Читать онлайн
Грузинская рапсодия in blue. Воспоминания
Воспоминания
Артур Андреевич Прокопчук
© Артур Андреевич Прокопчук, 2017
ISBN 978-5-4490-0181-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Предисловие
Я не знаю другой такой дороги в той необъятной стране, где я начинал свою жизнь, которая могла бы соперничать с дорогой от Ростова до Тбилиси, была бы такой красоты, и с такими быстро меняющимися за окном картинами пейзажей, словно поставленными великим режиссером. Такого разнообразия ландшафта я не видел нигде, а изъездил почти весь Советский Союз от Бреста или Калининграда до Владивостока, или от Питера до Одессы или Севастополя.
Сегодня еще можно проехать и по Украине и по Беларуси из России, чем я до последнего времени иногда и пользуюсь, а вот в Грузию я поехать, как прежде, не могу. Нельзя попасть туда поездом, или автобусом, хотя многие утверждают, что это временно. Однако факты противоречат такому оптимистическому прогнозу – Грузия в мирное время, в 2006 году, попала в блокаду, как Ленинград в 1941 году. Война 2008 года изменила еще более отношения двух стран. Почта до сих пор не принимает даже письма в Грузию. Конца этой блокаде пока не видно. Думаю, что это потеря и для России и для Грузии. России все не дают покоя ее великодержавные, имперские амбиции и простить Грузии ее самостоятельную политику она не может, как не может до сих пор русский человек привыкнуть к тому, что Латвия, Литва и Эстония – это самостоятельные государства, вырвавшиеся, наконец, из цепких, «дружеских» лап «старшего брата». Или что Украина и Беларусь никогда больше не вернутся в Российскую Федерацию.
Слава Богу, что отделение прибалтийских стран прошло бескровно, а вот Грузии пришлось пережить немало, и до сегодняшнего дня российские «миротворцы» со своими танками и вертолетами стоят, примерно, в пятидесяти километров от Тбилиси – «сосредотачиваются», как и вся Россия. А уж об Абхазии лучше не вспоминать.
Лет десять-двенадцать тому назад, в последний раз, я съездил в любимую мною Гагру по фальшивому документу, где было прописано, что я еду к своей матери, постоянно там проживающей, иначе попасть туда было невозможно. Мое впечатление от увиденного было таким, что я более никогда не смогу решиться на повторный визит в эту новую, «самопровозглашенную» республику. А горы «голубые и зеленые», без которых мне в Москве становится грустно, я, при желании, могу видеть из окна дома своей дочери в Тбилиси, когда приезжаю туда. Ну, и пляжи и синее море Аджарии никуда не денутся…
По той красивейшей железной дороге, вьющейся вдоль всего побережья от Адлера до Сухуми, иногда почти касающейся моря, тогда ходили грязные, в репейниках, козы и пощипывали листочки на высоких, доходящих мне до пояса, кустах, пробившихся между шпал. Рельсы этого любимого всеми курортниками СССР пути по берегу моря были покрыты вековой ржавчиной, как будто поезда здесь никогда не ходили. Все это вызывало у меня воспоминания о детстве в послевоенном Минске, о той послевоенной разрухе, и еще всплывали в памяти кадры из картины Тарковского «Сталкер». Я прошел из российского Адлера в Абхазию через узкий мост с пограничниками, по которому, как муравьи с поклажей на спинах, двигались навстречу друг другу два потока несчастных, навьюченных продуктами людей, взял «частника» и приехал в Старую Гагру, в «Ущелье» к знакомым.
Запустение и безлюдье, бывшие великолепные дома санаториев с пустыми глазницами окон, поникшие фонтаны и приморский бульвар, где ветер гонял прошлогодние листья, дополнялись братским кладбищем в Новой Гагре и свежими могилами захороненных там молодых парней, пытавшихся отстоять свой родной дом от отрядов Басаева, вооруженных современным российским оружием. Это была мертвая зона. И еще нищие дети с потухшими глазами и обтрепанные старики, оставшиеся в старой Гагре, где я поселился рядом с «Ущельем», неподалеку от знаменитого в свое время ресторана «Гагрипша», закрытого навеки. От Гагры до Пицунды, на всей, в несколько километров, береговой линии пляжей я за десять дней встретил лишь одного, не известно как попавшего сюда, человека, напоминавшего горьковского Челкаша.
Я поднялся в гору, к бывшей вилле принца Ольденбургского, увековеченной в фильме «Веселые ребята», зашел через обвалившийся наполовину подъезд, походил по этой «погорелке», послушал, как из какого-то, открытого несколько лет назад, крана на третьем этаже, который забыли закрыть, все еще течет жиденькой струйкой вода, растекаясь по лестничным ступеням, поглядел на черные, из-за разворованного паркета, проплешины полов и спустился к морю. Море было такое же, как и раньше – синее, теплое, спокойное, ласковое и безразличное к завихрениям всех властей, в том числе, и к новой, занимающейся бесконечными клановыми «разборками».
Мне все увиденное особенно кололо сердце, так как я два лета проработал здесь, в одном из самых красивых на земле мест, в голубой Пицунде, в «Цитрусовом», где была когда-то великолепная, полувоенная, прекрасно оснащенная, экспериментальная база Государственного Оптического Института (ГОИ-3), как будто попавшая сюда из американского кино. Все исчезло, как утренний цветной сон.
