Читать онлайн
Я однажды приду… Часть III

Я однажды приду…
Часть III

Екатерина Дей

© Екатерина Дей, 2018

ISBN 978-5-4490-8925-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

Мы приехали домой, и Глеб сразу перенёс меня в спальню, помог снять шубу и спросил:

– Устала?

– Да, но хочу в бассейн, хочется смыть всё.

– Смыть бал?

– Бал был великолепен, хочу смыть взгляды, слова.

– Уже почти утро.

– Значит, встречу утро правильно – в воде.

– Ты рыба.

– Сухопутная.

Глеб с трудом дождался, пока я переодевалась в купальник, даже халат не позволил надеть, сразу подхватил и перенёс в бассейн. Я плавала, а Глеб сидел на скамеечке и улыбался, курил непонятно какую по счету сигарету, видимо, за все время бала.

– Ты уже отмокла, вылезай.

А я совсем взбодрилась от воды и пыталась достать до дна бассейна.

– Глеб, а здесь сколько метров?

– Меньше, чем в замке, вылезай.

– Вот достану до дна… Глеб, это произвол! Верни в воду! А то… я не знаю, что сделаю! Смокинг не жалко?

Он не стал дожидаться, одним движением крупной рыбы прыгнул в бассейн, поднырнул под меня и со мной на руках выскочил из воды. Фыркала водой и возмущалась я уже на суше, Глеб только улыбался и прижимал меня к себе. Поцелуй остановил поток возмущения, и мои руки сами уже обнимали его за шею, и тело прижималось к этому самому мокрому смокингу. Неожиданно Глеб остановился и, посмотрев мне в глаза, спокойно заявил:

– Хватит купаться, тебе пора отдыхать.

Мгновение, и я уже лежала на кровати в мокром купальнике. Глеб чмокнул меня в щёку, погладил по голове и прошептал:

– Спи, моя любимая.

И исчез. Что это было? Измором будет брать? Ждать, когда я сама за ним в голом виде по дому буду бегать? Вот нахал, командор, подумаешь – муж, ещё посмотрим, кто за кем бегать будет. Купил какое-то розовое безобразие и счастлив, вот и жди сто лет, когда я его надену! Хотя, мне столько не прожить, даже если проживу, товарный вид уже будет не для примерки этого чуда, только для холщёвой рубахи. Я сердито стянула с себя мокрый купальник, закинула его подальше и улеглась, как была, во всей своей обнажённой красоте. Долго кипела, но усталость взяла свое и я уснула.

Мягкие пальцы касались моего лица, потом опустились к шее, прошлись по подбородку, едва задели губы, и снова вернулись к шее. Касания становились всё смелее, но последовал тяжёлый вздох, послышалось шевеление, и пальцы исчезли. Я осторожно открыла один глаз и увидела, что Глеб закрыл глаза и закусил губу. Какое-то время я любовалась зрелищем борьбы с собой, особенно заведёнными под мышки руками, потом сладко потянулась и обняла Глеба. Борьба была проиграна.

Мужчина всегда чувствует состояние женщины, я это думала уже однажды – когда Глеб меня обтирал полотенцем перед свадьбой. Сейчас, когда все чувства восстановились, и наши тела уже стремятся друг к другу, эта мысль вернулась ко мне. Так чувствовать женщину, её желания, совсем неосознанные, только едва проявляющиеся в какой-то частичке тела, может только тот мужчина, для которого эта женщина является олицетворением его жизни. Это не просто обладание телом женщины, её разумом, это единение, физическое и духовное. Глеб познавал моё тело и стремился отдаться ему, впитать его, ощутить все прикосновения и при этом отдать ему самого себя. Страсть бушевала в нём, но она не сжигала меня, а наполняла энергией, каждый поцелуй, каждое прикосновение были наполнены такой любовью, что я в своей страсти принимала эту энергию и отдавала свою. Губы, руки, всё его тело стремилось ко мне, но не подавляло меня, а каждым своим движением делилось собой, отдавало всего себя. Наши пылающие тела превратились в один кокон энергии, которая объединила нас в единое нераздельное счастье любви.

– Я люблю тебя.

Вся в истоме и неге говорить я не могла, растеклась по большому телу Глеба и лишь кивнула головой. Он обнимал меня руками и ногами, казалось, что я продолжаю лежать в коконе его энергии, тёплой и очень уютной.

– Ты моё счастье.

Я опять кивнула и удобнее устроилась на его груди.

– Самая любимая, самая прекрасная, самая удивительная женщина.

И тут я подняла голову и посмотрела в эти синие-синие, лучистые от счастья глаза и решила уточнить один вопрос, я же удивительная, вот и будем удивлять:

– А почему ты уже был раздет? Я понятно – мокрый купальник, и всё такое, а ты, ты что, так и пришёл ко мне…

Глеб лишь улыбнулся, но взгляд стал таким, таким мужским, что я решила вернуться головой ему на грудь. И что мне с собой делать, кто же такие вопросы мужу в постели задаёт?! Но предаться самобичеванию Глеб мне не дал, ответил совершенно честно:

– Одежда под кроватью.

– Значит, ты решил…

Решил – что? Вот как я его могу спросить, как мужа, между прочим, что он решил всё-таки добиться меня, пробиться сквозь моё сопротивление непонятно почему.

– Решил. Как увидел тебя спящую, так и решил.

Ну да, а сам руки удерживал, ждал, вдруг сама решу. Интересно, а если бы я визжать начала и махать руками, ужас – муж голый в кровати лежит? Испугался и убежал? Я хитро на него посмотрела и опять спряталась на груди.

– Это я тебя совратила.

Глеб хохотал так, что я чуть не упала с него, хорошо, что он обнимал меня руками и ногами. Продолжая смеяться, он приподнял меня и чмокнул в нос, потом снова уложил на себя, крепко обнял.

– Катя, любимая моя жена, ты удивительная женщина.

– А что, разве не так? Я первой призналась тебе в любви, так? Так. Если бы я не обняла тебя, то что? Ты так и лежал бы, ждал, когда я проснусь. А вдруг я начала бы возмущаться – что это ты надумал? Ты сразу бы сбежал, не решился.

– Решился. Я ещё на балу решился.

– Как это? Почему на балу?

Глеб долго молчал, прежде чем ответить, гладил меня по спине, обнимал, даже вздохнул пару раз.

– Я не смогу без тебя жить, без твоих глаз, твоих губ, твоего тела, твоего характера, сердца. Я слушал Нору и думал о тебе. Когда-то ты сказала, что короткая человеческая жизнь заставляет ценить каждую минуту, каждый миг этой жизни… и я решил ценить.

Уложил меня рядом с собой и стал целовать моё тело, не пропуская ни одного сантиметра, и от этих нежных касаний моя кожа оживала, не вздрагивала, а как та роза расцветала. Невероятное ощущение отдельного существования собственного тела, мозг отключился, осталось только чувство неги и счастья. Блаженство наполняло моё тело, казалось, в каждой клеточке в месте поцелуя рождался маленький вихрь, и энергия волной расходилась по всей коже, уходила внутрь, добиралась до самых глубин, встречалась с другими волнами от следующих поцелуев и так бесконечно, вихрь за вихрем.

Наверное, я уже превратилась в нейтрино и сейчас летаю где-то в космосе, абсолютное ощущение отсутствия тела, полная невесомость. И в этой невесомости прозвучал тихий голос:

– Любимая моя, Катенька, невероятное моё счастье.

Я вздохнула, и воздух образовал легкие, потом постепенно проявилось всё тело, очень лёгкое, почти воздушное, но уже настоящее, с руками и ногами. Пошевелила пальцами, действуют, потом открыла глаза и увидела синие улыбающиеся озера.

– Я жива?

Глеб улыбнулся счастливо, нежно поцеловал, чувствую поцелуй, значит, жива. Оказалось, что он обнимает меня, обхватив всю, закрыв меня всем своим гигантским телом, как бы обволакивал собой. Я опять вздохнула, поудобнее устроилась и уснула.

Проснулась от голода, есть хотелось ужасно. Глеб продолжал меня обнимать, мягко поглаживая по спине.

– Ты так и лежал всё время, пока я спала?

– Пользовался моментом и смотрел на тебя.

– Ужас, я совсем страшная, да?

– Ты очень красивая во сне, такая спокойная. Я любовался тобой.

– Если меня не накормить, срочно, очень срочно, то я буду уже не такая красивая.

– Значит, будем кормить.

Но срочно кормить меня не получилось. В бассейн Глеб меня не пустил, отнёс в ванную, где сам помыл, чуть не утопив от старательности, поцелуев и ласки. Потом я долго решала, что мне надеть, а Глеб только кривил губы и делал лицо, не одобряя мой выбор, ему что – он свои джинсы и футболку надел мгновенно – пока я не выдержала и не спросила, что же он хочет видеть на мне. А он протянул мне розовое безобразие!

– Глеб, я же в этом не могу пойти в столовую, там мы будем не одни, это совсем неприлично, в этом я голая!

– Для этого и куплено.

Логика совершенно мужская, поэтому непробиваемая, бороться оказалось невозможно, султан какой-то. Я гордо напялила это …это… на себя и заявила, что если в этом меня кто-нибудь увидит, то я запрусь в комнате, и больше никто ко мне не войдёт, он в том числе. Глеб кивнул, достал пульт и нажал кнопку.

– Теперь точно никто не войдёт.

Ах, так, я надулась и прошествовала к кровати, но улечься не успела, Глеб со смехом подхватил меня на руки.

– В столовой никого не будет.

Я сидела на его коленях и поедала всё подряд. В столовой действительно никого не было, когда мы пришли, еда уже стояла на столе, а остальных обитателей дома Глеб видимо просто разогнал различными поручениями или дал выходной. Придвигая к себе очередную тарелку с едой, я спросила:

– А как это получилось, что еда уже на столе, а я даже слово сезам не сказала?

– На этом маленьком аппаратике много кнопок.

Космос в кармане, молодец Андрюша, всем обеспечивает командора, даже тем, чего ещё в мире не существует. Глеб поглаживал меня по разным частям тела, я дергалась, пиналась, роняла вилки, даже чуть чашку с чаем не уронила, ему самому пришлось её ловить.

– Глеб, держи руки под контролем, вот подавлюсь, придётся Самуила вызывать, очередной раз меня спасать.

Шутливая угроза возымела неожиданное действие: Глеб мгновенно пересадил меня на стул и отошёл от стола, даже побледнел. Ясно как можно организовать спокойное поедание – только шантажом.

Лучше бы я этого не говорила, Глеб сразу решил меня беречь. Он отнёс меня в комнату, уложил на кровать, чмокнул в нос и заявил:

– Отдыхай, тебе нужно много отдыхать, сейчас ночь…

– Время любви.

Он стоял у кровати и явно боролся с собой. Эта борьба вихрем пронеслась в глазах, волной по лицу, от умильного выражения до жёсткого решения, и руках, заведённых от греха подальше за спину. Я решила помочь ему в этой борьбе, ну, чтобы уже не сомневался в моей удивительности. Посмотрев на него совершенно невинным взором, я спросила:

– Ты будешь любить меня по расписанию? Его Самуил будет утверждать? Подвешивать проводки и…

Женщина явление в природе уникальное, она создана для любви, нежности и ласки. Перешагнув рубеж в отношениях, она становится той, которую создаёт мужчина своей любовью. Глеб создавал меня как женщину своим терпением, пониманием, внутренним обожанием, вот я и сказала о себе то слово, которого всегда избегала, не считала возможным употребить его по отношению к себе. Он долго молчал о своей любви, загонял её глубоко внутрь, не позволял себе даже думать о возможности нашей чувственной любви. И сейчас, когда наши тела сплетаются в страсти, физическое обладание друг другом для нас уже не только наслаждение тела – для нас это ощущение жизни, единой, той, о которой мы даже боялись мечтать.

Я опять устроилась на нем, и осознание того, что это гигантское тело, сильное, очень красивое, млеет от прикосновения моей мягкости, доставляло дополнительное удовольствие.

– Я люблю тебя, счастье моё, красавица моя, удивительная моя.

– Ещё я какая?

– Великолепная, я люблю в тебе всё, всё, у тебя такая улыбка, она поражает, ты улыбнешься, и мир расцветает.

– Ты говори, говори. Я должна знать, какая я замечательная. Вот тебе же я уже говорила, что ты удивительный, терпеливый, умный, замечательный, красавец, сильный, настоящий командор. И как ты меня терпишь, такую неправильную?

– Почему неправильную?

– Вот у тебя всё всегда продумано и подготовлено, всё заранее, я ещё только начинаю о чем-то думать – а у тебя уже всё готово.

Глеб задумался на секунду, подтянул меня к своему лицу и очень серьёзно ответил:

– Но я твой муж, я отвечаю за тебя и твою жизнь, за всё в твоей жизни.

– Перед кем отвечаешь?

Над этим вопросом он не думал ни секунды:

– Перед тобой и собой.

Он сказал это так, что стало ясно, никто и ничто не имеет никакого значения – только я и он. Глеб может заниматься разными командорскими делами, но они несравнимы со мной, моими и его желаниями. Даже если он против каких-то моих, скажем откровенно, не совсем правильных поступков, то это именно потому, что он меня же и защищает от чего-то, чего я не понимаю, или не хочу понимать. Я взяла его лицо в руки и поцеловала опухшими губами.

