Книга
Люди как реки

«Ты же видишь кругом, куда ни ткнись, кипит дележка благ. Каждый гребет к себе, расталкивая соперников, а заодно и зрителей. Это война, Юра. Победа в ней означает обеспеченное будущее, первый шаг вверх по лестнице успеха, и, конечно же, подтверждение собственного величия…»

«Училище для вас кастрюля, – продолжал Белов, – в которой что-то варится. Только вам из этой кастрюли не хлебать, вам важно другое – чтобы наружу поступали приличные ароматы. – Голос Белова был тих и горек, он словно рассуждал вслух. – А что, как придет время, крышку с кастрюли сбросят и вас туда… носом?»

Но считают так не все:

«Я уверен, – говорит Сафонов, – человека нельзя сделать честным, колотя палкой по голове и приговаривая: „Будь честным, будь честным“. Этим же манером нельзя сделать его сильным, смелым, жертвенным. Воспитать же раба или преступника – ничего проще. Это несложно сделать, даже произнося правильные слова. А кто из вас спрашивал самого себя, отчего нелегко быть честным, сильным, смелым. И как же легко и просто быть воришкой, трусом. Видимо, добрые качества достигаются основательным трудом над самим собой, тогда как дурные всегда рядом, их не нужно в себе воспитывать, поощрять. Дурное достается даром, доброе – трудом».

«Как же легко потеряться, извериться, превратиться в говорящую машину. И как сложно устоять, выработать верную манеру поведения, устойчивость, уверенность в своем праве учить и воспитывать».

Эта мысль, что лучшее в человеке вырабатывается только трудом, поступком, усилием, проступает и в воспоминаниях героев:

«Тебе не довелось знать отца, его убили, ты еще не успел родиться. Следом у тебя отобрали мать, дождавшись, когда ты явишься на свет и освободишь ее для наказания. Она потерялась на бесконечные семнадцать лет, за которые ты вырос вопреки всему. Как стыдно и тяжко было тебе признать ее в оборванке, изможденной, потерянной, когда она ненадолго предстала перед тобой – чужая грубая женщина с прокуренным хриплым голосом».

Воспоминания эти иногда страшные, они всплывают среди будничной жизни училища мимоходом, и от этого простое, казалось бы, мирное противостояние мировоззрений приобретает кровавый привкус:

«Я в семнадцать как раз на Невском пятачке лежал, сердился страшно – обмишулили на обмундировке, подшлемник зажали гады, а холодина собачий… Старшина сказал: „Подшлемников больше нет, погоди, брат, вот убьют кого, попользуешься“. Дождался – рванули вперед. Но положил нас немец, чтоб его. Шурую меленько на брюхе, глядь – подшлемник белеет, под самым носом – чистенький такой. Потянул – держится, примерз, думаю, накануне посекли нашего брата немерено. Дернул, а он хрустнул и с головой вместе… катнулся ко мне… Тут-то и вывернуло меня».

Но страшное не только было вчера – на войне или в лагерях. Страшного хватает и в текущей, мирной, советской жизни:

«Старшие ребята, их было шестеро, получив стипендию, сорвались с уроков после обеда, выпили водки в столовой, зачем-то отправились через весь город, там еще выпили – уже в парадной, спьяну повздорили между собой, передрались уже на улице. Вмешался прохожий, желая разнять, утихомирить. Тогда, позабыв распрю, они накинулись на него, зверски избили, бросили.

Но отойдя немного, передумали и вернулись – решив до конца разобраться. Пострадавшего на месте не нашлось, они поспрашивали соседей, куда он девался, объяснив, что им знать затем, чтобы извиниться и помочь, если нужно.

Им указали на подъезд, куда тот якобы вошел. Они бросились следом и, действительно, войдя в подъезд, услышали, что кто-то тяжело поднимается по лестнице. Сразу же хлопнула дверь вверху. Какая именно, они не заметили, и потому решили обойти все квартиры, начиная с третьего этажа. Стали звонить в двери, никто не отзывался. Наконец им открыла девочка. Они стали путано объяснять, кого и зачем ищут. Она испугалась, потянула дверь на себя. Тогда они ворвались в квартиру, ее сопротивление показалось им подозрительным, выломали двери всех комнат подряд, квартира была коммунальной, переломали, перебили все, что можно было, а напоследок девочку изнасиловали.

Уже через два часа одного из них взяли – обронил ученический билет в разгромленной квартире. Скоро собрали остальных. Перед смертью девочка их опознала и даже успела выгородить двоих – невиновных».

Почему так происходит? Что лежит в основе людских поступков и что их формирует? Один из ответов звучит так:

«Тогда я начинаю подозревать, что иду по ложному следу прописных истин, что ни люди, ни время впрямую не виноваты, нечто более общее формирует нас: неуверенность и неверие. Это воздух такой, никуда от него не денешься, хочешь жить – дыши. А не согласен – задыхайся. Теперь я пришел к общему и в основе общего, формирующего и людей, и время, я увидел нечто простое, чего смысл утрачен, пожалуй, – любовь к людям. Не чувствуешь любви к людям, сиди смирно, занимайся собой, вещами, чем хочешь, но только не людьми».

Но и такой ответ – не панацея. Несколько любовных историй, каждая из которых непохожа на остальные, ухватывает почти все возможные варианты взаимоотношений мужчины и женщины: влюбленность, несчастливый брак, измена, верность, расставание. И они как будто призваны показать, что любовь не всегда возможна, даже когда ее хочешь. Что делать – каждый решает для себя сам.

Но самое, пожалуй, важное, что автор не предлагает готовых ответов. Если бы люди выбирали лишь между хорошим и плохим, выбор был бы простым и очевидным, поскольку все хотят одного – счастья, только каждый представляет его себе по-своему и своими способами готов его достигать.

«Так и живем, – рассуждал Юрий Андреевич, оставшись один. – Выясняем отношения вместо того, чтобы их строить. Дурью маемся, как говорит Демьян, а жизнь идет и уходит, и все меньше ее остается. А ведь так хотелось иметь семью, детей, любить жену и детей, и чтобы дети рождались и росли не как досадная случайность природы, не как незаслуженная пытка, сопровождавшая и без того несладкую семейную жизнь».