Читать онлайн
Но здесь наша родина. Сборник рассказов
Сборник рассказов
Наталья Волохина
– Там хорошо, но здесь – наша Родина!
© Наталья Волохина, 2018
ISBN 978-5-4483-5370-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
От автора
У кошки родились котята. Как только они подросли, стала мамка уходить по кошачьим делам, а деткам строго наказывала: «За порог – ни шагу!». Сядут котята у двери и смотрят на улицу. Очень хочется пойти, а не велено. Как-то нарушили приказ. Баловались, играли, обследовали все кругом, но до кошкиного возвращения в дом юркнуть успели. Вот и спрашивают мамашу:
– Отчего нам нельзя за порог? Там так хорошо!
Кошка подумала – подумала и ответила со вздохом:
– Там хорошо, но здесь – наша Родина!
(Анекдот)
Я люблю тебя, жизнь, не надеясь, что это взаимно
Мою антисоциальную личность общественными институтами мама испытывала несколько раз. Когда была возможность без них обойтись, легко шла на попятную, когда нет – всячески меня поддерживала. Первый стресс у асоциального ребенка случился в четыре года. Что там у них с бабушкой не сошлось во взглядах на воспитание – не знаю, но меня отвели в детский сад. Противнее пахла только, настигшая позже школа. Из нескольких дней длинной в вечность (банально звучит, но не меньше), я вынесла гипертрофированный опыт многострадального советского народа в виде: системы общественного питания младенцев манной кашей, полного подчинения – сидячие мини-сфинксы в позе «ручки на коленочки», зэковских стайных разборок между сильными детьми рабочих, пассивной обособленности генетически пугливых «домашних». Есть кашу меня не принудили ни голод, ни тетки – воспитательницы. В позе «на коленочки» защитило повышенное торможение на активный раздражитель, как и в ситуации с массовым испражнением по расписанию. Агрессивную лидирующую самочку, возбуждаемую моим спокойствием и неприкасаемостью, отрезвила, дистанцировала неожиданным для себя самой способом – ударом тощей, длинной, пластмассовой куклы по голове. Похожим приемом отучила ровесников раз и навсегда дергать меня за косы и включать в «активные игры» в первом классе. Встала на сиденье парты и тяжеленным, полнешеньким деревянным пеналом огрела по голове самого задиристого и доставучего мальчика так, что у него слезы из глаз брызнули. Больше меня никто никогда не трогал. Не толкали в узком коридоре мальчишки, чтобы лишний раз прикоснуться к запретным местам, не говорили дерзких словечек, словно вокруг меня был меловой круг Хомы Брута. Интересно, что не помню холодной ярости или эмоционального захлёста. Мгновенная ответная реакция, единственно правильная и возможная в нужный момент. Рефлекс?! Инстинкт?!
Жить по правилам заставить меня было (и есть) невозможно. Лежачая забастовка между огромным бабушкиным животом и теплой ковровой стеной в сочетании с дедушкиным весомым словом закончилась моей полной победой – в детский сад больше не повели. В случае со школой приходилось использовать другие способы защиты, вырабатывая взаимный иммунитет. Я интуитивно находила методы безопасного сопротивления, ухода от прессинга «Большого брата», одновременно, приучая его мириться с моей неуправляемостью. Постепенно научилась успешно манипулировать им, пользуясь божьим даром редкой птицы. Нуждаясь в птице, он разрешал ей петь, дерзить, отпуская несоветские грехи. На самом деле, кто-то высший вел нужной дорогой, защищал, оберегал, наставлял, предоставляя возможность делать то, к чему приставлена, но и спрашивал строго – там ли я, где надо, неумолимо возвращая на место: «Стой, где стоишь!». А неуправляемых и не таких обламывали. Свой, разрушительный для системы путь, по возможности, не вступая с ней ни в открытый конфликт, ни в близкие отношения, используя её же правила игры, против неё самой, я нащупывала и торила с детства. Конечно, ничего нового – были такие во все времена, как и яростные борцы, – у каждого своё назначение.
Форма. Колючее школьное платье коричневого цвета из магазина «Детский мир» с подшитым, как у солдата, белым воротничком, самовольно заменено синим, шитым на заказ, короче некуда, стильные сапожки на фоне обуток массового производства типа «прощай молодость». «Ну, хоть бы коричневое!» – пожурила, удовлетворяя вопивших училок, моя любимая директриса. Узкая черная юбка со шлицами неприличной высоты, яркая блузка вместо «белый верх – черный низ», немыслимы, недопустимы в заведении, имеющем в городе два названия: «педулище» и «институт благородных девиц». Неизменный приход ко второй паре. Все сходило с рук. Сначала, конечно, выпили ведро крови. Защищалась кашлем и соплями, а тошнило от них до самого окончания. Была и там сильная покровительница, немедленно вычислившая и взявшая под крыло. Иначе прессовали бы, пока не ушла. В последние год-два ходила только на несколько пар по методике преподавания и на практику, сдаваемую неизменно на «отлично». На «выпускной» не пошла.