– Я люблю тебя, ты самый, даже не знаю, какой самый.

И всё повторилось: Глеб уложил меня рядом с собой и целовал моё тело, миллиметр за миллиметром, моя кожа радовалась его прикосновениям, и сколько бы я не пыталась держаться, сознание покинуло меня, и я разлетелась по космосу в вихрях наслаждения.

Я проснулась уже давно, но продолжала лежать. Тело отдохнуло, однако нега удерживала его, переворачивала с одного бока на другой бок, не давая возможности подняться. Глеб уже два раза заходил ко мне, проверял – вдруг корни выросли, отдирать от кровати придётся, так и сказал, целовал меня, героически удерживая себя, чтобы не устроиться рядом и уходил по своим командорским делам.

Мне нужно научиться правильно думать. Нельзя позволять себе никаких сомнений. Никаких страхов. Меня любит самый красивый в мире мужчина. Самый сильный, самый мудрый, терпеливый и много ещё чего самого. Женщину можно обмануть только тогда, когда она сама хочет обмануться. Её можно обмануть головой, то есть словами, даже можно обмануть глазами, ну, если это человек. Обмануть телом нельзя, оно само говорит и само чувствует, без участия головы. Любовь или нелюбовь в каждом прикосновении губ, рук, всего тела. Глеб меня любит, так телом обмануть невозможно, особенно таким как они, у которых глаза сразу выдают мысли и чувства. Его тело стремилось ко мне каждой клеточкой, на все мои прикосновения его кожа реагировала жаром – тем внутренним огнем, который или есть, или его нет, его никак не придумать и не изобразить. Он сдерживался в своей страсти, боялся причинить мне боль, страх от моих прошлых страданий оставил на нём отпечаток даже больший, чем на мне. Глеб чувствовал моё тело, он его слушал, ощущал и стремился доставить удовольствие, его больше волновала я в своей страсти, чем он сам. Мне показалось, что лишь когда он целовал моё тело, миллиметр за миллиметром, в нём что-то происходило: улыбка не сходила с лица, глаза светились и он был по-настоящему счастлив. А это моё лежание на нём? Удивительно, но всё его тело млело, как-то тепло касалось меня, как бы впитывало меня, всю мою растёкшуюся мягкость. Так, о мягкости думать не буду, я должна думать правильно: раз ему нравится, значит, лучшая в мире мягкость. О розовой тряпочке тоже думать не буду, ужас, в этом самой с собой неудобно находиться, а уж при нём, а ведь доволен, просто счастлив был в столовой! А что себе там позволял! И чему удивляюсь, муж, только что любил меня на нашей – что я думаю! – постели, а я возмущена лукавством рук.

– Катя, любимая моя, Самуил уже предельно возмущён твоим отсутствием.

Глеб стоял у кровати и улыбался, я в своих размышлениях не заметила, как он вошёл.

– Предельно, это как?

– Требует тебя на полный осмотр.

– Ни за что!

– Тогда одевайся и обедать. Явись перед ним как солнце.

А я вдруг покраснела, даже под одеяло спряталась от смущения. Глеб осторожно отвёл одеяло от моего лица и спросил встревожено:

– Что с тобой?

Но я только мотала головой и не могла ничего сказать. Как ему объяснить, что я стала другой после этой ночи, настоящей его женой, и все это поймут. Я так долго находилась среди них всех одна женщина, и непонятно какая фиктивная жена Глеба, что, когда стала настоящей, не знаю, как себя с ними вести. Глеб внимательно смотрел на меня и понял мои страхи:

– Ты вечно будешь прятаться? Тебе сюда принести еду?

И я поняла, чего боюсь. Это страх что за нас не порадуются, за нашу любовь. Почему я всегда жду осуждения? Никто и никогда в этом доме меня ни разу не осудил, не пристыдил за мой поступок, даже самый, даже не знаю, их было столько разных. Они меня столько раз спасали, верны были всегда, почему же я в них засомневалась? Только потому, что они все – мужчины? А если толпа завистливых женщин?

Глеб не двинулся с места, внимательно наблюдал за моими умозаключениями, ждал моего решения.

– Глеб, я глупая дурочка?

– Ты настоящая женщина, моя любимая и единственная. Жена.

– Жена.

Я лихорадочно вздохнула, взъерошила ему волосы и заявила:

– Сначала бассейн.

– Тогда уже не обед, тогда ужин.

Самуил не выдержал, явился в бассейн, полный возмущения.

– Катенька, так нельзя, я уже не знаю, что думать, ты понимаешь, что болела недавно, тебе нельзя так к своему организму относиться, ты должна есть правильно, по часам, по режиму. Глеб, я требую засыпать бассейн, Катя, ты не рыба! Сколько можно в воде мокнуть, немедленно вылезай и иди в столовую, будешь обедать и ужинать!

Милый Самуил, он сразу рассеял все мои страхи и сомнения. Глеб только улыбался и смотрел на меня влюблёнными глазами, странно, но ему доставляло удовольствие это моё стеснение, он его понимал и почему-то радовался.

В столовой Виктор с Олегом дружно над чем-то негромко смеялись, устроившись на диване.

– Катя, как я рад тебя видеть в полном здравии, Самуил уже собирался нас с Олегом лечить, а теперь ты явилась, и мы спасены.

– Катя, здравствуй.

Олег мне улыбнулся, а Виктор сразу подскочил и театрально обратился к Самуилу, только успевшему воткнуть вилкой в котлету:

– Самуил, ты несёшь полную ответственность за мою испорченную жизнь!

Тот даже подскочил на стуле, котлета едва не ускакала с тарелки.

– Глеб, если я погибну во цвете лет, то виноват будет он!

И указал пальцем на Самуила. Глеб только усмехнулся и хитро взглянул на меня, а я смотрела на него и радовалась – он прав, а я опять хотела спрятаться за свой страх непонятно чего. Как я могла в них сомневаться, в их радости за нас, в их искреннем желании помочь нам в нашей любви.

– Катя, ты её видела, мегеру эту, эту… она же выше меня, она же… ужас! Она заявила, что выходит за меня замуж, даже не спросила, хочу ли я на ней жениться? Говорит, объединим капиталы, и сразу целоваться, сама о капиталах и туда же – целоваться. Самуил, это ты ей наговорил обо мне, наобещал ей золотые горы?

Самуил уже пришёл в себя и очень спокойно ответил:

– Она только спросила, насколько ты финансово обеспечен при такой внешности, я и сказал – достаточно.

Олег расхохотался, Глеб тоже не выдержал и рассмеялся, а Виктор чуть не лопнул от возмущения.

– Катя, там такие девочки были, ты видела, а он эту мегеру мне подсунул, еле ушел, скрываться пришлось, подвалами уходил.

Смеялись уже все, да и Виктор улыбался, Самуил был собой очень горд – смог организовать месть Виктору. Когда Виктор вернулся на диван, я спросила:

– А где Андрей? Они так с Леей красиво выступали, пели изумительно, настоящее представление.

Глеб странно на меня посмотрел, задумчиво, но ответил:

– Андрей с Леей к Элеоноре поехали, там Олаф набирает себе в школу мутантов, Лея их смотрит.

Потом улыбнулся, чуть кивнул головой и продолжил:

– Андрей её сопровождает.

Олег сделал лицо, ну, вроде так и должно быть, что Андрей Лею в дороге сопровождает, что странного – подумаешь, боевик ближнего круга командора обычного мутанта охраняет. Виктор тоже кивнул, всё правильно, так у них и бывает иногда, даже плечами пожал. А Самуил радостно улыбнулся, сразу видно, по-человечески счастлив за них. Это мои прошлые страхи, я смотрела на всех и понимала, они рады за нас с Глебом, что мы настоящие муж и жена, у них такого никогда не было, чтобы кто-то из них был так счастлив, у них на самом деле надежда появилась. Только мне в живых остаться надо, иначе не поверят сами себе, сразу решат, что закон всё равно работает, всё равно убивает. Я так задумалась, что не услышала вопроса Самуила, и Глеб мгновенно оказался рядом со мной.

– Катя, о чём ты думаешь, что с тобой?

Я подняла глаза и увидела тревожные лица, они сразу напряглись – состояние моего хрупкого тела, зависимого от всего на свете, по сравнению с их телами, наполненными мощью и способностью восстанавливаться, волновало значительно больше меня самой.

– Какие вы все у меня хорошие, просто замечательные. Я так счастлива быть рядом с вами.

Посмотрела каждому в глаза и улыбнулась, чем привела их в состояние, близкое к шоковому. Самуил сразу напугался:

– Катенька, девочка моя, что случилось? Боюсь спросить, что ты такого надумала опять, милая моя, что ты подумала, скажи мне.

– Самуил, ты представляешь, именно это я и подумала, дословно.

Но мне никто не поверил, вот довела сверхчеловеков, уже мыслей моих боятся. Хотя, они на самом деле правы, теперь самое страшное – это мои мысли, думать надо правильно. Я опять всем улыбнулась и уверенно заявила:

– Вы самые лучшие друзья, самые, у нас всё получится, с вами у меня всё получится.

И они поняли, о чём я говорю, замерли, не ожидали от меня сейчас таких мыслей и таких слов. Глеб побледнел до синевы, глаза потемнели, но я ему тоже улыбнулась:

– Глеб, ты же меня знаешь, я всё пройду ради нас, нас всех, огонь и воду уже прошла, а медные трубы мне не страшны, я их даже не слышу.

– Какие медные трубы, это что такое, почему ты их не слышишь?

И я засмеялась, они же не знают этого выражения, которое, между прочим, всё объясняет в жизни – как громко ты слышишь медные трубы, и насколько они тебе все остальные звуки забивают. Отсмеявшись, я задумалась, а как мне им объяснить значение медных труб, чтобы правильно поняли. Всё на свои места поставил Олег, он больше всех читает и язык знает лучше остальных, с двусмысленностями:

– Медные трубы своим звуком привлекают тех, для кого золото, власть, деньги, лесть, красота означают самое главное в жизни, они под звуки этих труб готовы на всё. А Катя этот звук не слышит. Она драгоценности из-за веса носить не хочет, в то, что самая красивая не верит, даже когда в зеркало смотрится, за лесть так ответит, что лучше бы и не говорили, счета и дома свои даже не знает. А то, что она жена командора вспоминает, только если кого защитить надо или на место поставить. Катя, кстати, сколько у тебя шуб?

Я уже открыла рот, чтобы сразу сказать, но поняла, что ведь не знаю, не помню, вздохнула, но ничего остроумного не придумала и лишь пожала плечами. Хохот потряс весь дом, только Глеб не смеялся, продолжал смотреть на меня тревожным взглядом. Олег отсмеялся со всеми и продолжил:

– Ты свою шубку из машины выкинула, не задумываясь, только чтобы в машине кровью не пахло, чтобы Глебу легче было. Какая женщина просто об этом подумает – не истерику закатывать, а думать о другом, так можешь только ты.

– Катя, вот у мегеры этой, которую мне Самуил подсунул, точно только медные трубы в голове и звучат, ничего не слышит, только деньги и деньги. Ну, ещё моя красота.

Виктор скромно провёл ладонью по своим шикарным волосам и сделал такое лицо, что снова все засмеялись, даже Глеб улыбнулся. А Самуил подошёл ко мне и, прижав руки к груди, проникновенно проговорил:

– Катенька, милая моя девочка, мы столько всего уже вместе прошли, ты не переживай, девочка моя, мы всегда с тобой, ты наше счастье, конечно Глеба, но и наше, моё тоже, я ведь теперь как в семье живу, посмотрю на вас и радуюсь, такие молодые и счастливые! Андрюша, вот, счастье своё нашёл, Лея такая девочка хорошая, послушная такая, всё делает и песни красиво поёт, так красиво! Мы ещё Виктора с Олегом женим…

– Да я тебе раньше мегеру найду, весь мир обойду, но самую мегеристую мегеру найду! Олег, не доверяй ему, он тебе найдёт, мы лучше Катю попросим сосватать, она добрая, она правильную жену подыщет, добрую. И на деньгах сэкономим.

Олег смог только кивнуть, от смеха даже лицо руками закрыл, а Самуил обиделся, махнул в сторону Виктора ладошкой – теперь тот ещё сто лет будет вспоминать случай на балу. Я встала и обняла Самуила.

– Не обижайся на Виктора, он тебе так говорит потому, что ты на его девочек внимания не обращал, все с их мамочками разговаривал, да с бабушками, вот он и обиделся. Он же их для тебя и приглашал.

Всё, что угодно, но только не этих слов от меня ожидали – Самуил так и остался стоять с открытым ртом, Глеб хохотал, Виктор как рыба не мог воздуха набрать, а Олег даже прислонился к его плечу от смеха. Довольная я подошла к Глебу, обняла его, он качал головой и продолжал смеяться.

– Катя, ты удивляешь меня каждый момент, теперь тебе придётся подыскивать им обоим жён.

– А что, поможем, только ведь они могут оказаться такими как я, или круче характером, что делать будете?