Не смог обойтись без этого отступления – здесь, на черноморском побережье Кавказа, была когда-то другая жизнь, недоступная сегодня никому, как другой была жизнь и во всей Грузии, и в Тбилиси, городе, согревающем сердце любого неравнодушного к красоте человека. Время унесло с собой не только те года и многих из тех, кто жил в том времени. Время до неузнаваемости изменило весь быт, материальную основу его, ту часть культуры, которую уже ничем нельзя заменить или снова воспроизвести. Только и остается помнить об этом времени и надеяться, что еще не все утрачено, что-нибудь вернется…
Начало, Тбилиси в 60-е
Сегодня я опять возвращаюсь в те уже далекие, тбилисские дни – они были, они остались во мне навсегда, как бы далеко ни завела меня моя дорога. Это было для меня началом новой жизни, началом пути. Каждый день тогда передо мной все более раскрывался древний город, в который я сперва настороженно вглядывался, изучал и оценивал, со скупым расчетом жителя севера, но радушный Тбилиси открыл мне свое сердце. И я, уже навечно, навсегда стал принадлежать ему, благодарный своей судьбе за бесценный подарок, за причастность к жизни этого удивительного города.
Я бывал до этого в Тбилиси на всесоюзных соревнованиях по плаванию, играл в составе сборной республики или команды «Буревестник» на чемпионате СССР по водному поло, в открытом бассейне на набережной, где теперь построен ресторан «Арагви», но никогда до этого так и не смог как следует разглядеть город. Кроме вод Лагидзе, неповторимого вида на гигантскую мерцающую в ночи чашу города с высоты верхней станции фуникулера, превосходного и дешевого вина, я, оказывается, ничего до сих пор не видел, не почувствовал, не понял. А к этому древнейшему городу надо было сначала прислушаться, так как он и его воздух полны были звуками круглые сутки.
Слушать его надо было уже с самого раннего утра, особенно в районах старого города, где мы поселились на улице Бочоришвили, и где жителей «сванетского убана» (сванетский район – груз. яз), около железной дороги, еще спящих, пробуждало разноголосье бродячих продавцов мацони, меда, зелени и яиц. И еще неизвестного мне тогда продукта, протяжное выкрикивание его названия разносчиком, вызывало ассоциации с тонущими во время кораблекрушения: – «Бати-бути-и-ааа…».
Поднимался утренний бриз и нес по улице с предгорья у арсенала листья и пыль. Потом начинал медленно пробуждаться весь наш дом, весь квартал, у железной дороги поднимали гомон курды-носильщики, спешащие к вокзалу захватить «клиента» и заработать на «пур-марил» (хлеб-соль, груз. яз.). А внизу, по улице Клары Цеткин, сворачивали к «воронцовскому» мосту и предупреждали треньканьем горожан, неторопливо идущих посередине улицы, старые трамвайные вагоны начала ХХ века, с открытыми задними площадками-балкончиками. Трамваи достались городу еще со времен «Бельгийского акционерного электрического общества», соединившего живительными артериями в начале ХХ века несколько районов города – вокзал с Руставели, Авлабаром и Веру.
Многоголосый Тбилиси весь звучал с утра и до поздних вечерних часов, его звуки были естественны и органически заполняли кварталы людским говором, а в изгибах буро-зеленой, обмелевшей за зиму Куры, между гранитных набережных стоял немолчный шелест стремительной воды. Звуки лились из распахнутых окон гитарным перебором или аккордами фортепиано, приветствуя весну, подхватывались пением птиц, уносящих эти мелодии в небесную высоту. «Имеющий уши да услышит…»
Мне ясно помнятся дни приезда в Тбилиси, в марте 1957 года, В первый же день, пробужденный протяжными голосами разносчиков мацони и зелени, утренним холодком, потянувшим из открытого ночью окна, я вышел на внутренний балкон закрытого со всех сторон дворика, прошел через вестибюль к крыльцу, выходящему на мощеную булыжником улицу, круто спускающуюся вниз, и обомлел. Прямо передо мной, казалось на расстоянии вытянутой руки, словно парила в воздухе розовая гора. Она уже цвела в эти мартовские дни, а мы только что приехали из серого, унылого и холодного марта Москвы и Минска, где не было и намека на тепло. Это была гора Давида или Мта-цминда («Святая гора» в пер. с груз. яз.), как ее зовут горожане.
Тем ранним мартовским утром, когда я стоял на крыльце дома, а передо мной парило сказочное розовое облако, опустившееся на гору, где зацвел миндаль, я принял окончательное решение – здесь надо жить, этот город для меня, это мой город. Я буду в нем жить.
Конечно, к восприятию этого удивительного города меня подготовила и дорога. Два дня в поезде не прошли даром, особенно с тех часов, когда железная дорога в очередном изгибе, после темноты тоннеля, где-то после Туапсе, выскочила к морю и стала играть с ним в прятки. И нельзя было оторваться от окон вагона. Но эта была лишь увертюра, когда то в струнных, то в духовой группе какая-то нота или аккорд акцентируют твой слух, твое воображение, чтобы потом повториться всем ансамблем и зазвучать мощной мелодией.
И еще – запахи Тбилиси, многие из которых мне были неведомы, ведь наступала весна, до которой было еще так далеко в Минске, откуда я уехал.
Эта симфония, сотканная из городских звуков и запахов, развертывалась в чаше гигантского амфитеатра, в дальней части которого возвышалась и нависала над сбегающими вниз к реке мощеными улицами, розово-лиловая гора Давида. Передать эти ощущения сложно, невозможно разделить в этой симфонии отдельные ее части на составляющие. Как отделить запах утреннего кофе, которое варила бабушка Даро для своей Лейлы от аромата зацветающей акации на нижних улицах? Или журчание лука на сковородке Дато, расположившегося на балконе, от посвистывания налетевшего мартовского ветра в ветвях деревьев. И новое состояние – «Гижи марты» (сумасшедший март – груз.). В Тбилиси знают, как начинает сводить с ума в это время, на праздник армянского святого «Суб-Саркиса», налетающие по долине, сухие и тревожащие душу, вызывающие бессонницу ветры из Баку…