Читать онлайн
Онейрокритикон
Онейрокритикон
Об авторе
Аркадий Застырец родился в 1959 г. в Свердловске. Окончив философский факультет УрГУ, преподавал историю и обществоведение в средней школе. Работал корреспондентом и редактором в периодических изданиях Екатеринбурга. Сегодня – редактор книжного издательства.
Застырец известен не только как поэт («Пентаграммы», «Волшебник, Отшельник и Шут», «Deus Ex Machina»; «Вихри тепла»), но и как переводчик с французского и старофранцузского (Фр. Вийон. Прощание. Завещание. Стихотворения. Екатеринбург, 1994 г.), английского, словенского. Он автор книг прозы «Я просто Пушкин» и «Materies». Его современная мистерия «Фауст навсегда» несколько лет с успехом идет на сцене Свердловского академического театра драмы, а эксцентрическая комедия «Гамлет» послужилаосновой либретто оперы Владимира Кобекина «Гамлет, принц датский, трагедия российская», поставленной в Театре имени К.С. Станиславского.
С творчеством Застырца можно познакомиться в Интернете: http://zastirez1.livejournal.com.
«Я слышу времени излишек…»
В зрелом возрасте больше всего мы грешим на то, что любили в молодости. Авторы, музыкальные ансамбли, дамы – вы вырастаем из этого – и смотрим на предметы нашего обожания свысока. Такое может происходить и со стихами старинных друзей, но правила для того и существуют, чтобы из них находились исключения. Я не вдаюсь в крайности, но стихи, полученные на днях от друга, утвердили меня в догадке, что в отечестве моем с поэзией все нормально. Стихи Аркадия Застырца застали меня врасплох, напомнили о совместной начальной поре, духовной родине, компании, в которой когда-то зарождалось то, что я пишу сегодня. Я даже не подозревал, что связиэти сохранились, и, если приглядеться, даже упрочились – пусть меня и не было в Екатеринбурге двенадцать лет. Прошлое всегда рядом: оно движется параллельно нашему движению, зачерпывает настоящее или само растворяется в нем. Идеи линейного времени я уже давно не приветствую. И чудо возвращения всегда неожиданно: на этот раз оно случилось благодаря присланным стихам и встрече с поэтом по имени Аркадий Застырец, известным мне, и неизвестным…
«Мы с тобой задремали в пути,
Отпустили нечаянно вожжи
И оставили лошадь брести
Через поле в тиши бездорожья.
…
За падением следовал взмах,
А когда накренило телегу,
Нам приснилось, что в синих плащах
Мы шагаем по первому снегу.».
Возможно, что-то подобное произошло и с нами, но в разных полях, и на разных подводах. Я очарован этими стихами – и не боюсь ностальгических вздохов. Тексты Аркадия обладают некоторым почти забытым свойством, «щемящей трогательностью». Это несомненное достоинство родной речи прижилось когда-то с нашептанного «неужели я настоящий и действительно смерть придет» и постепенно затерялось в гуле более самоуверенных голосов. Эти пронзительности не выдумываются, а как бы наговариваются, это шепот, детский шепот. Творчество Застырца на такие обмолвки и шепоты крайне щедро. «Где плакал на дереве старый скворец. И слёзы ронял на песок…», «Жара приходит из Алжира. Тебе ли этого не знать», «Заплачешь – а Бог успокоит…Поднимешь – а чаша пуста…», «Прощание с чахлой землёю, Дождинка висит на носу…», «А в руках – пасхальное яичко, да шафранный ломоть кулича», «По снегу шагнув босиком в колокольной рубахе.» Эти детали могут быть интонационны, или изобразительны, но они, на мой взгляд, составляют основу текстов Застырца – именно среди этих вешек и живет его добросердечная философия, и юмор, и жизнеутверждающий лиризм, и праведный гнев, о котором мы поговорим позже.
Онейрокритикон (иначе онейрокритика) – так автор назвал свою книгу – по-русски означает «Сонник», толковник сновидений. Наиболее известное произведение в этом жанре – одноименный трактат Артемидора, лидийского стоика, собравшего все распространенные в его время (вторая пол. II века н.э.) верования, касающиеся пророческого смысла сновидений. Почерпнутые из этого трактата сведения и вдохновение использовали в своем творчестве и Зигмунд Фрейд, и Алексей Ремизов, и даже Даниил Хармс. Идеальное название для сборника стихотворений: звучит загадочно, немного по-медицински, чуть отсылает к «декамерону», а будучи сводом снов, может быть чем угодно произвольным. Определение сна – вещь расплывчатая: вот, привиделось. Не люблю расплывчатых вещей.