– Катя, мы их к тебе будем посылать на перевоспитание, ты уже знаешь, как с нами обращаться, всё им и объяснишь.

– Нет, Олег, это уже сами, я им только могу сказать, что вы самые лучшие на свете мужчины и друзья.

Глеб прижал меня к себе и чмокнул в макушку, напоминая, что вообще-то он самый лучший на свете мужчина. Я улыбнулась ему, конечно, для меня – только он. Мы пытались определить какими должны быть эти самые жёны у Виктора и Олега, но Олег очень быстро перевёл стрелки на Самуила, и тому пришлось бежать. Глеб решительно заявил, что заявки на жён он примет только с моего согласия, подхватил меня и перенёс в спальню, я только успела ручкой помахать.

Мы долго стояли у окна и обнимались. Глеб молчал, какие-то тревожные мысли беспокоили его, я не выдержала и спросила:

– Что-то случилось? О чем ты так думаешь?

Не ответив, он подхватил меня на руки и уложил на кровать, долго целовал, но я чувствовала, что мысли не отпускали его. Я приложила палец к его губам, не буду целоваться, пока не ответишь. Наконец, он закрыл глаза и тяжело вздохнул.

– Глеб, скажи мне.

– Сельма сказала неправду – все закончилось.

– Ты так не думаешь, я знаю.

Он открыл глаза, совершенно чёрные, и я улыбнулась.

– Глеб, я сейчас так счастлива, так счастлива, не могу даже сказать, как счастлива, давай не будем ни о чём думать.

Какое удовольствие, когда тебя раздевает любимый мужчина. Глеб не торопился, двигался очень медленно, поглаживал те места, которые уже обнажились, целовал, а я смотрела на него и счастливо улыбалась, потом начала хихикать и изображать недотрогу, и началась игра влюбленных – возня и шутливая борьба, ага, это с ним борьба, он конечно старался поддаваться, но получалось не очень. Как он держит свою силу, эту невероятную мощь, от которой меня может сдуть как былинку, такие нежные и мягкие движения, хотя страсть уже бушевала в нём и глаза синели невероятным цветом. Он смотрел на меня не отрывая глаз, ласкал и смотрел, любил и смотрел, целовал и смотрел, каждое мгновение запоминал. И опять целовал всё моё тело, счастливо улыбался и впитывал негу, расслабленность, физическое блаженство любимого женского тела. А я не могла шевельнуться, всё тело вихрилось и неслось в ярком космосе невероятных ощущений от этих поцелуев.

– Любимая моя, единственная, Катенька, любовь моя.

Моих сил хватило на кивок, вихри ещё носились во мне, и я не совсем пришла в себя. Хорошо, что в моей голове не может остановиться ни одна мысль, ни одно сомнение в действительности происходящего. Это я, на самом деле я, и это Глеб, тот самый Глеб, о любви которого я даже мечтать не могла.

– Свет мой, неповторимый, яркий, зовущий, настоящий, солнышко моё.

Солнышко, Глеб меня уже так называл. Перед огненным лабиринтом. Я подняла на него глаза, и поняла – он тоже вспомнил, побледнел сразу и напрягся всем телом. Я потянулась к нему и обняла.

– Ты моя жизнь, моя любовь, мы всё пройдём, у нас всё получится.

– Катя, ты только живи, молю тебя, только живи!

Глеб прижал меня к себе так лихорадочно, что я ощутила его страх, впервые за всё время он не сдержался и этот страх проявился так сильно.

– Я люблю тебя, и мы всё преодолеем, мы победим. Верь мне.

2

Глеб запретил мне встречаться с Аароном. Я целый день удивлялась, возмущалась, уговаривала, дулась, отворачивалась от поцелуев, махалась руками и кидалась чашками – ничего не помогло. Он слушал меня, кивал головой, ловил чашки и говорил нет.

– Глеб, я тебя не понимаю, почему? Пусть нет, но объясни мне, почему нет. Он ведь всего лишь хочет поговорить со мной о Норе. О Норе! Не обо мне, не о нас с тобой, он будет говорить о Норе! И я буду с тобой! Можно всех с собой позвать, или пригласить его к нам, сядете кругом, можно через стекло говорить. Олафа позовём, он его энергией будет бить!

Я набрала воздух, чтобы продолжить монолог, а Глеб спокойно сказал:

– Нет.

И что? Никаких объяснений, просто нет. Вот, что случилось? Аарон ему позвонил, ему самому, спросил разрешения, честно попросил всего лишь со мной поговорить о Норе, а Глеб ему сразу отказал. Заявил мне утром между поцелуями:

– Звонил Аарон, просил разрешения встретиться с тобой, поговорить о Норе, я ответил отказом.

И всё, никаких объяснений. Командор, сидит, смотрит синими озерами, иногда даже смеет улыбаться, это когда чашки ловит. После завтрака я гордо удалилась в бассейн, он последовал за мной, сидел на лавочке и смотрел на меня. Из вредности я плавала долго, даже цветами кидалась, он их ловил и складывал рядом, потом вручил букетом и опять сказал нет. И так весь день: ходил за мной везде, я даже библиотеку нашла, долго стояла и рассматривала зарисовку старого Неаполя с ним на улочке, но ничего не сказала, он тоже промолчал. В доме больше никто не проявлялся весь день, разбежались по углам, чтобы не попасть под горячую руку – мою.

Весь обед я молчала, только однажды подняла на него глаза, и он сразу сказал:

– Нет, и не проси.

Я только плечами пожала, и не хотела даже. Только за ужином опять заговорила и получила чёткий ответ. Хорошо, нет, так нет. С гордым видом ушла к себе в комнату. И Глеб за мной не пошёл.

Я сидела на полу и смотрела на беседку, ветра не было, только мелкий дождь тихонько плакал за окном, столько дождя, целое море, беседка стояла мокрая и несчастная, совсем одинокая. Глеб вошёл и сел рядом со мной.

– Дождь плачет.

– Плачет.

– Ты меня любишь?

– Люблю.

– Воспитываешь?

– Кого?

– Меня, как командор, или как муж, или вообще.

Глеб развернул меня к себе и удивлённо посмотрел.

– Почему?

– Потому что нет.

Он задумался, в задумчивости не заметил – сделал вид, что не заметил – как обнял меня. Произнёс:

– Нет, не воспитываю. Я так решил.

– А почему не хочешь мне объяснить своё решение? Мне. Я твоя жена, не боец, или как там, боевик, или ещё кто твой… этот… ещё кто-то.

– Ты так сердишься удивительно, красиво очень.

– Что? Ты специально меня сердил? Чтобы на меня посмотреть?

– Нет, не специально, тебя воспитать, переделать невозможно. Но очень красиво сердишься.

Подумал немного, я от возмущения даже не могла ничего сказать, и добавил:

– Ты несерьёзно сердилась, я знаю, когда ты бываешь совсем сердита, это опасно.

– Опасно?!

Наконец, я обрела дар речи и стукнула его по груди – я тебе сейчас покажу настоящую опасность, только кулаку больно по его груди бить. И что вот с таким мужем делать? Видите ли, ему нравится смотреть, как я сержусь, несерьёзно, видите ли, он точно знает, когда опасно. Но я сразу развеселилась, позволила себя поцеловать, а причину отказа я завтра выясню, не терять же из-за этого ночь любви. Глеб сразу почувствовал моё настроение, он ведь мысли прочитать не может, только язык тела ощутил и правильно понял.

Как сладко мириться после маленького недоразумения, снова ощутить губы, руки, жаркое тело и радость от любви и единения, бури энергии в наших телах. И поцелуи по всему телу, и вихри, и счастье тела и души.

– Я люблю тебя, милая моя, я с тобой, всегда с тобой.

Он обнимал меня, прижимал к себе, шептал слова любви и млел от прикосновения моего тела, так я и уснула в его объятьях.

Проснувшись утром на груди Глеба, я лишь успела сказать ему:

– Привет.

Он меня сразу поцеловал и заявил:

– Привет, приехал Олаф. Ты из бассейна к обеду выйдешь, или всё-таки к завтраку?

Я торжественно поклялась, что к завтраку, Глеб ещё раз меня поцеловал и ушёл. Накупавшись в бассейне, совсем немного по моим меркам, я проходила мимо какой-то комнаты и увидела Олафа, который о чём-то говорил с Самуилом, и лица их мне совсем не понравились – такая в них была тревога. Олаф обернулся на меня, сразу улыбнулся и радостно поздоровался, но каким-то восьмым чувством я поняла – говорили они обо мне.

– Здравствуй, Олаф, как дела?

– Катенька, я так рад тебя видеть, ты стала настоящей красавицей, глаза так и горят.

Я стала краснеть, но Самуил меня спас.

– Катя так много плавает, Олаф, она и раньше много купалась, но после твоего замка совсем как рыба, только и мокнет, всё дно ищет. Скажи ей, что так нельзя, надо всё-таки и на суше иногда бывать.

Олаф только улыбнулся, рыба она и есть рыба. Улыбался, но глаза оставались тревожными, тёмными. Он посмотрел мне за спину, я обернулась и увидела Глеба.

– Я готова завтракать, идём?

– Ты иди, я поговорю с Олафом.

А чтобы я не передумала, он подхватил меня и перенёс в комнату.

– Глеб, я понимаю у вас дела всякие, но всё, что касается меня, я должна знать!

Он остановился у порога, постоял спиной ко мне, потом повернулся и ответил:

– Ты всё узнаешь.

– Я ничего не боюсь!

– Я знаю.

И ушёл. А глаза как два провала, Олаф ему уже что-то сказал обо мне. Я долго стояла в гардеробной совершенно без мыслей. Потом решительно выбрала яркое зелёное платье с шикарной отделкой из белого кружева. Кружево итальянское, очень красочного мелкого плетения, даже узор сложно разобрать, оно красиво легло на воротник и волнами расходилось по краю рукава. Подумала, надела ожерелье Глеба и кольцо с изумрудом.

Когда я вошла в столовую, все встали. Не зря я вчера весь день боролась с Глебом, лицо жены командора явно проявилось на моей физиономии. Пожалуй, я погорячилась в оформлении своего решения всё узнать. Глеб, сидевший на диване в яркой футболке, почти как у Андрея, и джинсах, округлил глаза в изумлении. Олег с Виктором сразу подскочили и вытянулись как бойцы, руки по швам, никакой улыбки на лице. Олаф тоже поднялся, хотя не очень понял почему. Самуил сначала тоже встал, потом посмотрел на Глеба и сел, подумал, и опять встал весь в сомнении.

Глеб подошёл ко мне и спросил:

– Катя, я что-то пропустил? Мысль или уже решение?

– Мысль. И решение.

Он постоял рядом со мной, приподнял бровь и сделал лицо командора, футболка этому не помешала. Обернулся на всех и скомандовал:

– Свободны.

– Глеб, подожди, не свободны, я со всеми хочу поговорить!

Но командор есть командор – все исчезли, даже Самуил как-то умудрился испариться. Глеб уселся напротив меня на пол и, улыбнувшись, заявил:

– Изрекай своё решение. И мысль.

Совершенно растерявшись от стремительного командорского поведения, я промычала что-то нечленораздельное и плотно замолчала.

– Я тебя не совсем понял, повтори, пожалуйста.

Вздохнув, я сложила руки на коленях и шёпотом сказала:

– Глеб, я же понимаю, что-то случилось, что-то Олаф узнал обо мне, я готова на всё и всё пройду. Я не хочу, чтобы ты один об этом думал, я тебя знаю – будешь молчать, и мучиться один до последнего. Придумал вчера меня сердить, но я же понимаю, не просто так, что-то за этим стоит.

Я опять вздохнула, и поступивший в легкие кислород принёс ответ.

– Эмоции. Что-то с моими эмоциями, тебе нужны были мои эмоции. Так?

Глеб побледнел, но не ответил, только крепче сжал руки на коленях. Я взяла ладонями его лицо и спросила:

– Всё по кругу? Всё заново, эмоции, память… и всё остальное?

Он закрыл глаза, и я поняла – всё началось заново, всё, что я уже однажды прошла, придётся проходить по полной программе.

– Глеб, мы теперь уже готовы, знаем, что делать, уже легче.

– Кому легче? Тебе?

Подхватил меня на руки, прижал к себе, уселся со мной на руках на диван и скомандовал:

– Входите.

Они всё слышали, и только Олаф удивился моей прозорливости, смотрел как на привидение, остальные приняли как данность – Виктор только пожал плечами, а Олег улыбнулся. Самуил сел за стол и заговорил первым:

– Катенька, может так и не получится, может и не придётся опять всё проходить, никто ничего не знает. Олаф только определил, что Сельма дала команду словами, Олаф, объясни.

– Катя, это Арно мне напомнил, что Сельма владеет таким знанием, она может направленно закодировать слова, и когда ты их услышишь, в твоём организме может сработать эта кодировка. И я решил тебя проверить.

– Ты меня проверял?

Моё изумление его обрадовало, он улыбнулся и объяснил:

– Мне не нужно как Самуилу проводками тебя обвешивать. Я тебя на балу посмотрел.

– А я тебя совсем на балу не видела.

