей, нависшим над их головами, перспективой разорения их города и уничтожения богатств. «Они уступили, – пишет монах из Сернея, – силе и из страха. Но едва посланцы Папы уехали, они вновь стали собираться по ночам, чтобы слушать проповедь сектантов. Ах, как трудно отказаться от своих повадок!»[7]
Вряд ли подобное стало бы возможным, будь эти повадки лишь сиюминутным капризом.
Нас пытаются убедить в том, что Окситания «приютила общины катаров». Тем самым создается образ эдакого бродячего юродивого, которого просто пустили переночевать из жалости. Но факты говорят об обратном. Катары не были здесь гостями. Они были хозяевами замков, аристократией Лангедока. Ведь говорят же: «катарские замки», а не «замки, приютившие катаров».
Неизвестно в точности, был ли катаром хозяин этих мест граф Тулузы Раймонд VI. Скорее всего, был (во всяком случае, так утверждал Петр из Во-де-Сернея, хронист Симона де Монфора), но политические интересы вынуждали его мимикрировать под католика. В этом не будет ничего удивительного, если вспомнить, что за самим императором Римской империи германской нации Фридрихом II Гогенштауфеном водился такой грешок. Я имею в виду не приверженность к катаризму, а мимикрию. Император был католиком, но его католическая ориентация носила во многом показной характер. Хорошо известна характеристика, данная ему папой Григорием IX: «Этот король чумы утверждает, будто бы весь мир (воспользуемся его словами) был обманут тремя мошенниками – Моисеем, Мухаммедом и Христом, – два из которых почили во славе, а третий – вися на деревяшке… Эту ересь оправдывает он заблуждением, что якобы человек вообще не имеет права верить во что-либо, что не может быть выявлено природой и разумом»[8].
Впрочем, нельзя отрицать определенные симпатии императора и к катаризму. Известно, что гиббелинские города Италии, – а Фридрих II принадлежал к партии гиббелинов, оппонирующей папистам-гвельфам, – лояльно относились к катарам.