Книга
П-М-К

Книга московского поэта Максима Жукова, вышедшая в Латвии в издательстве «Снежный Ком», на ¾ состоит из прозы – коротких рассказов и очерков, и лишь последняя, четвертая четверть отведена стихам. Чрезвычайно рискованный для поэта эксперимент. Этим шагом автор как бы заявляет, что его проза ничуть не хуже, а может, и лучше стихов, тем самым сжигая за собой мосты. Никакие отговорки относительно того, что проза поэта имеет право на некие поблажки, что оценивать ее нужно иными критериями, уже не помогут. Жуков четко дает понять: главное в этой книге – не стихи.

Название, данное книге по одноименному рассказу, – «П-М-К», – это любимое ругательство матери автора, дать расшифровку которому не представляется возможным по «цензурным» соображениям. Любопытно, что некоторые рассказы написаны в форме верлибров, и это при том, что непосредственно верлибры в книге имеются, помещенные в поэтический раздел. Это вообще довольно странная проза. Но интересная. Жуков не закручивает «хитовых» сюжетов, он просто делится своими мыслями, переживаниями, воспоминаниями. Одна из самых трудных задач, стоящих перед автором, это написать о себе, написать, не приукрашивая событий, не выдумывая несуществующих фактов, но при этом заинтересовать самого искушенного читателя простыми, на первый взгляд, ничего не значащими историями: «Зашел. Зарегистрировался. Загрузил пару фотографий… В анкете «О себе» написал: ВЛАСТИТЕЛЬ ДУМ. В графе «Профессия»: ИНЖЕНЕР ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ДУШ. Не помогло. Каждая потом, вне зависимости от полученного образования, переспрашивала, чем я все-таки занимаюсь: Психоаналитик? Астролог? Экстрасенс? Журналист? Писателем ни одна так и не назвала…» («Poznakomlu.Ru»).

Жуков честен, открыт, поэтому, читая его тексты, невольно проникаешься симпатией и уважением к автору. Он ничего не скрывает: ни количества своих браков и последовавших за ними разводов, ни пристрастия к алкоголю, оставшегося в прошлом, ни экспериментов с наркотиками, закончившихся для него более удачно, чем для ушедших в мир иной приятелей: «В наше время мата было меньше, детские площадки убирались лучше, шприцы были толще, а иглы приходилось много раз кипятить в домашних условиях» («Мухомор»).

Большей частью Жуков пишет о себе, о своих провалах и несбывшихся надеждах, выписывая образ классического неудачника, который, наверное, не настолько страдает, насколько это может показаться со стороны, который, вполне возможно, даже счастлив уже оттого, что в состоянии облегчить свою душу посредством перенесения мыслей на бумагу. Это проза неудачника, исповедь неудачника. Человека, родившегося в СССР, вступившего в комсомол, отслужившего в армии, пережившего тяжелые 90-е, переборовшего массу искушений, но не сделавшего карьеры, – то ли в силу мягкости характера, то ли в силу неприспособленности к существованию в экстремальных и постэкстремальных условиях. Сколько еще русских мужчин, перешагнувших сорокалетний рубеж, не нашедших для себя лучшей доли, чем работа охранника, испытывают те же чувства, что и «сам себе герой» Жуков: «Я стою неподалеку от метро «Кузьминки» на посту №1, как я уже говорил, в тени козырька при входе в зал игровых автоматов и вдыхаю весенний запах, издаваемый мелкими белыми цветами, распустившейся рядом с витриной соседнего магазина, удушливой «кашки». Так обычно благоухает, если мне не изменяет память, женская промежность во время месячных – наскоро и плохо промытая и спрыснутая для блезиру дешевым китайским дезодорантом. Так, должно быть, пахнет вся моя прошлая непутевая жизнь» («Объект «Кузьминки»).

Это, собственно, та самая правда жизни, – без прикрас и интеллектуального выпендрежа, – которая интересна всем и во все времена. За нее, может быть, не дают «Букеров» и других престижных литературных премий, но это – одно из того немногого, что останется, что вообще остается…

Стихи Жукова – все тот же рассказ о себе, та же исповедь. Прямолинейная, жесткая, часто нецензурная, где у героя все не так, как у людей:

Если даже встал в середину круга,

Все равно стоишь поперек квадрата.

Здесь вовсе не нытье человека, не успевшего вскочить на подножку счастливого трамвая, тут горькая, с достоинством, констатация факта:

Вот и вся любовь, о которой ниже,

У виска тереть отучившись пальцем,

Говорю о том, что родней и ближе,

Получив серпом по мозгам и яйцам.

О том, что именно родней и ближе современному человеку – спорить не будем. Каждый это решает сам для себя. Как и Максим Жуков, который не делает трагедии из своего «непутевого» существования, стараясь относиться ко всему философски и с немалой долей юмора:

Живя на первом этаже,

Вот-вот опустишься в подвалы:

Ведь на сортирах есть уже

«М/Ж» – мои инициалы.

Иногда кажется, что стихи Жукова – это продолжение его прозы. Или наоборот – проза вытекает из его стихов. Редкое умение – говорить в разных жанрах об одном и том же, при этом не повторяться и не перепевать самого себя.

Так кто перед нами? Поэт, становящийся прозаиком или прозаик, перестающий быть поэтом? Ответить на этот вопрос в настоящее время не представляется возможным. Подождем следующей книги автора, чтобы уже окончательно сделать выводы.

Журнал "Дети Ра" №4 за 2009 год

Максим Жуков. П — М — К: Сборник.

Рига: SIA «S-Kom», 2007. — 208 с.

Во второй сборник московского поэта вошли прозаические и поэтические тексты, граница между которыми в ряде случаев размыта (в частности, отдельные фрагменты рассказов превращены в верлибр или версэ). Традиции легендарных Клуба «Поэзия» и газеты «Гуманитарный фонд» приобретают в данной книге характер жёсткий, макабрический, построенный на своего рода «физиологической иронии»; вместе с тем сложно отнести Жукова к иронистам, поскольку перед нам, скорее — картина бытового мира, становящегося «зоной перехода» между реальным и его инфернальной подкладкой.

"Где подрались скинхед и хачик / (Из-за чего — пойди спроси), / Там потеряла Таня мячик, / Когда платила за такси. // А ей налили полстакана, / А ночка тёмная была. / Она запела про ивана, / Но всё же с хачиком пошла".

Журнал "Воздух" №2 за 2008 год

ПМК – это «плеш-муде-кронштейн», любимое ругательство жены героя в одном из рассказов прозаической части сборника. Поэтическая называется «Разновидность реализма». Общее в них – хорошая пластика письма и даже некоторое отрицательное обаяние текстов. Дело в том, что мат в этих текстах – это не просто слова, самих матерных слов могло быть больше. Мат здесь разрастается до ширины контекста, до автономной реальности, требующей своей разновидности реализма.

Журнал «Знамя» №1 за 2008 год