– Я тебя видел. Кодировка на тебе есть.

– Но раз ты видишь саму эту кодировку, то, значит, её можно как-то снять, что мне нужно сделать? Снова лабиринт пройти? Или в море кинуться?

Я посмотрела на Виктора, вот и залив пригодился, он побледнел до синевы и закрыл лицо руками. Но Олаф отрицательно покачал головой.

– Мы не знаем слов кодировки, это может быть самая простая фраза. Я сейчас прослушиваю все записанные разговоры.

– Мы с ней в беседке разговаривали.

– Этот ваш разговор мне боевики уже передали.

Понятно, что Сельма сама этих слов не скажет, я растерянно подняла глаза на Глеба, и он сразу ответил на мою мысль:

– Боевики Олафа не успели – она кинулась в пропасть. Они проверили, всё кончено.

– Глеб, всё правильно, это закон руками Сельмы нам испытание посылает. Неизвестно когда, неизвестно что, неизвестно насколько.

Все вздрогнули от моих слов, а я улыбнулась – не то проходили.

– Ещё испытания, хотя огонь и воду ….

Оказалось – сейчас, я стала падать сразу, ещё не докончив говорить. Невероятная слабость охватила тело, и я просто стекала с рук Глеба, он меня подхватил, прижал к себе, встревожено спросил:

– Что с тобой?

Но говорить я не могла, только смотрела на него, так как сознание не потеряла. Вот и слова, сразу получилось вычислить, хорошо хоть думать могу, пока. Глеб прижимал меня к себе и только шептал:

– Катя, очнись, прошу тебя, скажи что-нибудь.

Но я даже моргнуть глазами не могла, просто смотрела на него и слабость только усиливалась. Олаф оказался рядом.

– Глеб, она в сознании, но совершенно без энергии, не мешай. Глеб отпусти её, дай мне возможность работать, отпусти! Олег, срочно найди Арно! Андрей аппарат, Лея! Глеб руки ей на грудь и держи. Держи! Виктор, держи!

Олаф уложил меня на стол, скинув посуду, одним движением разорвал на мне платье и оголил грудь, сам положил руку на лоб, а Глеб обе на грудь. Волна энергии подкинула меня над столом, я изогнулась так, что затрещали кости позвоночника, Олаф давил на лоб, а Глеб обеими руками на грудь. Хотя боль была невероятной, сознание я опять не потеряла, даже кричать не могла, только стонала. Виктор держал меня за ноги, но я умудрялась выскользнуть из его рук и подлетать над столом. Появился Андрей и попытался надеть мне на голову какой-то аппарат, но я всё подлетала и подлетала над столом, выворачиваясь от боли как змея, и у него ничего не получалось. Пока не появилась Лея, как только она взяла меня ладонями за лицо, я сразу упала на стол и замерла. Ещё немного и боль меня убьет, в полном сознании я понимала – всё, мозг не выдерживает, красная пелена затмевала всё, крика не было, а стон такую боль не выражает и даже мгновенного успокоения не приносит. И Лея закричала:

– Катя, смотри на меня, ты можешь, смотри на меня!

Я не понимаю, как смогла сфокусировать в этой кровавой пелене свой взгляд, но увидела расплывающееся лицо Леи, Андрей надел мне на голову что-то очень холодное и боль стала отступать, очень медленно, но холод эту сумасшедшую боль замораживал. И, наконец, блаженная темнота.

Болело всё, каждая клеточка моего тела, не было места, которое не отзывалось болью только от мысли о нём. Двинуться невозможно, только вспомнила о руках, и поняла – ужас, как будто переломала всё, костей нет, а мышцы взорвались. А думать как больно, всё закипает сразу, неужели в моём мозгу столько мышц, чтобы так болеть? Кто-то коснулся моего лба, и я закричала:

– Больно, мне больно!

И сразу облегченный вздох, касание прекратилось, и кто-то радостно сказал:

– Глеб, всё хорошо, она в сознании и чувствует боль.

Я не могла посмотреть на этого идиота, который так этому радуется, но сквозь сумасшедшие удары боли в голове уже сочиняла месть, если выживу, конечно. Но вовремя потеряла сознание.

Не буду открывать глаза, всё так болит, вдруг веки тоже болят, но кто-то опять требует и требует: открой глазки, открой. Я осторожно наморщила лоб в ожидании болевой реакции, но её не последовало и пришлось открыть глаза. Самуил, как хорошо, с ним хорошо, только зачем он так плачет, это же мне больно, не ему, и я решила его успокоить. Правда, получился только шёпот:

– Самуил, всё хорошо.

– Глеб, она пришла в себя! Девочка моя, девочка, красавица, любимая моя девочка, как же ты, как ты смогла, все силы, моя девочка!

Он прижимал руки к груди и плакал, плакал и плакал, пока не появился Глеб. Невероятные светящиеся глаза, мне пришлось прикрыться веками от этого свечения.

– Катя, ты меня слышишь?

– Слышу.

Свой шёпот я сама еле расслышала, но Глеб услышал, совершенно невесомо коснулся щеки.

– Не больно?

– Нет, я пока не знаю, где не больно.

– Я с тобой.

Попытавшись кивнуть ему, я потеряла сознание. Я приходила в себя, смотрела на Глеба и опять теряла сознание. Когда очередной раз увидела его глаза, то уже не удивилась и только ждала, когда он исчезнет, а он не исчезал. Он тоже ждал, что я опять закрою глаза, а я смотрела и смотрела на него, и он понял, что я вижу его.

– Привет.

Я долго думала, кивнуть ему или ответить, решила, что ответить безопаснее и прошептала:

– Привет.

Он больше не смог ничего сказать, только смотрел на меня глазами полными любви и боли. Мне пришлось решиться на улыбку, и оказалось, что улыбаться тоже не больно.

– Мне уже не так больно, уже могу улыбнуться.

– Я люблю тебя.

И такая боль в глазах, что я чуть опять не потеряла сознание. Попыталась достать руки, но оказалось, что они чем-то забинтованы так, что не видно пальцев.

– Что это? Почему?

– Ты все мышцы себе повредила. И на ногах тоже.

– Я сама? Зачем?

Лицо Глеба как-то странно изменилось, как волна прошла, но он справился с собой и спокойно объяснил:

– Ты сопротивлялась передаче энергии от Олафа и меня. Всеми своими гигантскими силами.

– Гигантскими?

– Да. Теми, которые в тебе проснулись, мы едва тебя удерживали, только тело осталось человеческим, ты его ломала об нас.

Как это – я сама ломала своё тело? Вопрос был таким явным, что Глеб смог слабо улыбнуться.

– Мы пытались тебя держать и передать тебе энергию, а ты вырывалась так, что могла сломать себе всё. И боли не чувствовала.

– Я очень всё чувствовала, всё-всё чувствовала, больно невозможно, мозг чуть весь не выкипел…

Глеб побледнел, и глаза мгновенно почернели.

– Но ты лишь чуть постанывала… ни разу даже не крикнула…

– Не могла, почему-то не могла, но было очень больно.

– Ты всё чувствовала? Но это невозможно, ты чуть не сломала себе позвоночник…

– Это когда я над столом взлетала?

– Ты всё помнишь? Ты была в сознании?

– Пока Андрей какой-то холод мне на голову не надел, ещё Лея кричала…

Я всё шептала и шептала, пока не появились слёзы и я, наконец, не заплакала. Со слезами стала уходить боль в руках и ногах, а я всё шептала и не могла остановиться. Глеб смотрел на меня сумасшедшими глазами, огромными, полными боли и страдания. Несколько раз он пытался погладить меня по щеке, но останавливался на полпути в страхе, что мне будет больно, а я все шептала, рассказывала ему о своей боли. Почему всё это ему рассказываю, зачем? Раньше никогда этого не делала, просто терпела и молчала, если не напивалась. А сейчас жаловалась и жаловалась, хныкала как маленький ребенок, всхлипывала, плакала, требовала сочувствия в своих страданиях. Потому что верю ему, большому и сильному, верю, что он любит меня и спасёт в этой боли, что он понимает её, эту мою страшную боль. Я для него теперь жизнь, счастье и любовь. Этот ужас, который я пережила, помог мне понять, насколько я его люблю и доверяю, наконец, поняла, что я не одна, я ему могу всё сказать, мне не нужно быть сильной. Тяжело вздохнув, я посмотрела на него и прошептала уже спокойнее:

– Ты меня не слушай, это просто истерика, не так уж больно и было, совсем чуть-чуть, сам сказал, что я только стонала.

Глеб закрыл лицо руками и кивнул – конечно, совсем чуть-чуть. А я вдруг успокоилась, слёзы помогли, боль ушла, и тело охватило блаженство от ощущения отсутствия боли. Когда я попыталась пошевелиться, Глеб сразу остановил меня:

– Катя, не двигайся, у тебя все мышцы порваны на ногах и руки очень повреждены, спина тоже непонятно как держится. Олаф, зайди.

– Катя, здравствуй, дорогая. Выглядишь хорошо.

– Привет. Зеркало есть?

– С этим подождём, завтра посмотришь на себя.

– Такой ужас?

– Ты прекрасна, только… от напряжения у тебя немного мышцы на лице… чуть изменились.

Даже лицо ощупать не могу, всё замотано какой-то непонятностью, это не бинты и не холст, что-то плотное, но не жёсткое. Попытавшись ощутить спину, поняла, что лежу на чем-то, проваливаюсь, как в пуховой матрац, ощущение непонятное. Олаф положил мне руку на лоб, и я сразу потеряла сознание от удара энергией.

Я пришла в себя от того, что кто-то трогал мои руки, Олаф. Он разматывал непонятность с моих рук… о, ужас! Кожа была совершенно синей, сплошной синяк, и такая распухшая, пальцы как сосиски. И я воскликнула:

– Это что такое с моими пальцами? Олаф, это навсегда? Как с ними жить?

Он только улыбнулся.

– Катя, час назад ты только шептать могла, а сейчас уже достаточно громко возмущаешься. Всё пройдёт, и ты скоро будешь ещё красивее. А сейчас ножки, прекрасные ножки.

Прелесть ножек ужаснула меня так, что я закрыла глаза.

– Ну, что, зовём Глеба?

– Нет! Только когда хоть немного меньше стану, Олаф, я как слон опухший.

Олаф очень вкусно рассмеялся, покачал головой и позвал Глеба:

– Глеб, Катя в полной красоте, торопись увидеть.

Своими пальцами-сосисками я не могла укрыться одеялом, они меня совсем не слушались, и когда вошёл Глеб, я только с ужасом посмотрела на него. Олаф получил массу удовольствия от моего смущения и улыбки на лице Глеба.

– Моя красавица, ты уже совсем пришла в себя, даже говорить можешь.

– Глеб, только совсем синяя красавица, розовой я уже была, теперь вот синяя.

Олаф что-то сказал Глебу на ассасинском и, подмигнув мне, вышел. И чего он так радуется, прямо счастлив весь, даже подмигнул мне, несмотря на присутствие Глеба.

– Я не понимаю, чему он так радуется. Опять буду ходить как ужас, никуда не выйти, буду только лежать и лежать.

– Так ходить или лежать?

Глеб улёгся рядом со мной и улыбался, поводил пальцами по моей синей сосиске.

– Хорошо хоть не ванна эта жуткая, ты хочешь сказать, что я прямо завтра пойду гулять в сад?

– Завтра не завтра, но скоро будешь гулять.

Я даже не удивилась своим, как догадываюсь, синим лицом. И какое такое лечение они придумали для моего совершенно измученного тела, что синева так быстро пройдёт? И эта слоновость сама по себе превратится в нормальность тела. Глеб мягкими пальцами очень нежно касался кожи на руках, и я почувствовала тепло, сначала легким дуновением, потом всё сильнее и уже совсем горячо. Я чувствую его энергию! Глеб улыбался, смотрел на меня и его глаза светились звёздочками.

– Я люблю тебя, милая моя, всё хорошо, твоё удивительное тело станет ещё прекраснее.

Он гладил мою кожу, и она оживала, прямо на глазах оживала, как та роза, как тот букет, который расцвёл от его прикосновения. Отёк спадал, и пальцы уже не стали похожими на сосиски, ещё не мои пальцы, но уже значительно тоньше.

– Глеб, это что, я как цветок, да? Так быстро, удивительно.

– Ты самый красивый цветок, единственный в мире цветок.

– Ты будешь меня лечить?

– Я уже лечу тебя, восстанавливаю твоё мягкое тело.

Глеб водил руками надо мной, иногда касался кожи, и тело оживало, даже спина перестала ощущаться металлическим колом. Энергия лилась из его пальцев настоящим потоком, и я впитывала её как сухой песок воду, мгновенно и всю. И даже не заметила, как уснула.

Меня лечили все, Олаф объявил, что мне нужно разную энергию, не пытаясь даже объяснить, чем же она отличается, поэтому каждому было выделено время и начиналось развлечение. Олег назвал меня синей птицей счастья, Андрей голубым облаком. Виктор долго мычал, сдерживая своё сравнение, я сделала грозное лицо и затребовала правды, но услышав её, тут же кинула в него подушечкой. И откуда он таких слов набрался, кино что ли крутит, словарный запас пополняет – синий пупсик, хорошо, что Глеб не слышал. Я объявила ему вендетту, вот как только верну себе нормальный цвет, так и начну ему жену искать, серобуромалиновую, он такого слова не знает и пусть пока радуется.

