Читать онлайн
Дежавю (сборник)

© Степанов А. И. 2018

Невская першпектива

«…красота – не прихоть полубога
А хищный глазомер простого столяра».

Осип Мандельштам

«Не красиво, а правильно, —
так говорил
математики школьный учитель. —
В непреклонную стройность небесных стропил
с этим взглядом надёжным входите…»

Так разносишь по миру, что видел уже,
что расставилось в ряд соответствий
Петербургу, впечатанному на душе
кодом юношеских геометрий…

Так холодною поступью в такт красоты
осмысляются жизни мотивы,
что упрятаны зодчими в нить прямоты
Невской вытянутой першпективы.

Грузинский чай

Мы пили на кухне грузинский чай,
старушки две в белом, на стуле кошка,
слетались истории невзначай
к вечернему сумраку понемножку.

Всё было, как водится: чей-то муж,
пропавший во времени, слухи, связи, —
и я за рассказами точно уж,
уж точно забылся в глухой осаде.

Как вдруг из беспамятства слух восстал,
не веря спросонья… – Одна лепечет,
что в Смольном училась. Какой-то бал…
Другая кивает, лишившись речи.

И серые стены бесцветных дней
на миг расступились навстречу правде
такой невозможной… Блистала тень
в скупом от величия Ленинграде.

Советская кухня, грузинский чай,
тоска по углам отслоилась в сгустки.
Слова ино-странные бормоча,
старуха ревела совсем по-русски.

Петербургская грустная песня
(прогулка с музой)

Мы пройдёмся с тобой вдоль каналов,
где плутали по множеству раз,
не ища ни конца, ни начала,
где по-прежнему вьюжит сейчас.

Там снежинки, под блеск вдохновения,
жалят щёки, как вспышки-стихи,
выжигая следы песнопения
на подстрочник холодной зимы.

Я целую тебя. Ты, как можешь,
отторгаешь приливы любви,
О, лазурь поднебесного ложа
в сладкогласье промозглой Земли.

Петербургская грустная песня.
Чтобы вспыхнуть сумела зола,
ты уводишь меня в занавесье
смутных окон колодца-двора.

Там рождаемся мы, умираем,
открывая скрипучую дверь
в то, что в вечер припомнилось с чаем,
что давно в каталоге потерь…

Ноябрь седьмого трибунной строкою

Ленинградский вокзал не похож на Московский,
там в буфете средь хмурых, отнюдь не приезжих,
в ребус трещин стола, в грань сомнительной стопки
к полуночью всегда я светлёхонький брежу…

Этот длинный роман, ну, почти как толстовский,
в переводе моём несуразен, как правда…
Мой сосед, осерчав, но премилый чертовски, —
бутерброд с колбасой и селёдочный запах
предложил отвести под пол литра к артистке
всем известной… и мне.
– Загудим деньрожденье:
не дано сочинять, пусть советские диски
препарируют вкус времяпрепровождения…

Одиночеству в пасть
           (прямо в краснознамённую,
           в ту, где верили, гнулись, иль просто толпою
           для чего-то срослись в телеутро казённое
           на ноябрь седьмого трибунной строкою)
мы смотрели на кухне в хмельном безразличии.
Было утро. Противно. Когда расходились,
той актрисе взбрело лунный взгляд Беатриче
мне за дверь спешно бросить из скромной квартиры…
И его я унёс. И кусались повсюду
кумачовые флаги. С грудными бантами
по кричалкам разбились без-умные люди
среди Чуда проспектов, как сны из Италии…

Петербург! Ты как эхо с созвездия Данте,
где любовь, как мираж, но с надеждой на встречу.
Где в граните затеряны знаки и даты
повседневности Бога, в которой ты вечен.

Петербург, где на Невском в толпе одиноко,
распадаются звенья людей совпадения,
где Казанский направит всевидящим оком
в колоннаду степенного долготерпения.

Вся в барашках Нева, как в ногах покрывало,
но не греет, а стынет под натиском бури,
что из дальних морей навсегда заказала
дух бунтарский, замешанный в нашенской дури.

Все пути до Дворцовой. Там ветры, как стая
из простуженной вечностью русской основы.
Из-за крыш Исаак с высоты наблюдает,
как, ликуя, народ, примеряет оковы.

…Время жмёт. И пора в ленинградско-московский
неизбежный вокзал, где я спрятал надежду
в ребус трещин стола, в грань полу́ночной стопки,
где светлёхонький я улыбаюсь и брежу…

Осень Петербурга

Внутри себя я в Петербурге(с),
а потому с утра дожди
заморосили переулки
и льют за шиворот души.

Кружу себе по ртутным лужам,
к любви сбежавший налегке,
и с каждым шагом мир мой уже, —
в подъезд уткнётся на замке,

где коммунальные квартиры
в Позавчерашнем заперлись
задвижками времён Бастилий
и паутиной у карниз.

