Читать онлайн
Путевой дневник. Путешествие Мишеля де Монтеня в Германию и Италию

Мишель де Монтень
Путевой дневник. Путешествие Мишеля де Монтеня в Германию и Италию

© Л. Ефимов, перевод, 2019

© ООО «Редакционно-издательский центр “Культ-информ-пресс”», 2019

© ООО «Издательство К. Тублина», макет, 2019

© А. Веселов, оформление, 2019

Гравированный портрет Монтеня к первым изданиям «Дневника» 1774 г.

C. 6–7. Балки с латинскими и греческими изречениями в библиотеке замка Монтеня

Паломники на пути в Лорето. Фрагмент гравюры Маттеуса Мериана

Предисловие Менье де Керлона, первого издателя «Путевого дневника» Монтеня

I

В главе IX третьей книги «Опытов» Монтень упоминает о своих путешествиях и, в частности, о посещении Рима. Он даже подробно сообщает о римском гражданстве, которое было даровано ему «хранителями римского народа». Так что было вполне известно: Монтень совершил путешествие по Швейцарии, Германии, Италии, но вызывало удивление, почему наблюдатель такого масштаба, писатель, наполнивший свои «Опыты» множеством домашних и личных подробностей, ничего не написал об этой поездке. Однако, поскольку за сто восемьдесят лет, миновавших после его смерти, никаких ее следов так и не обнаружилось, о ней просто перестали думать.

Г-н Прюни, каноник Шанселадского аббатства^[1] в Перигоре, объезжал эту провинцию, разыскивая документы, имевшие касательство к ее истории. Заглянул он и в старинный замок Монтень^[2], которым владел г-н граф де Сегюр де ла Рокет^[3], чтобы порыться в его архивах, буде таковые там окажутся. Ему показали старый сундук, заключавший в себе давно преданные забвению бумаги, и позволили их просмотреть. И вот совершенно неожиданно он обнаружил там оригинал рукописи «Путешествия Монтеня», возможно, существовавший в единственном экземпляре. Он получил от г-на де Сегюра дозволение подвергнуть манускрипт всестороннему обследованию. И, убедившись наконец в подлинности этого драгоценного посмертного произведения Монтеня, совершил поездку в Париж, дабы вдобавок заручиться свидетельствами сведущих людей. Рукопись была изучена различными учеными и литераторами, а главное – г-ном Каперонье, хранителем Королевской библиотеки, и «Дневник путешествия» был единодушно признан автографом Монтеня. Этот манускрипт представляет собой небольшой том in folio в сто семьдесят восемь страниц. Прежде всего и почерк, и бумага неоспоримо относятся к концу XVI века. Что касается языка, то ошибиться невозможно: здесь вполне узнаваемы простодушие, искренность, а также выражения, на которых словно лежит печать самого Монтеня. Часть рукописи (примерно треть) написана рукой слуги, очевидно, выполнявшего при Монтене также обязанности секретаря, который всегда говорит о своем хозяине в третьем лице, но очевидно, что он писал под его диктовку, поскольку тут встречаются все эгоизмы Монтеня – характерные, присущие только ему обороты, которые вырываются у него, даже когда он диктует, выдавая его с головой. Весь остаток «Дневника» написан его собственной рукой, тут Монтень говорит непосредственно от первого лица (мы сличили почерк), однако больше половины этой части он изъясняется по-итальянски. На тот случай, если бы возникли какие-либо сомнения в подлинности рукописи, а также чтобы прибегать к ней в случае надобности, она была помещена в Королевскую библиотеку. Добавим для точности, что в ее начале не хватает одного или нескольких листков, которые, похоже, были вырваны.

Если рассматривать это посмертное произведение Монтеня только как некий исторический памятник, представляющий состояние Рима и значительной части Италии таким, каким оно было в конце XVI века, оно уже имело бы неоспоримую ценность. Но манера письма Монтеня, его энергичность, правдивость, искренность его философского ума и его гений, пропитывая собой все его идеи, воспринятые или произведенные его собственным разумом, делают «Дневник» еще более драгоценным.

