Читать онлайн
Струны пространства
Струны пространства
14 февраля 2018 года – Тебе, моя любовь.
Пролог (дополнение к пяти главам романа)
За день до счастья.
Никогда не знаешь, что ждет тебя завтра.
Берегись его и жди его.
Или ничего не делай.
Оно все равно наступит.
У меня скверный характер. Так считают окружающие, и я с ними согласен.
Виной тому могут быть отсутствие памяти или скрытое одиночество. Вернее, не одиночество, а душевная пустота. Она ускользала от меня, когда я работал, а вот дома укрывала своим тревожным одеялом. Я не знал, куда себя деть и чувствовал себя чужим в этом огромном мире. А может быть, я таким был с рождения, не знаю.
Квартиру я нарочно покупал на окраине города в тихом районе. Поскольку жизнь моя после недавних событий предполагала частые и длительные отъезды, то бывая дома, мне хотелось покоя и тишины. Окна выходили на лесополосу. И вечерами насыщенный и притихший воздух заглядывал ко мне, деловито выгоняя табачный дым прочь.
Прошло совсем немного времени, и лесополосу, уходящую к горизонту, бесцеремонно сдвинули градостроители. Появились новые многоэтажки, между которыми угнездились детские площадки, а за домами асфальтовыми лентами пролегли дороги. Данный факт меня приводил в бешенство, а квартиру я менять не хотел. Я только недавно довел ее до совершенства. Дело не в деньгах, а во времени, которое опять придется тратить на доведение жилища до максимального комфорта.
Я курил на балконе, а внизу дети начали играть в мяч, который с глухим стуком бился о металлическую сетку огороженной волейбольной площадки. Я нехотя закрыл балкон, потому что любил, чтобы балконная дверь и окна в квартире были приоткрыты в теплое время года и ночное время суток. Но, при этом тишина была мною желаема так же, как и уличный воздух.
Расположившись в кресле, я щелкнул пультом – бесшумный кондиционер погнал прохладу. Я закинул ноги на журнальный столик. Ключи, недовольно звякнув, упали на пол. А за ними полетела и барсетка. Из нее вывалился паспорт. Мой паспорт.
Не снимая ног со столика, я нагнулся и поднял документ. В сотый раз полистал. Фамилия, наверное, не моя, отчество, наверное, тоже. Мне осталось только имя. Хотя, я и в этом не уверен.
Прошлого я почти не помнил. Мутные, расплывчатые, обрывистые куски, точно лохмотья памяти. Больше они похожи на иллюзорные «следы»: я в больнице, смотрю в окно; сижу за партой, достаю ручку из деревянного пенала; бегу за машиной скорой помощи и плачу; люблю, кого не знаю, но чувство помню, щемящее, всепоглощающее; боль разлуки сдавливает грудь – нет смысла перечислять эти образы и ощущения. Их переживает каждый человек. Они могут быть неправдоподобны, точно сны.
И чтобы самому себе не воображать того, чего не было, лучше успокоиться и ждать, когда я все вспомню сам.
А пока остается только гадать, кто мои родители, есть ли у меня брат или сестра, была ли у меня жена и дети, и где я жил раньше. Ищет ли меня кто-нибудь?
А, впрочем, наплевать. Мало ли чего таит мое прошлое, может, и не стоит его вспоминать? Я приобрел новых знакомых, у меня появилась интересная работа…
Что мне до прошлого, если впереди у меня будущее, и можно жить?
Катя говорит, что так даже лучше – без прошлого, ни тебе грусти, ни сожаления, ни каких-нибудь комплексов или угрызений совести. Потому что ни один человек безгрешно по земле не пройдет, обязательно наследит так, что самому противно станет, утверждает она. Музыкант с ней согласен. Странная они пара. Сергей – другой, но очень закрытый. Занят только работой. Но он, по-моему, в ней от мира скрывается, который признавать не хочет. Но свойский парень, хороший. Соломон – мировой мужик, нравится мне. А вот Коростылев темнит, не хочет ничего мне рассказывать. Ох уж этот Коростылев – экспериментатор чертов…
Посторонним я стараюсь не распространяться о том, что ничего не помню. Не люблю, когда в душу лезут, особенно, если в ней ничего нет.
Я отхлебнул виски. Снова перед глазами зеленая тетрадка. Вижу ее клеенчатую обложку, свой размашистый почерк. Помню, что писал в нее ночами за письменным столом под настольной лампой, и ждал кого-то. По ногам в открытую балконную дверь дул летний теплый ветер. Или промозглый осенний? Что, интересно, я в нее записывал? Но где же теперь найдешь эту злополучную тетрадь?