От школы отвертеться было невозможно, но первая же акция протеста принесла и здесь свои плоды. В четвертом классе полтора месяца не ходила на занятия после того, как, уважаемая за редкий среди наставников интеллект и своеобразие, учительница истории, походя оскорбила меня перед всем классом на уроке. Мама тут явно не при чем, я её и не травмировала. Утром уходила «в школу», после обеда возвращалась, делала уроки (тайно доставленные подружками). Тетки из родительского комитета пришли навестить «больного» ребенка и открыли ей глаза. Тренированная нашей с сестрой мотивированной неуправляемостью, мама выслушала молча мои объяснения, выяснила отношения со школой и историчкой, после чего сообщила мне о неизбежности возвращения в лоно общего образования. Тогда-то и обрела я на много лет защитницу и проводника в лице директора школы – Виктоши. Манеры, осанка, маленькие ножки неизменно носками врозь, походка – все выдавало не только породу, но и принадлежность к своим – «балетным». Спонтанное желание «поправить» выскочку, раздражение, у некоторых педагогов явная ненависть, неизменно спотыкались о надменно-жесткий Викин взгляд, которого было достаточно, чтобы унять ретивых радетельниц системы. Особенно раздражала я географичку, возможно, поэтому у меня явный географический кретинизм.
В начальной школе жертвой моего негативизма стали таблица умножения и прием в пионеры. Поначалу с таблицей все обстояло хорошо, но милейшая Светлана Ивановна так часто и настойчиво внушала, что мы обязаны выучить таблицу, а заодно и клятву юных ленинцев, иначе нас в них не примут, что у меня выработалось жесткое сопротивление. Таблица, которая запросто отложилась в моей голове, улетучилась, и я плохо знаю её до сих пор, а заклятие красного галстука, прочно занявшее её место, могу продекламировать легко. Жаль, что при счете все эти «Взвейтесь кострами» и «Всегда готов» не помогают. Я пыталась заново выучить таблицу, просила учительницу, дивившуюся метаморфозам моей памяти, не принимать меня в пионеры, хотя бы ради математики, но она сказала, что все отличники и ударники обречены на заклание под горн и барабан на Сборе Дружины пионеров школы, перед лицом своих товарищей, в праздник Великого Октября. Так что вместо четкого ответа на вопрос: «Девятью девять?» – я горячо люблю свою родину и всегда соблюдаю законы пионеров Советского Союза.
Перед вступлением в комсомол старшие товарищи вынуждены были меня поправить, из самых лучших побуждений. Виктория, прикрыв дверь в свой кабинет, доступно объяснила, что ни в одно высшее учебное заведение меня без комсомольского билета не примут. А для большей пользы в будущей биографии лучше мне побыть комсоргом школьной организации. Она была интеллигентная, умная, тонкая женщина и умудрялась служить директором советской школы, к тому же искренне любила меня и прикрывала, как могла, короче, я ей верила. В райкоме комсомола меня встретили симпатичные, умные парни, с которыми дружила потом много лет. Все всё понимали и жили, как умели, выживали, как могли, главное, что мне не пришлось столкнуться с подонками, карьеристами комсомольско-партийного разлива. Бог миловал. Напротив, долгие годы моими друзьями были ребята, сделавшие комсомольско-партийную карьеру и оставшиеся порядочными людьми. Равно как и диссиденты, космополиты, были и остались друзьями в этом перевернутом мире.
Комсомольцы помогали, диссиденты просвещали, развивали. Первые не пытались окрестить в свою веру, связь со вторыми не причинила вреда. Кто-то незримо охранял, отводил, ставил в независимое положение в защитном меловом круге, при тотальном дурдоме, за чертой было безопасно и странно при моей полной, почти неприкрытой, аполитичности. Меня невозможно было принудить читать политинформацию, ездить на картошку, ходить на субботники и «чистые четверги».
С партбилетом у них номер не прошел. Я рано стала руководителем. На этой должности без лояльной корочки не держали, но я им была нужна больше, чем они мне, и бдящие смирились. Не знаю, может, было уже другое время, время позднего застоя, хотя за моим еврейским неблагонадежным другом присматривали, в психушки укладывали, но я делала все, что хотела. Загадка какая-то! Не скажу, что было легко, получала и по мордам, но больше не от власти, а от завистников.
Любопытная вещь случилась с историей партии. В каждом из оконченных институтов сдавала её, не помню сколько раз, и всегда успешно, видно, таблица умножения заместилась в моей памяти не только клятвой пионеров, но и прочей идеологической галиматьей одномоментно и навсегда.