Однако, чтобы иметь возможность представить это произведение публике, сначала требовалось расшифровать его и сделать с него разборчивую копию. Шанселадский каноник уже скопировал манускрипт и даже перевел всю итальянскую часть, но его копия грешила многими ошибками и пропусками, от которых весьма часто страдал смысл, а перевод с итальянского был еще менее пригоден. Так что для начала мы поработали, чтобы переписать рукопись как можно точнее, ничего не опуская и не изменяя ни единого слова.

Эта первая операция не обошлась без трудностей как из-за плохого почерка слуги, который держал перо вплоть до самого Рима, так и из-за того, что и сам Монтень не очень-то охотно следовал правилам правописания, благодаря «Опытам» нам слишком хорошо известна его небрежность на сей счет^[4]. Однако более всего трудными для чтения оба этих почерка делает в основном их орфография, потому что трудно вообразить себе что-нибудь более причудливое, беспорядочное и несогласованное, нежели то, что имеется в этой рукописи. Потребовалось много терпения и времени, чтобы преодолеть все трудности. Затем новая копия была тщательно вычитана, выверена и сличена с оригиналом, и сам г-н Каперонье уделил этому наибольшую заботу.

После того как эта копия была передана в типографию, назрела необходимость добавить примечания, дабы разъяснить смысл старых и давно вышедших из обихода слов либо прояснить историю и дать, насколько возможно, необходимые сведения о людях, упомянутых Монтенем; однако мы постарались сделать свои примечания ни чересчур многословными, ни чересчур многочисленными. Впрочем, как мы увидим, и невозможно было еще больше увеличить количество комментариев, вдобавок обременяя их собственными размышлениями. Ограничившись чистой необходимостью, мы хотели избежать избытка пространных, излишне эрудированных и даже философических примечаний, которые порой расточают, забывая об авторе, чьи слова, собственно, и следует истолковать, а также без большой пользы для читателей, ищущих именно этого, а вовсе не чего-либо другого. Возможно, и не требовалось заурядное безразличие, чтобы воспротивиться искушению и не отдаться всем идеям Монтеня, самому его воодушевлению, комментируя написанное им; и я не знаю, стоит ли тут говорить более о том, от чего мы воздержались, нежели о действительно проделанной нами работе. Во всяком случае, мы не можем умолчать о своем долге по отношению к г-ну Жаме-младшему, весьма образованному литератору, от которого мы получили большую помощь, в основном касавшуюся примечаний, многие из которых принадлежат ему^[5].

Однако, без всякого сомнения, наибольших трудов нам стоила та часть «Дневника», которая написана Монтенем по-итальянски. Она была еще труднее для чтения, чем французский текст, как из-за своей дурной орфографии, так и из-за слишком вольного обращения с чужим языком, в результате чего он оказался переполнен массой словечек из различных наречий и галлицизмами^[6]. Только итальянец мог расшифровать эту часть и привести ее в порядок, сделав вразумительной. По счастью, пока печатали первый том, в Париже находился г-н Бартоли, антиквар короля Сардинии, недавно избранный ассоциированным членом Королевской академии надписей и изящной словесности. Он-то и пожелал взяться за эту работу, не только переписав собственной рукой эту часть, но еще и добавив к ней грамматические примечания, как мы делали с французским текстом, и даже несколько исторических: отсюда следует, что вся итальянская часть отпечатана с его копии. И именно с этой копии, учтя также многочисленные поправки, внесенные им в перевод г-на Прюни, мы сделали нашу собственную переводную версию, не слишком рабски-буквально следуя итальянскому Монтеня, что могло бы привести к нелепостям. В остальном же «Дневнике» все выражения французского текста были нами тщательно сохранены; мы даже довели свою скрупулезность до того, что полностью передали всю орфографию Монтеня и его секретаря, чтобы никто не смог заподозрить нас в малейшем искажении текста; и мы действительно ничего подобного себе не позволяли.