Удивительно, но хотя цвет кожи уже стал невероятного послесинякового состояния, то есть – все цвета радуги, у меня ничего не болело, мышцы восстановились быстро. Олаф даже говорил, что я что-то там ломала, но категорически не стал уточнять, что. Заявил – заросло и будь довольна. Сам лечил приложением руки ко лбу, от которого я сразу на некоторое время теряла сознание. Глеб лечил своей энергией дольше всех, приходил, укладывался рядом со мной и целовал всё мое тело. От его поцелуев во мне возникали уже знакомые вихри, и тело тихонько звенело от удовольствия. Однажды вечером после такого лечения он решился меня обнять, хотя я и раньше говорила, что у меня ничего уже не болит. Объятие было таким нежным, таким бережным, что я заплакала.

– Не плачь, моя милая, я люблю тебя.

Я всхлипывала и пыталась ему сказать, что люблю его, но у меня ничего не получалось, и он только улыбался.

– Ты моя единственная, самая прекрасная.

Утираясь его платком, я просипела:

– Серобуромалиновая, конечно, единственная, где ещё такую найдёшь?

Глеб засмеялся и спросил:

– А Виктору ты где такую собралась искать?

– Ага, испугался, а сам меня назвал… и где такое слово только услышал.

– Пупсик? А что, нежно звучит – пупсик.

– Не смей! Никогда не смей так меня называть!

Рассердившись, попыталась вырваться из его рук, но мне стало больно, и я поморщилась.

– Что? Тебе больно? Где больно?

– Вот, если будешь так меня называть, то я…

– Не буду, клянусь.

Хорошо, что эти сверхчеловеки всегда свою клятву держат, теперь можно быть абсолютно уверенной, что никогда Глеб так меня не назовёт. Я прижалась к нему и задала вопрос, который меня очень волновал, но я боялась спрашивать:

– Ты поэтому решился после бала? Потому что Олаф тебе сказал, да?

Глеб молчал очень долго, гладил мои руки, целовал пальцы, волосы и в глаза не смотрел. Я спрятала лицо у него на груди и прошептала:

– Можешь не отвечать.

Глеб поднял моё лицо и сказал, не отрывая тёмных глаз:

– Я люблю тебя, жизнь за тебя отдам, только ты её не брала никак, жизнь эту, мою энергию. Я ждал, обещал тебе и ждал. Информация Олафа и поведение Норы на балу… короткая человеческая жизнь.

И вдруг улыбнулся, нежно меня поцеловал и прошептал:

– Ты сама сказала, что это ты меня совратила.

Я открыла рот от удивления, ну да, сама сказала. Глеб расхохотался, чмокнул меня в макушку.

– Глеб, ты меня своей энергией… когда потом целовал…

– Да, хоть немного, но ты принимала. Когда ты кодовые слова произнесла, то сразу всю энергию потеряла, совсем немного осталось, поэтому Олаф успел, понял, что нужно делать.

– Это твоя энергия?

– Может быть.

– А почему ты сказал, что я сама себя ломала?

– Ты не принимала нашей энергии, все твои силы, странная, но очень мощная энергия, сопротивлялись нам, ты не просто сопротивлялась, ты нас отторгала. Энергия Олафа не могла пробиться, я только удерживал тебя над столом, а ты ломала свои ребра о мои руки, поднималась и давила своим телом на мои руки. Это я тебе два ребра сломал.

– У меня сломаны рёбра? А ещё что?

– Всё уже зажило.

– Глеб, хоть одна косточка у меня осталась целой?

– Голова.

А сам улыбнулся неожиданно, я тут выяснила, что вся была сломана, а он смеётся, и удивлённо посмотрела на него.

– Среди нас самой сильной оказалась Лея.

– Лея что-то кричала мне, я помню.

– Она как-то смогла пробиться сквозь сопротивление твоей силы, брешь пробила, а дальше уже Олаф смог тебе помочь.

Глеб гладил меня по голове, прижимать к себе ещё боялся, мягко касался губами моего лица, даже щекой потерся об мою щёку.

– Я люблю тебя.

– Глеб, и что теперь с этой моей силой? Что это?

– Никто не знает. Олаф пытается понять, он поражён тому, как ты восстанавливаешься, очень быстро для человека.

– Я что, уже не человек? Мутант?

– Катя, ты человек, прекрасная человеческая женщина.

Мы не говорили о моей боли – я не хотела, а Глеб не мог. Я замечала, как он иногда искоса смотрел на меня, и в его глазах было столько сострадания, что у меня начинало болеть сердце. Всё правильно – физическое страдание для моего хрупкого тела и моральное для этого невероятной силы и возможностей сверхчеловека. Самым страшным для него было осознание невозможности мне помочь, вся его мощь ничего не значила в моих страданиях, моей боли. А в этот раз он своими руками ломал моё тело, которое ещё недавно любил на нашей постели. Именно сейчас, когда мы учимся любить друг друга как настоящие муж и жена, наступило испытание и для него, и для меня. Только так закон может решить можно ли давать шанс на любовь этим сверхчеловекам и людям, возможность жизни рядом, не всем, тем, кто готов. Не как хищнику и жертве, а как любящим мужчине и женщине. Даже Глеб со своей многолетней мечтой, жуткой борьбой с самим собой в полной неизвестности, не сразу смог побороть в себе хищника – уже полный любви он ломал меня, не в состоянии сдержать свою сущность. И сейчас он с ужасом вынужден был опять ломать меня, борясь уже со мной, с моей таинственной силой, которая неожиданно выступила против. Что-то нужно понять мне, не в силе, а в любви. Что-то, чего я ещё совсем не понимаю, может быть, какой-то страх свой преодолеть, который ещё сидит во мне и поднимает эту силу и борется против этой любви. Слова Сельмы лишь ускорили это испытание, она сыграла свою роль в действии закона и тем самым решила свою судьбу. Свой выбор она сделала сама и получила за него именно то, что должна была получить по этому закону. Только любовь даёт жизнь и счастье, и не важно, что это за любовь: к мужчине, женщине или ребёнку. Даже просто понимание, помощь в любви другим дает шанс найти самому любовь.

– О чём ты думаешь?

– О нас. Я люблю тебя. То, что произошло, это испытание, ты не думай об этом, иначе нельзя, только так.

– Мне ломать тебе рёбра?

– Именно тебе, прости, но только так ты поймёшь, как ты меня любишь. И как тебя люблю я. Когда твоя невероятная сила ничего не значит, ты просто мужчина, который спасает свою женщину. А я просто слабая женщина, которую спасает её мужчина.

Глеб не понял. Он смотрел на меня мрачным чёрным взглядом и не понимал, почему в доказательство своей любви он должен ломать мне рёбра. Я постучала своим уже почти нормальным пальцем ему по лбу – глупый командор, ничего ты не понимаешь в законах любви.

– Понимаешь, ты настолько силён, да ещё и восстановиться можешь сразу, как тебя мучить? Только моими страданиями. Как закон поймёт, что ты действительно меня любишь? Только когда ты сам захочешь отдать за меня свою жизнь.

– Ты отдала свою жизнь мне.

– Ну не всю, видишь, до сих пор жива. А теперь ты мне свою жизнь отдаёшь.

– Это лишь энергия. Катя, я так и не понял, почему я должен ломать тебе рёбра в доказательство своей любви? Есть много других способов её доказать.

Один из них он сразу и продемонстрировал. Поцелуй был очень нежным, ласковым, страсть лишь угадывалась. Между прочим, такой способ восстановления тела мне очень даже нравится.

3

На улице был такой яркий солнечный день, что я с тоской смотрела в окно. Глеб заметил мой взгляд и предложил прогулку по саду. Я недоверчиво посмотрела на него – прогулку? Ходить мне Самуил ещё категорически запретил, я уже вставала сама, иногда мне помогала походить по комнате Лея, но прогулка по саду? Глеб улыбнулся и таинственно прошептал:

– Самуил уехал, и Олафа в доме нет.

Грозный командор предлагает жене в отсутствии врача совершить партизанскую вылазку, я радостно закивала головой. Выглядела вылазка так: Лея помогала мне одеваться, Олег подогнал машину с открытым верхом, а в это время к дому подъехал Виктор и радостно помахал нам рукой. Глеб усадил меня в машину, закрепил ремень и положил подушку под ноги, руки спрятал под шубой. Матрёшка на выезде.

Мы ехали по саду, который оказался достаточно большим – за домом обнаружилась территория фруктовых деревьев. Я так обрадовалась возможности увидеть когда-нибудь настоящий цветущий сад, что пять раз сказала об этом Глебу. Он только улыбался и убеждал вернуть руки под шубу, но я вовсю ими махала, показывая ему разные красоты. Глеб негромко что-то сказал, потом повернулся ко мне:

– Есть хочешь?

– Хочу, а что здесь есть такое место или будет пикник?

– Место.

Мы подъехали к небольшому домику среди густых кустов, и нас уже встретили на крыльце несколько боевиков. Так странно видеть эти грозные фигуры на небольшом крылечке в чёрных костюмах и полном вооружении. Как только Глеб взял меня на руки и подошёл к крыльцу, они встали на колено и оперлись на ножи, приветствие главы клана. А я смотрела на них и не знала, что сказать, просто здравствуйте? Пока я думала, один из них встал и посмотрел на Глеба вопросительно, тот, видимо, кивнул, разрешая, потому что я услышала чёткий голос:

– Приветствуем тебя, жена командора.

– Здравствуйте, рада вас видеть.

А что я ещё могла сказать? Уже внимательнее посмотрела на них и увидела крупных молодых людей, стройных, очень эффектных в своих чёрных костюмах, никакого чувства опасности – ясные глаза и внимательные взгляды. Только ножи как-то портили общую приятную картину. Удивительно, что Глеб позволил боевику обратиться ко мне с приветствием, раньше я их даже не видела, знала, что они где-то рядом, везде, но вот так – в первый раз. Это после той клятвы на берегу, я же заявила, что не хочу их бояться, вот Глеб и решил показывать их мне. Я даже начала различать лица и не чувствую опасности с их стороны. Улыбнувшись им, я заметила, что некоторые глаза улыбнулись мне в ответ.

В домике оказались две комнаты, и в них явно жили люди. Очень чисто, светло, везде весёлая вышивка, занавески, какие-то полотенца на гвоздиках, как этнографический музей, только итальянский и ещё старинное зеркало на стене в бронзовой раме. В центре комнаты стоял большой стол со скатертью, весь уставленный едой, вокруг стола табуретки и одно большое кресло. И всё, даже шкафа нет. Не сразу заметила цветы на окнах, маленькие горшочки фиалок, невероятных оттенков соцветия, листьев совсем не видно. Глеб устроился в кресле со мной на руках.

– Еда простая, сам Вердо готовил.

– Это хозяин домика? Он садовник?

Вопрос я задавала, поедая удивительно вкусную ветчину с домашним хлебом, запах умопомрачительный.

– Хозяин, садовник.

– А можно мне с ним познакомиться?

Глеб подумал немного, почему-то сомневался, но потом позвал:

– Вердо.

Какой же он огромный, как боевик, сразу заполнил собой всю комнату. Чёрная борода скрывала почти всё лицо, густая шевелюра волос, расчесывать бесполезно, сразу понятно. И глаза – невероятной синевы глаза, яркие, молодые. Он что-то сказал на итальянском удивительно мелодичным голосом, как пропел. Я смотрела на него во все глаза: садовник из фильма, представить, как он своими огромными руками пересаживает листики фиалки, было невозможно.

– Здравствуй Вердо, очень вкусная еда, спасибо тебе.

Он внимательно на меня смотрел, пока Глеб ему переводил, слегка поклонился в благодарность за слова, но поклон был очень гордым, поклон уверенного в себе человека. Вердо явно знал, кто такой Глеб, раз боевики стояли на крыльце его дома, и видел их приветствие, однако чувствовал себя совершенно спокойно, почти на равных.

– Ты сам печёшь этот хлеб?

– Он сам готовит себе еду, но не проси, всё равно не даст.

Глеб улыбнулся, видимо, уже пытался для меня что-то из еды просить, а тот отказал. Вот это да, кто-то смог отказать Глебу, и он это спокойно пережил, без последствий. Значит, хороший садовник. Восхищенно понюхав ломтик хлеба, я положила его в карман шубки. Глаза Вердо стали как два блюдца, он даже рот приоткрыл, а Глеб рассмеялся и пожал плечами: что поделаешь с этими женщинами, всё как сороки подбирают. А я продолжила игру: съела кусочек ветчины, но уже без хлеба, хитро посмотрела на Вердо, и ещё один кусочек хлеба убрала в карман. То есть, это тот кусочек, который я должна была съесть с ветчиной. Вердо улыбнулся, кивнул и вышел. Глеб обнял меня и сказал тихо:

– Катя, ты его поразила своим восхищением хлебом.

