Посетитель, впервые оказавшийся в кабинете ректора Института гражданской космонавтики, сразу же попадал под прицел внимательных серых глаз. Была у Мухина такая манера: выслушав приветствие, чуть ли не минуту молча мерить взглядом вошедшего. Прошин эту манеру знал и потому, закрыв за собой дверь, стоял, равнодушно скользя взглядом по обстановке помещения.
Ничего примечательного: стол буквой Т, стулья. Компьютер. Шкаф с книгами за спиной ректора. Картины в простенках между окнами – Мухин писал их в санатории, когда после аварии на Ляонине врачи запретили ему даже думать о космосе.
– Здравствуй, Ваня, – сказал Мухин. – Проходи, присаживайся.
Прошин отодвинул стул и сел подле ректора так, чтобы видеть картины.
Ближе к двери, чуть касаясь простенькой деревянной рамкой тяжелых портьер, висел пейзаж с изящными деревцами, бросавшими тень на густую траву. Закатное солнце заливало золотом верхушки дальних гор, золотом же умащивая одинокую тучку. Насколько знал Прошин, художник несколько приукрасил действительность: в том мире все время кто-то кого-то жрал. Планета Муром. Такой мир… живой очень.
– Ты у нас только что с Марса, так? – Мухин глянул на посетителя.
– Да, Олег Владимирович, с Марса.
На следующей картине под свинцовыми облаками ветер гнал свинцовые волны, брызгами разбивавшиеся о гроздь стеклянных пузырей. Пузыри поднимались над водой на сваях, наполовину утопали в бурном море, полностью уходили под воду, и в каждом горел теплый огонек человеческого жилья. Город на сваях. Планета Океан, мир большой воды.
– Ну и как впечатления? – спросил ректор, уставившись на экран компьютера.
– Хорошие впечатления, Олег Владимирович, – после недолгой паузы ответил Прошин, – в докладе изложены.