Аркадий говорит, что его первое «стихотворение» было по существу изложением чрезвычайно яркого и необычного сновидения. И с тех пор он время от времени возвращается к этому «методу», и даже считает, что механизмы поэтического творчества и сновидения во многом совпадают. Мне трудно судить – управлением снами я не овладел, хотя догадываюсь, что оно возможно. Сны не являются для меня главными источниками информации и получения материала для творчества, но, как мне думается, и в них можно найти все для поэзии необходимое:
«Всё, верно, там – в крамольной тишине,
В белье твоём, духах, губной помаде,
В высокой заколдованной ограде,
Во сне, моя любовь, во сне, во сне…»
Управление снами – опыт не европейской культуры, но, на, мой взгляд, одной из задач поэзии на сегодняшний момент и является преодоление этноцентризма, начатого еще со времен Геродота и Гомера. Признание множественности цивилизаций – не жест одного мгновения: бремя белого человека вросло нам в кожу. Полезно хотя бы то, что мы догадываемся о необходимости расширения нашего сознания. Ключевым моментом в овладении сном, является умение увидеть самого себя спящим во сне. В это мгновение две реальности (сна и бодрствования) смотрят друг на друга, человек как бы видит себя в зеркале, а изображение в зеркале видит человека, и они смешались, перестали понимать, где одно, а где другое. Две реальности «пересеклись”. Предлагаемая Карлосом Кастанедой теория не просто расшатывает представления о реальности, но и смешивает объективное и субъективное, производя их «рокировку”. В случае стихосложения так же важно: текст, условно говоря,принадлежит не только автору:
«Но вовсе тут нету тугой геометрии плаца,
На миг возле неба гранитные оползни стали,
Не больно, поверь, и до смерти на грани остаться
И встретить конец, удивляясь, как в самом начале».
Самым известным стихотворением Аркадия моей молодости был и поныне остался любимым «Нафталин», несомненный шедевр сомнамбулистического видения, гирлянда интонаций и точных метафизических метафор. Его-то он, по своему признанию, и написал, словно во сне. Многие пытались трактовать этот текст, сходясь на том, что это и есть определение поэзии. Под Франсуа подразумевали поэта Вийона, которого Аркадий блестяще перевел со старо-французского. Мне казалось, что просто красиво, удивительно красиво и изящно сделано. С намеком на недосягаемый полет и глубину. Шикарное стихотворение.
Табарен говорил: «Нафталин – это шар;
в глубине сундука ядовит он и светел»
Со слезами во рту Франсуа возражал:
«Нафталин это Бог, нафталин это ветер!»
Не полуночный шаг и беспечный ночлег,
Не настой водяной на серебряных ложках,
Не больной, не апрельский, не сумрачный снег
За булыжной стеной на садовых дорожках.
Стихотворение для русской просодии во многих отношениях нетрадиционное (один обвал отрицаний «не жестокий, не твой, не отрекшийся друг» сколького стоит!), оно, тем не менее, вписалось в контекст конца 80-х, начала 90-х прочно, органично. Люди почувствовали его странную, загадочную энергию, явно превышающую уровень абсурдистского куража. Я помню лица слушателей в зале, повторяющих вслед автору, волшебные слова заклинания. Успех поистине рок-н-рольный! А ведь сложные стихи. Чего только не бывает в родном отечестве. Остается лишь печально вздохнуть, что впоследствии победила другая поэзия: более энергичная, и неумная. Впрочем, «Нафталин» остался!
Мы переводили его с Саймоном Петиттом в Нью-Йорке для фестиваля «New Freedoms” в 1994 году: мое еще не вызревшее византийство вошло в клинч с дидактичным протестантизмом Саймона. Это было скорее страшновато, чем смешно… «Почему слезы во рту?», «Водяной настой, это как? Может, спиртовой?» «Стеклянный озноб, это как?» «Вообще, кто такие эти люди?», «О чем они спорят?» Что такое «нафталин» Саймон так и не смог понять. Жаль. Все так просто. «Нафталин это – бог, нафталин это – ветер».