– Очень вкусно, в Италии везде хлеб вкусный, ну, где я пробовала, но этот такой ароматный, нежный, какие-то травы добавлены, я не устояла. Всё равно буду просить, или каждый день приходить на обед.

Эта мысль ему явно не понравилась, но ответить он не успел, вошёл Вердо с большим свертком и протянул его Глебу. В куске грубого домотканого холста был завернут круглый хлеб, мягкий, с тонкой хрустящей корочкой. Я сразу его понюхала, щекой приложилась к этой корочке, потом даже губами коснулась.

– Глеб, скажи ему, что я очень ему благодарна, это самый лучший хлеб, который я ела в своей жизни.

Но Глеб мог не переводить, Вердо всё и так понял, что-то менялось в его глазах, в них вдруг проявилась странная боль, но он сразу улыбнулся мне и что-то спросил у Глеба. Глебу вопрос не понравился, он сразу как-то прикрыл меня и ответил резко.

– Глеб, что он спросил? Скажи, я хочу знать.

Он помолчал, смотрел на Вердо, но тот никак не отреагировал на его резкий ответ, стоял и смотрел на меня.

– Он сказал, что ты больна, сильно больна.

– Но это правда, я действительно пока больна. Спроси его, может ли он мне помочь. Не сердись, в его хлебе много трав, кто знает, надо пользоваться любой возможностью, ваша энергия хорошо, очень хорошо, но вдруг ещё и травы помогут.

Посмотрела на Вердо и улыбнулась ему, а сама трясла руку Глеба, просила перевести. Глеб вздохнул, как сложно командору о чём-то просить садовника, хотя и понимал, что я права, человеческое тело тайна, всё возможно. А я осознала его сомнение – Сельма.

– Глеб, Сельма была ведьмой, а Вердо просто садовник.

– Катя, я ему переведу, но решать что-либо о твоём лечении…

– Я всё понимаю, ты только переведи.

Вердо с интересом наблюдал за нашим диалогом и явно удивлялся, командор открывался для него с неожиданной стороны. Но командор, есть командор, тон был ещё тот – командорский. Вердо внимательно его выслушал, кивнул головой и ответил короткой фразой.

– Он подумает.

– Вот видишь, ничего страшного, пусть думает, а хлеб очень вкусный. Самуилу тоже понравится.

– Ты сможешь поделиться?

– С трудом.

И мы рассмеялись под удивлённым и каким-то восхищённым взглядом Вердо. Когда мы уходили, то есть Глеб меня уносил на руках, я ещё раз сказала спасибо и протянула руку Вердо. Он удивился, но руку пожал, вернее, чуть тронул пальцы под недовольным взглядом Глеба. Боевики также проводили нас и сразу исчезли, только что были на крыльце – и уже нет, испарились в кустах.

Мы ещё покатались по саду, а потом Глеб остановил машину на берегу озера, вынес меня и сел на скамеечке. Так мы сидели, Глеб меня обнимал, а я уснула почти сразу, хотя хотела выяснить – кто такой этот странный садовник Вердо и как он попал к нему.

Вечером я категорически заявила Глебу, что ужинать буду в столовой, такой хлеб нельзя есть в одиночестве. Ему пришлось согласиться, так как я угрожала позвать всех к себе в комнату.

Собралась вся компания. Когда Глеб принёс меня в столовую с хлебом на руках, все уже ждали. Я торжественно уселась за стол и рассказала о встрече с Вердо, затребовала нож и отрезала кусочек для Самуила на пробу. Олаф немедленно попросил себе тот хлеб, который я принесла в кармане шубки.

– Я его уже съела, но он точно такой же как этот, аромат тот же.

Олаф осторожно отрезал себе совсем маленький кусочек, долго его обнюхивал, совершенно как гончая собака, даже глаза изменились. А Самуил пробовал хлеб такими маленькими кусочками, что я отрезала большой ломоть и подала ему.

– Очень вкусно, действительно вкусно, какие-то травы добавлены, аромат невероятный. Катенька, может быть, мы сможем с ним договориться, мне так понравилось, удивительный вкус весны. Интересно, что он туда добавил, а кто он этот Вердо?

Командор молча ждал вердикт Олафа, а тот даже в пальцах раскрошил кусочек, ещё отщипнул, скатал шарик, опять нюхал. Наконец, аккуратно очистил руки, даже платком протёр и изрёк:

– Хорошая энергия, Катя, тебе полезно есть этот хлеб.

Я вопросительно посмотрела на Глеба – придётся водить меня на обед к садовнику – но он только пожал плечами, мол, сама договаривайся, хлеб он тебе отдал. Ладно, подумаем, а пока хотелось бы знать, кто он.

– А как к тебе попал Вердо?

Глеб усмехнулся, и ответил Олег.

– Это я его привёл.

Если Олег, то это всё, что смогу узнать о садовнике и я сразу сникла. Но Олег сегодня оказался словоохотливым, видимо сказалось то, что я появилась уже почти здоровая. Он продолжил:

– Вердо специалист по очень специфическим боевым искусствам. Работал с нашими давно: наёмники, заказы… разные, посредник между некоторыми кланами и людьми.

Вот это да, интересный садовник, да ещё и пекарь, фиалки как-то не очень вписываются в образ. Мы с Самуилом ждали продолжения, но Олег вопросительно посмотрел на Глеба, тот опять усмехнулся и кивнул – рассказывай.

– Одно из нападений на нас организовал он.

Нападений? И указала пальцем на себя – из-за меня?

– Да.

Чем дальше, тем интереснее. Значит, сегодня он увидел ту девицу, которую не смог похитить, поэтому и удивлялся так сильно, поэтому и Глеб сомневался – знакомить ли нас. Но почему он решил его принять к себе, явно под бдительным надзором боевиков, но ведь допустил, а может спас? Но не успела задать вопрос, Олег понял и сразу ответил:

– Некоторым генералам, людям, он стал мешать – слишком много знает, его много раз пытались убить, но он умудрялся даже от наемников уходить, специалист. Бороду отрастил, прятался, но я его нашёл.

И когда успел: то меня спасал, то Аароном занимался, то в Париж и Норвегию ездил с нами. Только открыла рот задать следующий вопрос, как Олег и на него ответил:

– Его отец был садовником какого-то герцога, вот он в детстве и научился, пока навсегда в армию не ушёл. А хлеб, видимо, это из каких-то правил выживания людей.

Нет, такой хлеб ради выживания не пекут – это уже душа, божий дар. Да и ветчину такую без души не приготовить. Хотя, если выживание, то травы точно знает, какая травка жизнь спасти может это он знать должен. Виктор тоже решил сказать своё веское слово для моего успокоения:

– Катя, мои мальчики за ним смотрят, хорошо смотрят, от них он точно не уйдёт.

– Я его не боюсь. Такой хлеб не причинит мне никакого зла.

Глеб даже глаза поднял к потолку и вздохнул, моей наивности нет пределов. А Олег только улыбнулся, привёл, конечно, спас от людей, даже Глеб под своё крыло взял, но посмотреть в сторону не дадут. Неожиданно подал голос Андрей, тихонько сидевший в уголке на пуфике:

– Я установил камеры слежения, реагирующие только на его передвижения. Если он пересечёт установленную границу, они сработают.

Мне осталось только тяжело вздохнуть – пожалуй, побег за хлебом у меня не получится. Олаф засмеялся, я совсем забыла, что он читает мои мысли.

– Катя, ты лучше так не думай, ешь пока хлеб, а энергией мы тебя будем лечить. Ты меня даже не поражаешь, я уже многое о тебе узнал, увидел, только понять никак не могу.

Олаф решительно встал с дивана, а лица присутствующих стали очень серьёзными, даже глаза Виктора изменились, прищур странный появился. Ну, вот, сейчас начнётся, я выпрямила спину и приготовилась что-то новое о себе узнать.

– Ты уникальное создание природы. Природа производит на тебе какой-то эксперимент, она выжимает из тебя все физические силы, заставляет пройти через невероятную боль, а потом меняет тебя, восстанавливает и снова меняет через боль. Я, когда твои первые муки смотрел, никак не мог понять, как ты смогла выжить. В твоём возрасте, с твоим физическим телом это просто невозможно, а потом понял – ты выжила только силой мысли. И каждый раз всё так и происходило, тело практически погибало, но сила мысли заставляла его жить.

Он прошёлся по столовой, а я пыталась понять, что он говорит – именно с мыслью у меня в такие моменты было совсем плохо, никаких мыслей, сознание отсутствовало, кроме последнего испытания. Но и тогда я особенно ни о чём не думала. Но все внимательно смотрели на меня и видимо искали хоть какие-то проблески этой мысли. Я даже растерялась от этих взглядов, посмотрела на Глеба, но и он сидел весь в поисках этой самой мысли.

Олаф остановился напротив меня и продолжил:

– О том, как ты им кровь свою предлагала, когда кожу меняла и сердца соединяла, я даже говорить не буду, там всё понятно.

– Олаф, тебе ясно, мне не очень.

Наконец, я обрела дар речи и решила уточнять сразу, иначе запутаюсь в остальном. Олаф наклонился ко мне и посмотрел в глаза:

– Скажи, умирая, ты бы отдала свою кровь Глебу, чтобы он жил?

– Да.

– И не умирая?

– Да.

– Вот ты и выбрала сама, сердце своё вернула и решила Глеба спасти, чтобы жил, даже без тебя жил, да и не только он, все, кто тебя окружал. Всем ведь предлагала? Не только Глебу? Мысль – великая сила человека, ты им кровь свою, жизнь отдавала, только чтобы они жили, а сама только на силе своей любви и держалась. Катя, с такой потерей крови люди не живут. За эту твою мысль природа тебя и спасла. За это дала тебе новую кожу и новое сердце. Самуил, ты Кате ещё не говорил о её новом сердце?

– Не в подробностях.

– Так вот, у тебя сердце молодой девушки, лет двадцати.

От такой новости я удивлённо округлила глаза и посмотрела на Глеба, тот улыбался, ну, как пацан юный. Олаф тоже оглянулся на Глеба.

– А Глебу испытание было по его природной сущности. И опять только твоя мысль его и спасла.

– Моя?

– Ты смогла его убедить, что на самом деле его любишь, он за твою любовь и стоял в твоей крови, держался за эту твою мысль. У Сельмы ничего не получилось.

– Почему у Сельмы? Тогда же она ещё… чай.

– Чай. И лабиринт, ты не должна была его пройти. И забыть тебя она Глеба заставила, убедила, что он тебе помешает в твоём пути, а на самом деле – чтобы он тебе помочь не смог. А ты решила, что пройдёшь и прошла, любовь вела тебя сквозь лабиринт, твоя мысль. И заставила Глеба всё вспомнить и свою любовь почувствовать, самому осознать, как он тебя любит.

Я вся сжалась в комочек и закрыла лицо руками, это был даже не ужас, а …жалость и какое-то брезгливое чувство презрения. Олаф подошёл ко мне и тронул за плечи.

– Катя, твоя любовь, твоя мысль провела тебя через все эти испытания, и ты исполнила пророчество. И ещё всю эту компанию за собой протащила.

Глеб не выдержал, оказался рядом со мной, взял на руки, и мы тут же оказались на диване. Он обнял меня, но я решительно подняла голову и спросила:

– Море мне понятно, я должна была утонуть и выплыла на силе своей мысли. А мое ломание всех костей? Это же я сама, моя сила уже выступила таинственная, она что – и этим смогла управлять?

– Нет, этим она управлять не могла, это кодирование на испытание раздором. А раздор означает в вашем случае разница энергий. Ты своей силой отторгала нашу энергию, и лишь частица энергии Глеба, которую ты допустила, спасла тебя. Ведь раньше, опять же силой своей мысли ты отказалась брать от него энергию, жалела его – вдруг обессилит худенький.

Этот худенький обнимал меня всё крепче, потом отпускал, чтобы не сделать больно, и снова прижимал к себе. Олаф театрально, почти как Виктор, широко взмахнул руками и произнёс:

– Но Сельме надо сказать спасибо за всё, что она натворила.

Только я поняла, что имел в виду Олаф, остальные замерли как изваяния от его слов. И Олаф заметил понимание в моих глазах.

– Ты меня поняла.

– Ты прав, совершенно прав.

Теперь уже на меня посмотрели как на немножко не в себе, но от комментариев пока отказались. Значит, поверили в наличие мысли в моей голове.

– Катя меня поняла. Стараниями Сельмы она прошла все испытания и стала сильнее, изменилась. Кстати, на балу Арно не мог поверить в твой физический возраст. Он талантливый ученый, хорошо знает природу человека, так вот он сказал, что тебе на самом деле сейчас не больше тридцати. Он хотел сам… но Глеб не позволил.

Олаф замолчал и с удовольствием оглядел присутствующих, лица были, мягко говоря, сильно удивлённые. Он улыбнулся и подмигнул мне:

– Катя, но это всё в общих чертах, ещё многое мне не совсем понятно, роль Леи, например. Только она смогла достучаться до твоего разума, вернуть тебя из этого энергетического коллапса, никому из нас это не удалось. Мне совсем непонятно, как ты чувствуешь приближение испытания, как ты собираешь вокруг себя именно тех, кто должен помочь. Почему у тебя глаза изменились в доме, как ты почувствовала все… подарки Сельмы. Как ты сейчас восстанавливаешься, просто поразительно! Твоё тело как бы заново рождается из кучки поломанных костей и размазанного мяса.

