Солнце палило иссушенную землю, нещадно жгло, ставшую жёсткой как щётка, траву, а поникшая листва на деревьях ждала прихода долгожданной влаги. Ветер возил прозрачными пальцами по превратившейся в пыль дороге, устало встряхивал жидкие кустарники, торчавшие возле покосившегося частокола заборов, перепрыгивал в давно заброшенные огороды и выметал из оставленных людьми жилищ нанесённую им же пыль.
Только в одном доме в деревне всё ещё текла река жизни, хотя можно было сказать, что здесь остался иссохший ручеёк. И когда хозяин наконец перестанет топтать эту землю, то поселение можно будет признать официально мёртвым. Но старик пока не торопился на тот свет, а даже вёл активную жизнь, и сейчас в его дворе хозяйничали три женщины с одинаковыми лицами, отличали их только морщины, прорисованные временем.
Женщины носили от колодца воду, тёрли бельё в тазах, хлопали мокрыми тряпками и развешивали их на высоко подвешенные верёвки. Периодически они бросали недовольные взгляды в сторону поваленного дерева, которое совсем недавно выкорчевал шторм и бросил перед входом в лес, а у хозяина дома всё никак не доходили руки пустить его на дрова. И сегодня в тени поникших ветвей, остатками листьев которых играл заскучавший без дела ветер, сидели две девицы и лениво перебрасывались фразами. Ту что помоложе звали Фаина, она была светловолосой, высокой и казалась по-юношески тощей, но под наглухо застёгнутой рубашкой и длинными мешковатыми шортами прятались шикарные изгибы тела, которых девушка всегда стеснялась. Другая носила странное имя Насто, была круглолицей хохотушкой, с длинной русой косой. Она, наоборот, выставляла напоказ голые покатые плечи, сверкала глубоким вырезом майки, оттянутой под тяжестью груди, и всё время находилась в движении, суетливо проверяя сумку, глядя в телефон или рассматривая окрестности. Чуть поодаль, замотавшись в продуваемую курточку и положив голову на рюкзак, дремал в теньке полноватый юнец. Кеша вздрагивал каждый раз, когда ветка или растущая рядом трава хлопала по белёсому телу, пытался полностью залезть в не подходящую по размеру куртку и тихо злился на жизнь, поглядывая на девушек сквозь дырчатую подкладочную ткань, закрывающую лицо от мошкары. Отдельно от собравшихся, явно подчёркивая свою независимость, прямо на земле сидел Никита Белосиневский. Он не прятал смуглый торс от солнца, глумился над женщинами, трудившимися во дворе, намеренно повесив майку на шею и подмигивая им, чем вызывал бурю негодования.
Вдруг дверь дома отворилась, во двор высыпала стайка смуглых от загара ребятишек, а за ними вышел статный седовласый старец. Он размял спину, поведя плечами, поправил светлую рубаху свободного покроя и огляделся вокруг. Мужчина остановил долгий взгляд на приезжих, крикнул мальчишкам, знаками призывая одного из них.
– Лапсет туввах ветти. Руттох, руттох1! – Послышался незнакомый язык, и мужчина показал в сторону Насто и Фаины, вставших с бревна и перебравшихся за уходящий в лес тенью.
Парнишка кривляясь подбежал к деду, тот шутливо потрепал его по светлой голове, и они оба завернули за бревенчатый угол дома.
– Интересно, что он ему сказал? – Сказала вслух Фая, чертившая на песке прутиком смешные рожицы.
Никита на секунду оторвался от созерцания экрана, усмехнулся и, возвращаясь к своему занятию, проговорил.
– Он сказал, что мы зажравшиеся горожане, но им так нужны деньги, что нужно сделать все, что мы скажем. Но содрать с нас втридорога!
Фаина печально посмотрела в сторону веселящихся детей, покривила полные губы и вздохнув произнесла.