© Наталья Беляева, 2020
ISBN 978-5-0051-8493-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
"Только не сегодня" – мой второй сборник городской, философской и любовной лирики.
Основу издания составили стихи, опубликованные на авторском канале "Яблочное сердце" Яндекс-Дзен. Благодарю Викторию Нальчикову за предоставленные фотоработы и сына Романа за помощь в издании книги.
Палый ранет забродил за хатой,
Тянет вином и коричным пряником,
День уползает, как виноватый,
В хмурые заросли палисадника.
Астры грешат в тишине пьяной,
Нежно венками клонясь ближе.
Астры, как люди, ничьи – вянут,
Разве одной на Земле выжить?
Знаю, когда-то тому – статься,
Будет душа навсегда свободна
От обязательств и гравитаций,
Только, пожалуйста, не сегодня!
Гуще чернила, дома глазастей,
Клятвы навечной любви розданы
И в животе холодеет от счастья, —
Небо в любимых бросает звёздами…
Я летаю, но крайне редко,
В полнолуние, только ночью.
Я бы днём открывала клетку,
Только дети смеются очень.
Я лечу вдоль домов и улиц.
Ночью город прекрасней вдвое,
Спят граффити, дворы уснули,
Здравствуй, небо моё седьмое!
Ночью город похож на кофе, —
Смесь из страха, любви и мрака.
Я в кофейных делах не профи,
Но попробуй хоть раз, однако!
Желтоглазых окон зеваки,
Смыв остатки дневного грима,
Снова строят свои догадки,
А я просто ищу, любимый…
Я ищу столько лет и вёсен,
Столько зим бесконечно снежных,
Что их скоро не станет вовсе,
Время – прочь, а за ним – надежда.
От лукавого, Бог, избави…
Знаю, тема в золу избита,
Но летит без дорог и правил,
Ищет Мастера Маргарита.
Оно билось, как сто курантов
На районе из Спасских башен,
Оно было семижды клятым,
Но сам чёрт ему был не страшен.
Оно пело, срывая голос,
Как афиши с заборов ветер,
Ликовало, тряслось, боролось,
И плевало на всё на свете.
Оно так высоко летало,
Что встречало орлов и стерхов,
Если падало с пьедестала,
Оно брызгало кровью сверху.
О, мой Бог, как оно любило!
Сумасбродно, открыто, смело,
И с такой же безумной силой
Ненавидеть оно умело.
Всё спешило, бока шпоря.
Но однажды… куда деться,
Раздавило его горе.
Это было моё сердце.
Город белым покрыт платком,
И у красок других – ни шанса,
Я вишнёвым дышу дымком.
Надышаться бы, надышаться.
Пара сливочных верениц,
Ряд домов, да седых акаций,
Мне до сонных окон-ресниц
Достучаться бы, достучаться.
Где-то там, под пломбиром крыш,
Занавесив дерюжкой сенцы,
Ты, наверно, старик, не спишь,
И бросаешь в огонь поленца.
Там сердито шипит смола,
Закипая на бывших ветках,
И сгорает в печи дотла
Вместе с ней истопник навеки,
Чтобы здесь, до самúх небес,
Как из старой волшебной трубки,
Поднималась ваниль колец,
Словно крылья его голубки…
Остывала в углу постель,
И у печки старик, сутулясь,
Догорал. А дымок летел
Над улыбками белых улиц.
Вечер. Зарево в пшеницу,
Словно кровушка в ладонь.
То ли мнится, то ли мчится
Красным полем красный конь.
Седоком не тянет спину,
Ни супони, ни шлеи,
Грива алой половиной
Аж до самой до земли…
К речке тянется напиться,
Утомительны бега,
Только жаркая водица
В раскалённых берегах…
Хлещут алые колосья,
Запрягаясь с жеребцом,
А загривок с небом сросся,
Чисто жертва с алтарём.
Запыхáлся, волочится…
След в крови, копыта – вклочь,
Растянулась плащаницей,
Укрывая пятна, ночь.
Когда-нибудь падёт на землю снег.
Да что «когда-нибудь»… Наверно, скоро.
Посмотрит в небо пристально, с укором,
Последний вьюн на стареньком плетне.
Боясь до первой стужи опоздать,
Он бросит торопливо в землю семя,
Как отпускает собственное бремя
В урочный день измученная мать.