А вот этого он говорить не должен был, сразу смутился и как-то испуганно посмотрел на Глеба, видимо нарушил грозное указание командора. Но мой взгляд оказался страшнее.

– Олаф, а вот с этого момента подробнее. Пожалуйста. Глеб, я хочу знать.

Глеб хотел мне что-то сказать, но промолчал, правда, громко так промолчал. Олаф даже немного съёжился. Самуил откашлялся и решил его спасти:

– Катенька, понимаешь, ты в своей борьбе очень о руки …сильно поранилась, ломала всю себя, они же тебя удержать не могли, все мышцы порвала, косточки поломала, а спина, вот, совсем… у тебя спина как, уже не болит?

– Не болит. У меня уже ничего не болит.

Виктор решительно встал и признался:

– Катя, ноги я тебе переломал.

Вздохнул тяжело и опустил глаза.

– И руки тоже.

Олаф обрёл дар речи после взгляда командора и тоже хотел что-то сказать, но Олег его прервал:

– А я тебе ничего не ломал, не успел, за Арно ездил.

Но когда поднялся Андрей, я решила остановить этот процесс самобичевания, тем более что уже знала – кто мне ребра поломал.

– Андрюша, прости, я не хочу ничего знать, это я сама себе всё ломала, вы тут не причём. Но Олаф прав, я теперь молодая и красивая. И здоровая.

И так тяжело вздохнула, что Олаф улыбнулся. Ещё один вопрос меня интересовал:

– А что сказал Арно, ну, вообще, он что-нибудь сказал?

– Он завтра приедет, очень хочет с тобой поговорить. Если Глеб позволит.

Я так посмотрела на Глеба, что он сразу позволил, кивнул. Слишком много информации, моя умная голова уже ничего не понимала, и я лишь хотела одного – лечь в постель, и чтобы Глеб меня обнимал. Он понял меня и сразу перенёс в спальню.

Мы долго лежали молча, я прижималась к Глебу, но сказать ничего не могла. Он обнимал меня, гладил по голове и касался губами лба, опять температуру меряет, вдруг снова вернется нервная горячка.

В моей голове возникла мысль, и я стала её думать. Мысль неправильная, но пока единственная и я решила всё-таки уточнить у Глеба:

– Скажи, а если бы моё сердце не помолодело, осталось старым, несчастным, одиноким сердцем, и кожа бы осталась такой красной, некрасивой, может, от ожогов в лабиринте вся сморщилась, и ноги не зажили…

– Я люблю тебя.

– Ты скажи правду. Вот сейчас я молодая и красивая, так говорят, но если…

– Если не бывает. Ты самая красивая и молодая женщина для меня. Единственная. Олаф прав, ты ни о чём не думала, ничего для себя не просила, отдавала себя, отдавала мне свою жизнь. Тогда никто ничего не знал, а ты сама предложила свою кровь мне, тому, который тебя хотел убить. Самуил мне рассказал, как ты отдавала свою кровь для меня, когда на вас напали, боялась, что погибнешь и не успеешь мне помочь. Твоё сердце не одиноко, там есть я.

Неожиданно он так чувственно провел руками по моей груди, что я задохнулась.

– Помни, я с тобой, везде и всегда. И твоё тело моё, молодое и красивое, любимое.

И так поцеловал, все мысли, правильные и неправильные мгновенно улетучились из моей головы. А потом, когда я уже немного пришла в себя, взял моё лицо ладонями и взгляд во взгляд, голосом командора заявил:

– Ты моя жена и я тебя люблю. Даже думать не смей в сторону.

– В какую сторону?

– Ни в какую.

И опять поцеловал. Наверное, он прав, только так можно изгнать страхи из моей головы. Он бы меня любил, даже если я осталась со старым своим сердцем, а если ноги не зажили, то носил бы на руках, и даже если осталась красного или синего цвета. Глеб положил свою руку на то место, где бьётся мое сердце и слушал, хотя он его слышит и так. Я улыбнулась:

– Ты что, сравниваешь, молодое лучше бьётся?

– Оно бьётся счастливо. И ничего не боится. Твоё сердце никогда ничего не боялось.

Глеб сам меня раздел, помыл в ванне как любящий муж, нежно, чтобы нигде в моём теле не возникла боль, лечил поцелуями, и я уснула на его груди совершенно счастливая.

Утром я почему-то вспомнила: а где ожерелье Глеба, которое было на мне в тот день? Оказалось, что Олаф его порвал и сейчас оно уже восстановленное лежит в гардеробной. Мне захотелось его надеть, и я выбрала лёгкое светлое платье, ожерелье очень гармонировало с ним. Лея подвела меня к зеркалу, и я впервые посмотрела на себя не с точки зрения заживающих синяков, а как на любимую женщину Глеба. Я изменилась, очень изменилась, может действительно молодое сердце так действует, а может любовь, но я стала другой женщиной. Глаза зеленели ярким светом, в них так явственно проступали поцелуи, что я даже смутилась. Мягкость как-то изменилась, она стала легче, изящнее, хотя это слово очень с трудом можно применить к моей мягкости. А кожу оценить пока сложно, разводы всех оттенков мешали точно определить, какова она. Очень странно было рассматривать своё лицо такого неопределенного цвета. Когда просто синяк на лице, это не так странно, а вот это общее состояние желтизны с разводами неопределенного цвета уже смешно. И я похихикала с Леей над своей внешностью хамелеона, она сначала стеснялась, но потом весело рассмеялась над моими словами. Как хорошо, что есть такая удивительная девушка, такая спокойная, доброжелательная и просто приятная. Она всегда появлялась в нужный момент, старательно помогала мне во всём, особенно я была рада её присутствию в дни своего ломаного лежания. Видимо Самуил многому её научил в вопросах ухаживания за больными, да и опыт с Норой многое дал, но она ухаживала за мной как настоящая медицинская сестра. Я не спрашивала её о поездке к Элеоноре и вообще о работе с Олафом, это её работа, очень важная, да и Андрей рядом с ней. При появлении Глеба она просто исчезала из комнаты, он всё-таки оставался для неё грозным командором. Вот и сейчас она прислушалась и сказала:

– Идет Глеб.

И исчезла. Я гордо стояла у зеркала, чуть покачиваясь на нетвёрдых ногах, и когда Глеб вошёл, сразу заявила, что я уже ходячий больной. Он сразу оценил степень моей устойчивости, подхватил на руки и объявил меня сидячей больной.

– Катя, ты готова говорить с Арно?

– Да.

При этом тяжело вздохнула, и Глеб сразу остановился.

– Если ты не хочешь с ним говорить, встречи не будет.

– Всё правильно, вчера я услышала мнение Олафа, а сегодня пусть будет мнение специалиста по человеческому существованию.

Но Глеб не двигался, сомневался в моём решении.

– Катя, можно поговорить в другой день.

– Я хочу всё… узнать.

Неожиданно для него я кокетливо улыбнулась.

– Я должна удостовериться, что на самом деле молодая.

– Катя, ты не просто молодая. Ты …девчонка.

Мы вместе долго смеялись над его познаниями языка. Я даже решила, что он фильмы вместе с Виктором смотрит, словарный запас пополняет. Он стал говорить иначе, может, конечно, сказывается то, что он совершенно избавился от своей агрессии, которую вынужден был постоянно сдерживать, а может, любовь так изменила его речь. Никогда не думала, что грозный командор, да просто мужчина, может с таким удовольствием говорить о своей любви. В моей прошлой жизни мужчины в лучшем случае говорили о любви один раз, а потом напрочь забывали это слово. Глеб вообще вёл себя иначе – он открыто говорил о своей любви, он её демонстрировал, никогда не стеснялся моего присутствия, он гордился тем, что я рядом с ним. А при посторонних так себя вёл, что ни у кого даже мысли не появлялось сомневаться в его отношении ко мне. Может быть, так вели себя мужчины триста лет назад в Италии? Или общение с поэтами и пиратами так на него повлияло, или титул графа, принадлежность к высшему свету? Или само положение командора и абсолютная уверенность в себе. Почему-то мне кажется, что даже если бы рядом с ним я появилась в этом розовом безобразии, он вёл бы себя так, как будто я в королевском наряде.

И ещё одну мысль я думала, пока Глеб медленно нёс меня по коридорам дома. Он так жёстко остановил меня в очередном страхе, сомнении в его любви, что я даже не знала в первый момент как к этому его поведению относиться. Он всколыхнул моё тело и при этом заявил моей голове, что шаг в сторону – расстрел. Не важно, в какую сторону, главное не отходить от генеральной линии, в смысле начертанной командором. Теперь, когда он познал моё тело, поверил в мою любовь, осознал свою, пожалуй, не только шаг, просто взгляд в сторону будет караться самым жестоким образом. Сказал же: раз он решил, что я не буду встречаться с Аароном, значит, не буду. О физическом сопротивлении даже упоминать не стоит, остается кокетство и капризы, убеждение – сомнительно, логика – возможно, но вряд ли, если он посчитает, что эта логика отходит от генеральной линии. Есть только один момент в наших отношениях, когда Глеб сразу отступает и выполняет всё – это мое физическое состояние. Моё хрупкое, как хрустальный сосуд – по сравнению с их телами, могучими и непробиваемыми ничем – тело, зависимое от чего угодно, часто для них непонятно от чего. А в остальном Виктор прав – абсолютная власть мужа. Ну, что ж, посмотрим.

Арно ждал нас в столовой и сразу ослепительно улыбнулся.

– Здравствуй, Катя.

4

Глеб посадил меня за стол, а сам сел рядом, возвышаясь надо мной, давая этим понять Арно, что разговор официальный. Больше никого не было, странно, мне кажется, что Глеб продолжает ему не доверять. Хотя именно Арно сказал о возможностях Сельмы. Или он теперь не доверяет никому, кроме очень близкого круга?

– Глеб, я прошу у тебя разрешения посмотреть некоторые записи передачи энергии, кроме тех, которые я получил от Лизы.

– Зачем?

– То, что произошло с Катей настолько невозможно с точки зрения физических возможностей людей, что мне нужна дополнительная информация. Если ты, конечно, хочешь понять, что случилось.

– Я хочу понять. Арно, ты сказал Олафу, что я не выгляжу на свой физический возраст. Это ты определил по каким параметрам, по улыбке?

Арно рассмеялся, открыто, жёлтые глаза прямо светились.

– Катя, улыбка у тебя действительно очень красивая, необычная.

– В чем её необычность, улыбка, как улыбка.

– Она естественная, даже когда ты пытаешься что-то скрыть за этой улыбкой, она выглядит естественной.

Глеб скосил на меня глаза и странно посмотрел, интересные новости о его жене. Я решила сразу поменять тему, с улыбкой мы потом сами разберемся.

– И всё-таки, Арно, как это может быть, мне столько лет, сколько есть, ни днём меньше.

– Ты выглядишь значительно моложе своих лет. О твоём молодом сердце я знаю, но дело даже не в нём. Судя по имеющимся у меня записям, ты и раньше выглядела моложе своих лет, а сейчас, несмотря на все перенесённые тобой физические, и не только физические, страдания, ты с каждым разом выглядишь всё моложе. Я вижу людей иначе, чем все остальные, не только сердце и кровь, я вижу то, что вы, люди, называете аурой, мы её зовем… но это не важно. Если правильнее, то это, конечно, аура, но чуть подробнее, и чуть в другом ракурсе.

Арно опять ослепительно улыбнулся. Медленно прошёлся по столовой, сцепил руки, потом растёр их, но остановился, догадался, что Глеб его ко мне не подпустит. Я была готова к очередному осмотру, но сразу поняла, что этот осмотр не входит в планы Глеба. Он сидел рядом и становился всё больше, настоящей скалой, за которой меня вообще скоро вместе с аурой не будет видно. Арно заметил, как Глеб напрягся, но продолжил:

– Я всех вижу иначе, такая у меня способность. То, как изменился Глеб, не имеет аналогов. Так не менялся никто при самых разных передачах энергии, тех, которые я смог обследовать. О физических изменениях я даже говорить не буду, это совершенно уникальные изменения, невероятные способности. Но дело даже не в этом, он получил настоящий дар, дар, который не получал никто – эмоциональный дар любви. У нас есть чувства, это по человеческим меркам можно сравнить с лёгкой влюбленностью, некоторой привязанностью, но в ней больше физической чувственности. Наша сущность хищника полностью отрицает самопожертвование, отсутствие собственных детей этому способствует. Но то, что произошло с Глебом, совершенно нарушает привычную картину нашей сущности. Я наблюдал за вами, прости Глеб, но и тогда, в ситуации с Вероникой, твоя реакция была не только реакцией командора, готового к нападению, но и реакция мужчины, защищающего свою женщину, ты был готов погибнуть за Катю. А как вы танцевали… я никогда не видел такого единения тел, стремящихся друг к другу, между прочим, хищника и жертвы.