Я повертел в руках телефон: «Надо завтра поменять. Уже новая модель вышла».
И швырнул его в стену.
Полбутылки виски через пару часов все-таки сыграли обманчивую роль снотворного.
Никогда не знаешь, что ждет тебя завтра.
Никогда не угадаешь, какие поступки прошлого рисуют его.
Никогда не будешь к нему готов.
Глава 1
Даня
– Никитка! – еле слышно простонала бабушка с постели. – Вызови «скорую», Никитка, плохо мне…
Я откинул одеяло и бросился в коридор к тумбочке, на которой стоял телефон. Меня трясло от страха, и я никак не мог дрожащими пальцами докрутить цифры «0» и «3» до конца диска.
Не помню, как назвал адрес, имя бабушки и возраст, но громко кричал в трубку:
– Скорее! Скорее!
Вернувшись в нашу с бабушкой комнату, я включил свет и кинулся к железной кровати. Бабушкины веки были закрыты, а уголок рта неестественно опустился. На мои крики бабушка не отзывалась. Я метнулся к стулу, натянул штаны и свитер. Заревел от страха.
Бабушка не шелохнулась.
Приехавшие врачи топали по чисто вымытому полу грязными ботинками, от чего мне стало еще тревожнее. Я путался у них под ногами, слушая незнакомые мне слова из их речи. Потом они спустились за носилками. Тут я и вовсе пришел в ужас.
За машиной скорой помощи я мчался до перекрестка, пока белый автомобиль с красным крестом не скрылся из виду.
Где находилась больница, я не знал, иначе бежал бы до нее.
К бабушке. Единственному в мире человеку.
Домой она не вернулась. Я ждал долго. Не выходил из квартиры, чтобы открыть дверь, если бабушка вернется; постоянно подбегал к телефону и проверял, не пропала ли связь, на случай, если бабушка позвонит; каждое утро мыл полы, чтобы бабушка обрадовалась чистоте; перестилал покрывало на ее кровати, разглаживая складочки руками. То и дело перекладывал на письменном столе ее книги, но книжки были разного размера, и стопки все равно выглядели неаккуратно.
И подолгу глядел в окно, за которым росла большая береза. До самой темноты. Береза грустила вместе со мной, тонкие ее ветви печально свисали вниз.
– А где находится больница? – не выдержав, я все-таки покинул свой пост и вышел во двор. На скамейке возле подъезда сидели женщины.
Тетка Зина, соседка по дому, с откровенной жалостью посмотрела на меня и протянула отломленную горбушку свежей городской булки.
– Какая? – переспросила другая соседка, шамкая беззубым ртом.
– Больница… – смешался я. – Куда увозят.
– Дык, их пять в городе. Зачем тебе? – поинтересовалась старуха.
– Сдать его в милицию, что ль? – задумчиво пробормотала тетка Зина. – Нечай, определят куда-нибудь.
– Ты говори, да не заговаривайся. Чего удумала, чужое дитя от крови отрывать? Мать вернется, и все наладится, – уверенно ответила старуха.
– О-о-о, – простонала тетка Зина в ответ. – Отец-то его во всех пивных уже отметился. Домой-то он как приползает? Вот погожу немного, и пойду, куда следует.
– Мать образумится, – стояла на своем старуха. – Все-таки дите будет, не даст гулять.
– Да кого они родить могут? – брезгливо поджала губы тетка Зина. – Дурака только.
Тетка Зина, видя, как жадно я набросился на хлеб, достала из авоськи оставшуюся половину булки.
Я толком не понял, о чем они говорят, но меня начали душить слезы. Мне пришлось ретироваться в подъезд, потому что я не хотел, чтобы подходящие знакомые дворовые мальчишки увидели, как я разревусь окончательно. Так я и не успел сказать соседкам, что ищу бабушку, а не мать. К тому же меня обидели слова про дурака, которые я отнес к себе.
…Бабушка, до недавнего времени преподававшая физику в школе, наоборот восхищалась мною.
Мы делили с нею одну комнату на двоих. Справа от окна стоял письменный стол. Слева – бабушкина кровать. За нею – трехстворчатый платяной шкаф. И у противоположной стены от окна – моя кровать. Табуретка и стул… – вот и все убранство.