Где старый фильм (потёрта плёнка)
смотрю до одури зари:
кленовый лист в руке ребёнка
в саду Михайловском горит…

Хмельная осень Петербурга!
Тебе по-варварски молюсь
просветом в облачности с юга,
и невским ветром в ритме blues.

На 7-ой Советской

В комиссионке на 7-ой Советской,
где пыль из прошлого до потолка,
где смотрят в зеркала мои все двести…
(за гранью спрятаны, наверняка)
года, что вылупились в круглом глазе
чеканкой, супницей, огней игрой
в плавильне хрусталя. Сожмут в досаде
и выбросят потом ночной порой
в крик неизвестногО, что сдуру купишь…
Зиянье магазинной тишины,
где бедность продаётся на поруки,
промокло звуком порванной струны.

Не каждый вхож в те сомкнутые двери,
где ночь и день – над тайной абажур,
надежды где взошли и пожелтели,
оставив тень от света прошлых лун.
Не вещи, души их, как та дорога
в извилинах прошедшего пути,
зовут к себе, им так нужна подмога,
из тупика людской ненужности…

Иду, иду Суворовским на Невский,
пусть Старый, но до дрожи дорогой,
с Восстанием прощаюсь, будто с детством,
ведь я живу сегодня под Москвой.

Болтается на волнах лодка

Болтается на волнах лодка.
И дождик мерзкий моросит.
Такая невская погода,
что костный мозг и тот осип.

Здесь тротуары в лужах уже,
в них неба заспанная ртуть.
Петляешь в никуда, но хуже,
что некуда.
И не свернуть…

Туда, где вещие витрины
отпаривают рубль в уют,
бреду, как в роще мандаринов,
жуя оскомину свою.

А все вода в гранитной фляге
прокисла ропотом морей
в божественность петровской браги,
что пьёшь до дна… И мне налей!

Бросается хмельная лодка
в смертельный поцелуй волны…
И боль ангины словом в глотке —
со вкусом ангельской слюны…

Чёрный хлеб

лучше под утро
вернуться назад
в тень Петербурга —
глухой Ленинград.

где в недосыпе
густою волной
запах насытит
сермягой ржаной

круглого хлеба,
что грузят с машин
вглубь полусвета
от хлебных витрин…

добрый трудяга
узнает меня, —
хлеб, без напряга,
в мои времена

бросит: покушай…
попробуй, какой,
лучше – не лучше,
но, точно, другой.

бросит сквозь Лета,
что грузит с машин
в прошлое лето
из нынешних зим.

в лучшее утро,
как взглянешь назад
в тень Петербурга,
где спит Ленинград…

Этот пятый маршрут на Васильевский

В этот пятый маршрут на Васильевский,
/что пройдёт над свинцовостью слизистой
в магнетизм
меж двумя Нилу подданных/,
как листок календарный оторванный,
я сажусь,
вопреки невозможному…
И трамвайный посредник из прошлого,
повезет, повезёт, отвезёт на конечную,
если только, конечно, не сплю…

Где-то бродит сумасшедший

Я знаю, где-то бродит сумасшедший
по Питеру, упрятавшись в толпе.
Горящий взгляд из «…повестей» сошедший
прохожим плавит думы в голове.

Растерянные, раненные люди
бегут от взгляда в сумраки страстей:
в проспекты, в переулки сирых судеб,
в столетний омут питерских дождей…
Я знаю, голод здесь и не кончался,
и людоед ждёт в проходном дворе,
где пульса страх всё громче час от часа,
как метроном в том лютом январе…

Блестящий город! Город мой убийца,
не утолить стихами невский бред.
Пусть сбудется, чему должно случится,
в гранит пространства вслаивая след.

Шагов осколки в арочных воротах
звучат, как смута, – времени излом.
Замедлю шаг и я пред поворотом,
пред неизбежностью за тем углом.

Я знаю, где-то бродит сумасшедший…

Окна Петербурга

За закрытым навечно окошком —
Подоконника сумрачный мир,
где в цветах позабытая кошка
лижет времени кислый пломбир.
Засолил Петербург бесконечность
в окнах-паузах серой стены,
где сознание вдоль-поперечно
перемирия жаждет войны.

Но сдвигаются камни утробы
вислой улицы в рвотную глушь,
где мелькают в прицеле особы,
что стреляют глазами без-душ —
но сквозь створ из бойницы столетий
проникают проклятия в нас,
под ногтями в дыму междометий
множась в холод безличия масс.