II

Потеря одного или нескольких листков, которых не хватает в начале рукописи, наверняка незначительна. Поскольку наш путешественник уехал из своего замка 22 июня 1580 года (как он нарочно это отмечает в конце «Дневника»), задержался на какое-то время при осаде Ла Фера, организованной маршалом Матиньоном для Лиги и начатой ближе к концу того же июня^[7], а когда там был убит граф де Грамон^[8], он с другими друзьями сопроводил тело погибшего в Суасон^[9]. 5 сентября он находился только в Бомоне-на-Уазе, откуда и отбыл в Лотарингию. Тем не менее эта лакуна не позволяет нам узнать ни обстоятельств его отъезда, ни подробностей происшествия с ранением безвестного графа (быть может, во время той же осады), проведать которого Монтень отправил собственного брата^[10], наконец, ни количества, ни имен всех участников путешествия. Вот те, о ком продолжение «Дневника» нам даст некоторое знакомство, это: 1) брат Монтеня сьер де Матекулон, который во время своего пребывания в Риме ввязался в дуэль, о которой Монтень упоминает в добавлении к II книге «Опытов», гл. 37, но ничего не говорит о ней в самом «Дневнике»; 2) г-н д’Эстиссак, возможно, сын дамы д’Эстиссак, которой он в той же книге посвящает главу VIII «О родительской любви к детям» (это был наверняка молодой человек, поскольку папа римский во время аудиенции, на которой он был принят, призвал его «усердствовать в изучении добродетели»); 3) г-н де Казалис, который покинет их общество в Падуе; 4) г-н дю Отуа, лотарингский дворянин, который совершил путешествие вместе с Монтенем^[11]. Из описаний этой поездки видно, что она совершалась либо в наемных повозках, которые использовались тогда скорее для перевозки багажа, нежели людей, либо (чаще всего) верхом на лошади – как путешествовали в то время и к чему особенно имел склонность сам Монтень, который никогда не чувствовал себя лучше, нежели «сидя в седле»^[12].

Монтень родился живым, кипучим, полным огня; он ни в коем случае не был оседлым созерцателем, как могли бы подумать те, кто представляет его себе исключительно в домашней библиотеке, занятого сочинением «Опытов». Его молодость была весьма насыщенной. Смуты и волнения, свидетелем которых он был при пяти сменявших друг друга королях вплоть до воцарения Генриха IV, не смогли погасить в нем эту живость, эту порождающую любопытство неуемность ума, поскольку они отмечают собой даже самые холодные головы. Он путешествовал по королевству и, что подчас было ценнее путешествий, очень хорошо знал Париж и двор. Его любовь к столице изливается в III книге «Опытов», в гл. 9. Жак Огюст де Ту в «Частных мемуарах своей жизни» (De vità suâ. Lib. 3.) сообщает, что Монтень обхаживал одновременно слишком знаменитого герцога де Гиза – Генриха Лотарингского, и короля Наваррского, ставшего впоследствии Генрихом IV, королем Франции. И добавляет, что в 1588 году он сам присутствовал на заседании Генеральных штатов в Блуа, когда там был убит герцог де Гиз. Так вот, по его словам, Монтень предвидел это и даже сказал, что смута в государстве сможет закончиться только смертью одного из двоих: либо герцога де Гиза, либо короля Наваррского. Он прекрасно разгадал намерения обоих принцев и говорил своему другу де Ту, что король Наваррский уже совсем готов вернуться к религии своих отцов (то есть к римскому причастию) и опасается только быть покинутым своей партией, а герцог де Гиз со своей стороны не слишком далек от Аугсбургского исповедания^[13], склонность к которому внушил ему собственный дядюшка, кардинал Лотарингский, и существовала реальная угроза, что он к нему примкнет. Из «Опытов» (кн. III, гл. 2) видно, как Монтень вел себя с представителями различных партий. Так что он вполне был искушен в делах и наделен проницательностью, которая требовалась, чтобы принять в них участие, если бы захотел в это вмешаться; однако, по счастью, ему удавалось сохранять философскую отрешенность во времена самых опасных испытаний.