Он продолжал похаживать по столовой, потирая руки, но пересечь установленную Глебом границу не осмеливался. Наконец, резко остановился и опять обратился ко мне:

– Катя, один момент меня поразил. Я видел тебя до, скажем так, покушения Сельмы, и вижу сейчас. Так вот, несмотря на то, что ты едва выжила, твоя аура стала значительно лучше, можно сказать крепче, объёмнее, плотнее. С каждым испытанием ты становишься сильнее. Из того, что я посмотрел, однозначно можно сказать, что с того момента, как ты попала к Глебу, ты стала намного, намного сильнее и эмоционально, и физически. Как будто ты что-то скинула с себя, смыла, что-то разрушила в себе такое, что сковывало тебя, и теперь ты стала настоящей. Физические изменения – это лишь последствия внутренних эмоциональных изменений. И процесс продолжается.

Глеб сразу напрягся, и вопрос прозвучал жёстче, чем он, видимо, хотел:

– Ты хочешь сказать, что испытания не закончились? Что-то может случиться ещё?

– Совсем не обязательно. Я подозреваю, что самое главное в процессе изменений тела Кати – это её эмоциональное состояние. Всё, что происходило с её телом, это всегда было жертвой, она постоянно спасала тебя, только тебя. О себе мысли не было, но при этом она сбрасывала с себя сдерживающие её оковы, освобождалась в этой абсолютной жертвенности. И в этом освобождении меняется её тело, весь её организм.

Арно облегчённо вздохнул, посмотрел на Глеба странным взглядом, в нём было и понимание, и сострадание, и даже некое подобие зависти.

– Глеб, теперь только от тебя зависит, как эти изменения будут происходить. Как Катя будет себя ощущать рядом с тобой. Оковы сняты, я думаю, даже если и остались какие-то мелкие куски напряжённости, они спадут с неё без всяких кардинальных физических страданий. Насколько она поверит тебе, тебе – самому сильному на данный момент хищнику и любимому мужчине.

Вот тебе и счастье, вот тебе и ответственность, Глеб превратился в каменную статую. Если бы это была не я, всё было проще, но ему не повезло. Я прислонилась к его мраморному плечу и погладила по руке.

– Глеб, вот видишь, всё хорошо, я уже вся здоровая, ну, почти, я тебе верю во всём.

Он пришёл в себя и посмотрел на Арно.

– Ты уверен, что не будет никаких…

– У меня нет абсолютной уверенности, аналогов нет, вы первые идёте по этому пути. Поэтому я прошу у тебя все записи передачи энергии.

– Арно, у меня ещё один вопрос, Сельма сказала, что наши жизни зависят друг от друга. Неужели срок жизни Глеба зависит от моей короткой жизни? Неужели передача энергии не удалась?

Арно улыбнулся удивительно доброй улыбкой и глаза стали лучистыми-лучистыми.

– Катя, судя по физическим параметрам Глеба, всё удалось. Даже тогда, когда энергию забирают …по всем законам, ну ты понимаешь, о чём я, и то таких физических свойств ещё никто не получал. И срок своей жизни Глеб увеличил в соответствии с полученными свойствами, то есть даже больше, чем обычно, видимо, много больше. А Сельма, что ж, она говорила вам так, чтобы вы нервничали и действовали по её указаниям.

– Глеб, всё получилось, слышишь, получилось, всё правильно, так и должно быть. Арно, я счастлива, я так боялась, так боялась, ведь, что я – всего лишь человек, сколько той моей жизни, нельзя Глебу от неё зависеть! Теперь мне ничего не страшно, пусть всё что угодно происходит, я ничего не боюсь!

Я стучала Глебу по груди, трясла его за руки, обнимала, а он смотрел на Арно, и его лицо каменело с каждой минутой. Арно выдержал этот взгляд, даже усмехнулся жёстко, я, наконец, заметила эти взгляды и сникла – неужели Глеб ему не поверил, и мне придётся опять ему доказывать, что я его люблю и счастлива за него. Арно встал напротив Глеба и сказал тоном, мало отличающимся от тона командора:

– Глеб, только от тебя и Кати зависит, сколько будет той жизни.

Он помолчал, продолжая смотреть в глаза Глеба, потом неожиданно улыбнулся ослепительно и уже спокойным голосом продолжил:

– Только ты ей не позволяй так говорить, срок её жизни теперь не определён, нельзя так говорить: фраза типа «сколько той жизни» должна исчезнуть. Много, Катенька, много, как решите оба – столько и будет.

И Глеб сделал то, о чём, пожалуй, уже давно мечтал – закрыл мне рот рукой, плотно так, старательно. Ещё догадается шарфиком или скотчем заматывать. Я замычала от возмущения, а Арно добавил:

– А мысли ты будешь контролировать сама.

Тут уж Глеб ничем мне помочь не сможет, я подняла на него глаза и закивала головой: согласная, на всё согласная, буду правильно думать. Глеб мне не поверил, но руку убрал, всё равно мыслить я могу и с закрытым ртом.

– Хорошо, ты получишь все материалы, будешь смотреть здесь.

– Глеб, я всё понимаю и прошу лишь об одном – обсудить всё с Олафом, наши мнения могут привести к настоящему выводу. Мы с ним видим ситуацию с разных сторон, но вывод должен нас объединить. И ещё, нам очень поможет Самуил.

– Олег.

Олег появился сразу, как будто ждал приглашения.

– Покажи Арно и Олафу все имеющиеся у нас материалы. При необходимости вы с Самуилом можете прокомментировать вопросы.

Решение командора, да конечно – смотри и обсуждай, но под бдительным надзором Олега, который может отправлять картинки заседания штаба командору непосредственно. Арно улыбнулся понимающе, но у него была ещё одна просьба:

– Мне нужно почувствовать ауру Кати.

С очень большой неохотой Глеб приподнял мою руку и протянул её Арно. Но тот отрицательно покачал головой:

– Отдельно от тебя, только её. Ты слишком сильно покрываешь её своей энергией.

Я решительно освободилась от рук Глеба – он позволил, но был недоволен – встала и, слегка покачиваясь, подошла к Арно. Интересный взгляд, внимательный, но, казалось, он не меня видит, что-то вокруг меня, интересное, очень интересное. Осторожно взял за руку, едва касаясь, как будто он обжигается о мою кожу. Вскинул на меня глаза, совершенно жёлтые, практически без зрачка и почти шёпотом спросил:

– Откуда это в тебе?

– Что?

– На тебе защита, очень сильная защита.

Оглянувшись на Глеба, я только пожала плечами, может быть это его энергия осталась на мне, но Арно покачал головой, нет, это не его энергия. Арно уже сильнее потрогал мои пальцы, даже посмотрел мои зрачки, оттянув веко, как глазной врач. Потом хмыкнул и прошептал про себя:

– Это может быть только еда, хотя непонятно, а что ты ешь?

– Всё, меня кормят здесь.

Арно произнёс какое-то название на латыни, и я сделала большие глаза, вот уж латынь я точно не знаю. Другие языки тоже. Глеб оказался рядом со мной, обнял и грозно посмотрел на Арно. Ему пришлось объясниться:

– Такое ощущение, что вокруг Кати как дополнительный кокон защиты, Глеб, не волнуйся, он ей не мешает, он не позволяет ей терять энергию. Только волноваться сильно нельзя, тогда она сама его разрушит.

И мы с Глебом одновременно посмотрели друг на друга – Вердо. Глеб сразу затребовал хлеб и Арно долго его нюхал, как Олаф катал шарики, потом утвердительно качнул головой:

– Да, это она.

И снова повторил латинское слово. Поводил рукой над хлебом, опять качал головой, хмыкал, удивлялся, наконец, спросил:

– А кто его приготовил?

– Садовник Вердо.

– Хороший садовник, эта трава очень редкая, растет только в Италии, в одном из горных районов. Мало кто знает о её способности восстанавливать нервную систему и создавать защитный кокон. Мне бы хотелось с ним познакомиться. Катя, тебе очень полезно есть этот хлеб.

Командор сделал такое лицо, что мне пришлось подергать его за руку, чтобы Арно не сдуло от его недовольства.

– Глеб, все говорят, что мне полезно есть этот хлеб, пусть Арно посмотрит, что ещё Вердо добавляет кроме этой латинской травки. Я там ещё ветчину ела, может, она тоже полезная.

Кивнув Олегу, Глеб дал разрешение – пусть встречаются. Но прежде Арно придётся рассказать, что он узнал обо мне по руке и ауре, кроме защитного кокона Вердо. Арно был готов:

– Катя, тебе сейчас, судя по состоянию ауры, лет тридцать, только в больном состоянии тела. Я не буду вдаваться в подробные объяснения, но и так понятно – после всего, что с тобой случилось, твоему организму необходимо восстановиться, костной системе, мышечной и эмоциональной.

– А что с моими эмоциями, я чувствую себя отлично, ну, когда ничего не болит в организме. С эмоциями у меня всё в порядке.

– Тебе не хватает внешних впечатлений, которые дополнительно влияют на всю нервную систему.

Не дав мне времени осознать слова Арно, Глеб решительно заявил:

– Всё понятно. Арно, Олег тебе всё покажет и отведёт к Вердо. Поговорим вечером.

Только успев кивнуть головой, я оказалась на руках Глеба и через мгновение лежала на своей кровати. Командор уже что-то успел решить, осталось узнать – что, всё-таки решение касается меня.

Глеб стоял у окна и смотрел в сад, стоял уже долго. Я чувствовала, что он о чём-то очень серьёзно думает, настолько серьёзно, что даже не подходит обнять меня. И решила не мешать ему, пусть думает, теперь вся ответственность на нём, всё зависит от него, как я себя буду чувствовать и сколько жить. Так странно, вот и наступил в моей жизни момент, когда всё в ней зависит не от меня. Но ещё более странно то, что я не сопротивляюсь этому, не пытаюсь что-то решать, советовать, хоть как-то участвовать в принятии решения, лежу и жду этого самого решения. И приму его, на самом деле приму, как бы Глеб не решил, даже если он запечатает меня в сейфе. Буду там сидеть, и ждать его.

Наконец, Глеб обернулся ко мне и спросил:

– Катя, ты веришь в меня?

– Верю и всегда верила.

Он мгновенно оказался рядом со мной и, взяв ладонями моё лицо, посмотрел чёрными глазами, тихо спросил:

– Любишь меня?

– Люблю. Любила всегда, мне кажется, что я родилась с этой любовью. Увидела тебя и просто узнала, поняла, что это ты.

Я смотрела в его страшные глаза и понимала, это его страх за мою жизнь сейчас ломает, опять эти мысли – достоин ли он моей любви, сможет ли он меня спасти непонятно от чего, глупый грозный командор. Провела пальцем по его потрескавшейся коже лица.

– Ты от мыслей своих глупых такой страшный стал, ужас. А мне запрещаешь думать глупости, это потому, что я такая же страшная становлюсь?

Глеб опустил голову и прижался к моему плечу, а обняла его и поцеловала потускневшие волосы.

– Немедленно приведи себя в порядок, я хочу гулять в саду, смотри, какое солнце.

И опять я поразилась их способностям: поднял голову уже совершенно нормальный Глеб, глаза синеют, кожа совершенно нормальная, волосами встряхнул, и уже красота.

– Глеб, я вот стану красивой-прекрасивой…

– Ты сейчас уже красоты невероятной, оставайся такой, а то я ослепну.

Он поцеловал меня так бережно, что я была совершенно разочарована, но решила пока ничего не говорить, ему ещё надо понять, что моя любовь ничего не боится, ничего-ничего, особенно когда борется за его жизнь и любовь.

Глеб нёс меня по саду и нас сопровождали боевики, солнце уже было совершенно весеннее, яркое, тёплое, ласковое. Так интересно, он шёл медленно, обнимал меня, а я махала в разные стороны руками, хваталась за ветки, нюхала, выбрасывала, а боевики подбирали. Я даже хотела спросить Глеба, зачем они это делают, но потом одумалась, а вдруг это их собственная инициатива: прицепят к лацкану пиджака, и будут гордиться – веточка, которой касалась жена командора. И развеселилась, картина удивительная. Идёт громадный Глеб, несёт на руках меня в шубке, а вокруг десять – я долго их считала – боевиков кругом идут в своих костюмах мафиози. Глеб продолжал думать, иногда прижимая к себе и нечленораздельно отвечая на мои махания в сторону деревьев и облаков. Ну что ж, тогда будем веселить публику в лице боевиков.

– Глеб, я давно ничего не пела, такое солнце, хочется что-то помурлыкать, да и песенку про себя вспомнила.

Он так обрадовался, что я вся встрепенулась, наконец-то отвлёкся от мыслей командорских. Сразу нашёл какую-то скамейку и сел на неё, удобно устроил меня на коленях. Боевики сделали вид, что спрятались за деревьями.

– Только я давно уже не пела, да и…

– Катя, ты всегда хорошо поёшь.

Безответственно кивнув, а как же ещё, я негромко запела песню своего детства. Её часто исполняли по радио, я её так и запомнила. Тем более, что она обо мне.

Расцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой.

Выходила на берег Катюша, на высокий берег на крутой.

Выходила, песню заводила про степного сизого орла,