Схоронюсь в лазарете Коломны
на безветренной той стороне,
где не слышны за стеклами стоны,
где безвременье с кошкой в окне…

Прошагал за окнами Шагал

Сквозь годы тянется твоя рука?
в тот ленинградский каменный колодец,
и как тогда возносят два крыла
на Невский в Витебск, иль куда-то вроде…

Забыты крылья там на чердаке,
где ближе был и к ангелам, и к Богу,
там память в петербургском бардаке
провисла вверх с Шагалом на свободу…

Где ж та любовь, и ветер в голове,
что кружит блажь в пересеченье улиц,
чтобы спрягалась по углам во все —
возможные местоименья дури…

По теням крыш куда-то прошагал
за окнами Шагал – наивный гений.
И я слетал сегодня на вокзал,
чтоб взять билет
до юных тех мгновений.

Притча о поэте, слепом старике, толпе и весне

Старик сидел на Невском в переходе,
в ногах табличка: «я слепой – молю…»
монеты две лежали в шляпе, вроде, —
не удивишь холодную толпу…

Поэт небритый брёл в толпе без цели,
(где цель весной у ветреной души?),
и вдруг старик… сомненья одолели:
«коль денег нет, – хоть слово напиши…»

И написал чего-то там, вдогонку
старик грозил… Поэта след пропал,
но звук знакомый сбил слепого с толку, —
звенел в круг шляпы брошенный металл…

Так день прошёл. Слепой наш настоящий —
в дурмане счастья… всё-таки спросил
коллегу (тоже тот ещё пропащий,
дурил народ, а после жутко пил):

«прочти записку… в буквах что за сила?…»
Тот взял листок, поднёс его к лицу
и прочитал: «ВЕСНА ДЛЯ ВАС ЯВИЛАСЬ!
А Я СЛЕПОЙ. НЕ ВИЖУ Я ВЕСНУ».

…Весна и вправду людям всё сказала,
весной и вправду с л о в у благодать,
поэт весной, как Моисей сначала,
учить толпу способен сострадать.

Я учился на Мойке

Я учился на Мойке в пространствах Капеллы,
в ветрах, дувших с Дворцовой на Пушкинский дом.
Проходными дворами утрами летели
в заводь звучную стаи мальчишек гуртом.

Вертикальные гаммы, усталые связки,
ощущенье нуля в обертонном строю.
Эти звуки-конфетки, как сладкие сказки,
сочиняли причастность к музыке мою.

Эти старые ноты в прямых Ленинграда
струнах улиц, бренчащих под дробью дождей,
созревали во мне, как цветы из рассады,
в неподъёмный букет вдохновенных идей,

где, безумствуя, юность плоды раскидала
на промёрзшие годы трудов и бытья……
И сегодня я мнусь (как школяр подле зала,
опоздав на распев…)
у оград Бенуа…

Невские миражи

Петербуржец, бредущий устало,
сквозь очки росчерк улиц дрожит,
в проржавевшее всуе забрало
ночь нацеживает миражи.

Час Быка. Отмороженный ветер
переулками влагу, как лёд,
распыляет с Невы. Он в ответе
здесь за всё, что, склоняясь, растёт.

Зов реки, как моё безрассудство,
волн свинец обратит в облака,
что куда-то спешат, но сойдутся
в невской бездне, где стынут века.

Отойди, и потом всё сначала,
иль в конец, или вдоль, поперек,
всё равно, над тобой покрывало
кто-то чуткой рукой приберёт.

Улиц контуры слишком прямые,
чтобы ложное смог обойти
хитрый разум, – порой обходные
к общей истине сводят пути.

Свет в окне. Как наивное счастье,
там прабабушкин фикус живёт.
Город сумрака в лапах ненастья
верит в сентиментальное всё.

И осталось мне тоже поверить,
всё как есть до конца полюбить,
остальное – безбожная ересь,
что клюют по утрам воробьи.

Эти путы-прогулки у края,
где нисходят с небес этажи,
одиночества гордость смиряют
с неизбежностью попросту жить…

Мутация

«Девушка пела……….»

А. А. Блок

Мальчики пели в церковном хоре.
К вере причастность ловя во вторе
эха под сводом, в мерцанье свечек.
День растворялся в тревожный вечер.

Будет всё после: разруха, горе,
боль, помешательство на раздоре
братьев меж братьев… Всё будет после,
после, где станешь зачем-то взрослым.

Всё неминуемо канет в вечность.
Всё позабудется.
Бесчеловечно
жаждать мутации гласа веры
в мире, где звуки так липки, серы…

Мальчики пели в церковном хоре.
К вере причастность ловя во вторе
эха под сводом…

Дядя Ваня

1

Детство, двор-колодец, северный оскал
неба хмурого над ленинградской жизнью.
Дворник дядя Ваня, – это твой причал,
чуть рассвет в окне, а ты уж рисовал
чистоту метлой по камням, точно кистью.

2

Кто удержит неуемного птенца,
как шаги утихнут утром на работу
мамы ласковой и строгого отца?
Мигом сдунет озорного сорванца
в коммуналке душно-нищей несвободы.