Качнётся напоследок, ослабев,
На досках престарелого забора.
Прекрасно зная, что угаснет скоро,
Он тихо улыбнётся сам себе.
Придёт зима, и будет белой ночь,
Устроят трубы мира перекуры,
Но рано или поздно встанет утро,
Таков закон, его не превозмочь.
Над белыми скульптурами домов
Взойдут, как боги, ласковые солнца,
Одно – звезда небесных чудотворцев,
Другое – бесконечная любовь.
Потеряна, сразу и начисто.
Ни капельки, ни лоскутка
Любви высочайшего качества,
Что продана влёт с молотка.
Скребётся, как мышь в потолочине,
Раздумий ночное хламьё,
До слёз и истерик охочее,
Суровое счастье моё.
И лязгают где-то, и клацают,
И бьют в боевой барабан
Чугунные сны-инсталляции,
И всякая прочая дрянь.
Как будто бы вовсе и не было,
Что нежностью принято звать,
Я просто болела и бредила
Так долго, что страшно сказать.
Ладьи благодати причалены,
Морщинами облик изрыт,
И плещутся в море развалины
Убитых до щепок корыт.
Город, поужинав запахом тёплого хлеба
Из перегретых, распахнутых настежь пекарен,
Молча раскинул пустые, уставшие зебры
И раскурил фонарей золотые сигары.
Город ко сну собирается, стелет постели
Ровных ночных площадей, закрывает кофейни.
Нежно качает пушистые, сонные ели
На рукавах опустевших дорожек аллейных.
Город устал, и последние свечи задуты,
Нам до утра не увидеться. Что ж, поскучаю,
Спать остаётся недолго, на булки с кунжутом
Тесто замешено. Будут на завтраке к чаю.
Этот день позади. На пушистых и вкрадчивых лапах
Подбирается вечер под окна, спокойный и синий.
Всё настойчивей страх начинает по сердцу царапать.
Я наказана ночью, хотя перед нею невинна.
Она будет сегодня длиной в мезозойскую эру,
С ней появятся сны неминучей больной вереницей.
Ни начала у них, ни конца, и танцуют химеры
На горячих углях до утра, пряча жуткие лица.
Но как только рассвет разобьёт свою первую чашку
И прольётся горячим и крепким, карминовым чаем,
Раскрываю и окна, и двери свои нараспашку,
И серебряных труб голоса узнаю и встречаю.
Затрубят они звонко, прогонят проклятую нежить
И толпу оголтелых чудовищ в уродливых масках.
Я вдыхаю свободу, но только закатом забрезжит,
Они снова придут рассказать свою страшную сказку.
Время застыло, уснуло в немыслимых позах.
В белом до самого неба, от края до края,
Ветер, усталый хозяин, присел на берёзу,
Струнами ветки стозвонные перебирает.
Дремлют, клювастые головы спрятав под мышки,
Чёрные угли грачей на высоких качелях.
Я где-то там, между ними. Похожа не слишком,
Просто мы все не вписались в пушистых и белых.
Это пока. В нашем мире не каждый обласкан.
Время оттает, возьмёт цветовую палитру,
И, подбирая единственно верные краски,
Выкрасит белое быстро, легко и нехитро.
Поле – зелёной, а радость – оранжевой кистью,
Розовой – губы, такой же – зарю и тюльпаны.
Мы подождём, только это – не ради корысти,
Наши с тобой перспективы пусты и туманны.
Нам эта яркая краска едва ли сгодится,
Нам не пристало носить разноцветные перья
Мы – непокорные, сильные, чёрные птицы.
Стражи холодного, милого сердцу кочевья.
Тише! Тише! Дай услышать,
Как по стенам и по крыше,
На крылечке и на вишнях
Первый снег узоры пишет.
Неба ласковые крохи
На ладошках, на ресницах
Исчезают с полувздохом…
Может, это просто снится?
Шелест, шелест бесконечный,
Шёпот сонный, шёпот тайный,
Ты кому летишь навстречу,
Гость незваный и случайный?
К тёплым окнам прислонился,
Каплей побежал покорной
Притворилась белой рысью
Кошка, что гуляла чёрной.
Тише, кошка! А иначе,
Ничего я не услышу.
А услышу – так заплачу,
Даже если это – слишком.
Даже если это глупо,
Я расплачусь. Станет легче,
Ведь со мной случилось чудо, —
Я смогла услышать вечность.