Я любил книги, полные таинственных закорючек и знаков. Когда бабушка садилась вечером проверять тетради, никакими силами невозможно было уложить меня в постель. Я подтаскивал табуретку к письменному столу и смотрел на мелкие клеточки, в которых те самые закорючки из книг выстраивались в длинные неровные ряды. Естественно, я совершенно не понимал, что загнутая палочка в тетрадке каким-то волшебным образом связана с розеткой над моею кроватью, но я довольно быстро научился находить лишние закорючки в строчках ученических тетрадей.
– Зрительная память хорошая, – улыбалась бабушка. – Вот начнешь понимать, тут и откроется тебе удивительный мир, который еще не познан до конца.
– Я понимаю, – многозначительно кивал я и тыкал карандашом в тетрадь. – Подкова – напряжение, буква «а» – работа, палка – ток.
– Сила тока, – поправляла меня бабушка.
– Сила. Еще какая сила, – повторял я, с опаской оглядываясь на розетку. Однажды я в темноте пытался воткнуть вилку настольной лампы и попал в розетку пальцами. Передернуло меня тогда страшно, по всему телу прошла волна. Зато я понял, что это за сила.
Я все ждал того момента, когда мир распахнется, откроется, как обещала бабушка. Но он никак не расширялся, и по-прежнему состоял из закорючек в книгах, двух чашек остывшего чая, вазочки с твердыми пряниками, которые не откусишь, и настольной лампы, ярко освещающей половину письменного стола. И, конечно, бабушки, которая, к моему разочарованию, быстро гасила свет и переносила меня в кровать, приставляя рядом табуретку, чтобы я не упал.
Настольная лампа потом частенько зажигалась вновь, но я, собираясь слезть с кровати, нечаянно засыпал против своей воли.
Утром бабушка отводила меня в детский сад, а вечером забирала. В выходные мы с нею очень много гуляли. Чуть ли не целый день. Бабушка брала с собой термос с горячим чаем и заворачивала бутерброды, картошку в мундире, огурцы или помидоры. Мне очень нравился черный хлеб с подсолнечным маслом и солью, в который бабушка втыкала крупинки чеснока. Получалось похоже на любительскую колбасу. Только загорелую.
Летом гулять мне нравилось, а вот зимой я замерзал и просился домой. Но бабушка умело заговаривала меня и вела в кафетерий, где покупала вкусные кексы. Бывало, что мы просто катались на трамвае или в теплом автобусе, бабушка рассказывала истории или сказки, а я, прислонившись к ее руке, думал, почему мы так долго едем. Часто ходили мы с ней и в цирк, и в театр, и на выставки, иногда на одно и то же по нескольку раз, но домой неизменно возвращались только к позднему вечеру в нашу маленькую и уютную комнату…
Эмиль
С Эмилем, моим коллегой, мы запускали очередную экспериментальную установку для генерирования переменного тока промышленной частоты. Пятая попытка могла опять обернуться неудачей.
…Последнее время мы вечно трудились над безумными идеями Эмиля. В этом ему не было равных в нашем научно-исследовательском институте. На десяток его провалов одна-две идеи каким-то чудом срабатывали. В итоге нас года три или четыре назад отстранили от основной работы, позволив заниматься тем, что с завидным постоянством приходило Эмилю в голову. Я, в отличии от него, идеями не блистал, горячим энтузиазмом к работе, впрочем, тоже. Да, что-то меня могло заинтересовывать, а что-то я выполнял механически. Эмилю я был нужен исключительно из-за своей феноменальной памяти. Вся информация из книг, тысячу раз разглядываемых мною в детстве на письменном столе бабушки, изученная в школе, пройденная в институте фантастическим образом хранилась в моей голове. Я досконально мог воспроизвести любую таблицу, любые коэффициенты, любые формулы и доказательства.
Как и пророчила бабушка, память оказалась лишь зрительной. Но это ни мне, ни делу не мешало. Я за секунду мог найти ошибку или неточность в обоснованиях Эмиля, и продолжить правильный ряд «детских закорючек». Для Эмиля я был ходячей и мгновенной энциклопедией…
Было за полночь, когда мы, уставшие после второй бессонной ночи, снова и снова записывали показания и производили расчеты. Эмиль был веселым молодым человеком и заражал своей энергией, поэтому я на такие мелочи, как сверхурочная работа, порою без выходных, внимания не обращал. С Эмилем было комфортно и в кафе, и в лаборатории. С ним время летело интересно и незаметно.