3

Во дворе без солнца, будто на посту,
нас встречал с обыденной в губах усмешкой
дядя Ваня. Аккуратно под метлу
сор сгребал он, вглядываясь там, в углу,
в жизнь дворовую, где был он просто пешкой.

4

Но судьба готовила свой страшный ход:
крик раздался как-то на рассвете раннем
с чердака, где чёрный дядиванин кот
терся преданно у висельника ног
в вое дворничихи, жутком и прощальном…

5

Ваня, боль твоя, как жизнь вошла в петлю…
Из войны, подлюги, боль, – гласила справка… —
Миллионы безответных «почему»
и сегодня, падая в глухую мглу,
давят, вопрошая, как твоя удавка…

6

…Двор всё тот же, и обшарпан, как тогда,
но помельче, вроде, погрязнее стало…
Чудится, как тянет что-то из угла, —
точно, боль сердечная, иль от ума…
то, что время изначально заметало?

7

Кто же ныне «дядя Ваня» во дворе?
Кто «из пешек» подметает камни в вечность? —
Те же люди бродят, жмурясь, по заре…
Так же тесно, но привычно плыть в толпе
под клочками неба в дождь и неизбежность…

В аквариуме поезда

В аквариуме поезда всегда
живу подохшей рыбой – кверху брюхом,
в глазах напротив скуки пустота,
замаринованная мерным стуком…

В любимый город еду – Ленинград,
чтоб утонуть на Невском в захолустье…
чтобы Михайловский (английский сад)
листвой накрыл меня в аллее грусти…

Спрессованная жизнь летит к концу,
её разгон опасен виражами.
И хлещут тени в окна по лицу
забытыми из детства миражами.

Откройся дверь

Откройся дверь в несказанное слово,
разбей бокал дрожащая рука, —
сегодня я во власти дорогого
изысканного красного вина.

Улыбок сон, и похотливый шёпот,
изнеженный телесный аромат,
и страсти вожделенный ропот
настроят на сознанья полумрак,

где на пути руки в одеждах шёлка
раскроется настроенная плоть,
где кровь клокочет волнами настолько,
сколь можно в жилах по вискам колоть…

В заснеженном пространстве Ленинграда
я Петербург безвременья отпил, —
блаженство в горячи земного ада,
холодный рай, беспечный, как тротил.

Среда

Убийца-чай на нет свел шумный спор…
Мы распрощались как-то неумело,
но лужи отражали разговор,
косыми брызгами кусая тело.

По городу натоптаны круги,
где в сумраке сопровождают тени,
пути из прошлого привычно нелегки. —
В созвездьях петербургских настроений
в безвыходность замкнулись, как всегда…

В беспомощность, глядящего спросонья
на город, где привычная среда
волшебна столь,
сколь вредна для здоровья…

Четверг не заступил. И вкус застолья
бродил в ночи…
Но кончилась среда.

Исаакиевский собор в тумане

Был утренний туман
густой и влажный,
в нём прятал великан
свой облик страшный.

Лишь контуры видны,
подходишь ближе, —
плывут из глубины
порталы, крыши.

Колонн ритмичный ряд
вверху дым растворяет
в причудливый наряд
неведомого края.

Но тает в вышине…
Парит там колоннада,
мерцанье, блеск в огне,
горит туман от злата!..

Торопят дни, года, —
всё жизнь пустая.
Находим, – что, когда?..
Кого теряя.

Кидая тень в версту,
проходим мимо,
с глазами в пустоту,
с улыбкой мима.

Обман-обман-обман
пустой, продажный.
Всё поглотит туман
густой и влажный.

Невский в ночь под утро

Помню случай:
в ночь под утро Невский вброд перехожу,
снег летает, тут же тает, как и должно миражу.
Мимо катькиного сада к Елисею по прямой, —
ни души, ни Ленинграда в голове моей хмельной.
Посреди проспекта – здрасте! – мне на встречу не спеша,
крыса (массою в квадрате)… Жуть! Но страшно хороша! —
любовался я в пол взгляда… И тотчас, забыв, что пил,
от души вдоль Ленинграда прочь бегом до края сил…
С этих пор я осторожно, лужами иль по снегу,
в Ночь иду, где всё возможно, —
убегу – не убегу?..

Я приеду к тебе

Я приеду к тебе погулять, Ленинград,
только в прошлое путь расспрошу у знакомых.
Говорят, будет трудно билеты достать,
хоть пустые ночами уходят вагоны.

Но, как это знакомо, – опять дефицит,
и опять в кассу очередь тянется вечность,
и подходит, как прежде, сомнительный тип,
предлагая возможность войти в неизбежность.

Только дверь со двора, и пред нею отдать
нужно то, что хранил эти лютые годы, —
мол, зачем этой памяти скучная кладь,
коль за дверью всё есть для беспечной свободы.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.