В одном маленьком-маленьком городе вовсе не тесно,
В нём гуляют ночами стихи, распеваются песни,
Они сами живут по себе, им плевать на законы.
Может быть, вы их видели? Может быть, даже знакомы?
В этом городе, кроме стихов, проживают и люди.
Ну а что, всем достанется места, стихов не убудет.
В основном – одиночки. Бывает, сбиваются в стаи,
На тесненных обложках смущённо себя называя.
Иногда они ходят друг к другу по делу и в гости,
А бывает, от счастья хмелеют, дурнеют от злости.
У одних и других – суета и долги, и болячки,
И бывают вельможи, простушки, шуты и гордячки.
То становятся счастливы, так на любовь отзываясь,
А на стареньких крышах в награду вдруг селится аист,
То срывает на шеях резьбу, как в изношенном кране,
И летят забубенные вниз, заливаясь слезами.
В этом маленьком городе все одинаково бренны.
Здесь относят людей на погост, и в корзину катрены.
И они, расставаясь от старости или недуга,
До последнего держат в двужильных объятьях друг друга.
Уснуть, уснуть до февраля.
Проспать и вьюги и морозы,
Пока сосульками земля
Прольёт оттаявшие слёзы.
Уснуть, уснуть под вой и плач
С цепи сорвавшихся метелей,
Пока, безумен и незряч,
Лютует ветер, злого злее.
Уснуть, укрыться с головой,
В никчёмный съёжиться калачик,
Сопеть, покуда шар земной
Во сне со мною не заплачет,
И всхлипнуть сладко по весне,
Схватить согретой грудью воздух,
И вновь от радости пьянеть,
Писать взахлёб стихи и прозу,
Взлетать со стаей сизарей
Над серым миром пешеходов,
И… страстно жаждать декабрей,
И сердцем ныть на непогоду.
Волк нахмуренный, волк лобастый,
Это ты, мой былой малец.
«Чем губастее – тем любастей», —
Так смеялся с тебя отец.
До мурашек, до злой боли
Мне знакомы и резкий жест,
И смешинка в твоём парóле, —
Бог не выдаст, свинья не съест
Только логово – не чертоги,
Лоб не зря на отцов похож,
Только взорваны все дороги,
По которым ты нė идёшь.
Бог ли выдал? Свинья ли съела?
Что теперь нам с тобой до них,
Что до прошлого нам за дело,
Поделённого на двоих?
Жизнь уже не начать снова,
Сроку давности – свой срок.
Мы с тобою – одной крови,
Не волчонок уже, – волк.
Я эхо твоё впустила
В сиротство огромных комнат.
Давай поболтаем, милый,
Пока эти стены помнят
Твой голос. Смешливый, прежний,
Какой он теперь, такой ли,
Как в нашей былой вселенной,
Не знающей зла и боли?
Срывая крючки и пломбы,
За эхом ворвутся тени,
Пускай и слепы, и хрóмы,
Но помнят угар сплетений.
Пройдутся, держа друг друга,
К звенящей тоске взывая,
Но нет, им придётся туго,
Здесь больше не стало рая,
И тени покинут стены,
Несчастные две калеки.
А эхо… Пальто наденет
И сгинет, уже навеки.
Какой садовник посадил роскошный куст?
Забыл и бросил…
А тот покорно рассмеялся, – ну и пусть,
Созрел под осень,
И заиграла кровь, ощерились шипы,
Не цвет – коррида…
– Вы, там! Кто не глупы, и не слепы,
Смотри, завидуй!
Но есть покой ли, неподатливая сласть,
И есть хозяин?
И кто смешал в тебе божественную страсть,
И лёд, и пламень…
Сцепились с яростью отчаянных юнцов
Восторг и слёзы,
Но забирает вьюга в белое кольцо
Шипы и розы.
Уймись, моя печаль,
Мой вечный враг и друг,
Грибным дождём с утра
Пролейся в грудь земную,
И мне не будет жаль
Под капель перестук
Раскланяться. Пора.
Другим тебя дарую.
Лети, моя печаль,
За тридевять ветров,
За тридесять снегов,
Не ведая преграды,
Оранжевую шаль
Пустеющих дворов
И пару лучших строк
Возьми себе в награду.
Беги, моя печаль,
Я дальше буду жить,
Кресты моих утрат
Неси, как груз бесхозный.
Ищи другой причал
Предательству и лжи,
Мне только бы узнать, —
Ещё не слишком поздно.
Скучные, слишком скучные
И на себя непохожие,
Словно дворцовые ключники,
Горбятся злые прохожие.
Подняли тёплые вороты,
Смотрят вокруг подозрительно,
Точно конфеты, завёрнуты
В шарфы, пальтишки и кители.
Вьючные мулы и лошади,
Тащат кошёлки с баулами,
Землю пинают галошами,
Нервные, серые, хмурые.
Может, в досадливой публике
Есть и герои, и клоуны,
Феи, принцессы и умники,
Просто, они заколдованы?
Там, за деревьями мятыми
И за холодными окнами,
Сбросят ботинки и ватники,
Станут смешными и кроткими.
Грянут винтажно—винилово
Вальсы Шопена и Штрауса,
Чаем запахнет жасминовым…
Или мне всё это кажется?
В углу засел дремотный вечер,
Уже немного близорук,
Часы играют в чёт и нечет,
Очередной смыкая круг,
Щенком скулит озябший ветер
Да морось просится в окно,
В обнимку ноги, разодеты
В овцы тончайшее руно…
В печи, томясь и соблазняя,
Доходит яблочный пирог,
И в позе вечного лентяя
Храпит на коврике бульдог.
В родные вглядываясь лица,
Я отражусь на дне зрачков,
Пойму, что в запахе корицы
Оттенком слышится любовь…
Услышу каждой крохой кожи,
Вот так, болтая ни о чём,
Что нету ничего дороже,
Чем, друга трогая плечом
И чай заваривая крепкий,
Вдыхать горячий аромат
И драмы нынешнего века
В стаканах ложками мешать.
Догорают червонцы окрест,
Ни присвоишь за так, ни ограбишь,
Это чей-то насмешливый жест
Или просто божественный шабаш?
Всё навзрыд, на разрыв, чересчур…
На последнем дыхании лета
Сумасшедший трубит трубадур,
И задаром швыряет билеты.
Наберу их на целый партер,
Но спектакль остаётся последний,
Насмотреться не выйдет теперь,
На поклоне божественный гений.
Я ладони себе отобью,
Безрассудно тебя провожая,
Несравненную осень мою,
Разве будет другая такая…
Церковь Троицы Живоначальной. Ростовская обл. х. Волченский, каменная церковь построена в 1892 году. ныне восстанавливается.
Не град Петров, – стояла на холме
Оглодком лет, пожарной каланчой,
Держала крест с Иисусом наравне,
Да только жаль, что ни одной свечой
За целый век холодных русских зим
Не обогрел никто сиротских стен,
И как же óстов твой невыносим,
Один, как перст, – не жив, не убиен…
Смиренный мой, святейший мой приход,
Хоть нет клобука, дьякона, икон,
Твоя душа единственно не лжёт,
Пока порог не золотом мощён.
Руками трону мудрости твоей,
Вернусь домой, покорна и проста.
В моём роду не видывали змей,
А будто жало вырвано из рта.
Помолчим поутру на два голоса,
Понимаем друг друга едва,
Очутились на северном полюсе, —
Обернулась земля в покрова…
Локоть в локоть, как будто за тридевять
Невозможно далёких земель,
И ни слова единого вымолвить
На прощанье никто посмел.
Незамёрзшие лужи – купелями
В белизне молодого холста,
И красивая вроде, и смелая,
Только жаль, – не такая, не та.
Рассмеюсь – вот и всё, что я сделаю,
А сама – ни жива, ни мертва,
Как босыми ногами, по белому
В покрова, покрова, покрова…
Она запретна и законна,
Она в геенне – сатана,
И на коленях у иконы —
– Она.
Она – брюнетка и блондинка,
Мудра, но всё-таки, глупа,
Хоть цаца, хоть простолюдинка,
– Слепá.
Она реальна и химерна,
Она проста, как дважды два,
Но так сложна… И неизменно
Права…
Она спасается слезами,
А иногда – наоборот,
Дитя изменчивых Адамов
И Ев,
И вот…
С лица и даже наизнанку
Узнаешь с тысячи шагов,
С любой походкой и осанкой
– Любовь…
Смеётся, сахарней черешни,
Пьянее браги и вина,
Старухи-смерти неизбежней,
Но жить обречена.