Когда номер готовился к сдаче в печать, практически одновременно произошло два события: V Всероссийский конгресс политологов и XI съезд партии «Единая Россия». В работе первого форума приняли участие специалисты в области политической науки, во втором мероприятии – государственные чиновники, партийные функционеры, связанные с «Единой Россией» политики и приглашенные гости. Совпадение дат было отмечено в приветственном письме партии V Всероссийскому конгрессу политологов, подписанном руководителем Центрального исполнительного комитета А.Ю. Воробьевым: «Знаменательно, что профессиональное политологическое сообщество собралось для обсуждения актуальных вопросов в дни проведения XI съезда партии “Единая Россия”… Уверен, что конгресс даст возможность увидеть перспективы политологической науки… а проведение конгресса в дни обсуждения Послания Президента Федеральному Собранию и XI съезда партии “Единой Россия” обогатит его новым содержанием».
В последние годы заметен рост внимания политиков к политическим исследованиям и преподаванию. Политики все чаще примеряют на себя одежды политологов. Все больше становится приветственных писем, направляемых в адрес конгрессов представителями государственных структур и политических организаций. Вот только свидетельствует ли это о том, что голоса исследователя-политолога, профессионального эксперта стали громче, что к ним действительно прислушиваются в коридорах власти? Или это свидетельствует о других тенденциях?
Похоже, в структурах власти начинают осознавать необходимость «умной политики», использование научной и экспертной составляющих как необходимой ее составной части. Однако политические элиты и даже многие обслуживающие власть аналитики плохо представляют себе, что происходит в мировой и российской политической науке, каковы ее возможности, как отличить профессиональную работу от звонких, но неквалифицированных деклараций.
Одна из причин этой проблемы – значительный разрыв между политикой и политической наукой, существующий в нашей стране. Для преодоления этого разрыва необходимы посредники, которые обеспечивали бы связь между научной и политической деятельностью, разъясняли бы политикам и публике современные научные достижения и состояние дисциплины. Именно одним из таких посредников является «Политическая наука», которая вместе с другими политологическими журналами представляет дискуссионную площадку, где вырабатываются и утверждаются критерии профессиональной деятельности.
Именно в направлении развития этих возможностей заду-мана дальнейшая эволюция нашего журнала. Развивая традиции ИНИОН РАН, связанные с обзором и анализом новейшей исследовательской литературы и современных научных достижений, мы планируем в дальнейшем на страницах издания уделять больше внимания состоянию политической науки, ее отдельных субдисциплин и тематических направлений. Журнал ставит перед собой амбициозные цели, связанные с формированием научно-информационной и дискуссионной площадки для всех политологов, владеющих русским языком, в том числе и проживающих в странах ближнего зарубежья. Перед специалистами из стран бывшего СССР стоит очень много общих исследовательских задач. Объединение усилий в их решении позволит продвинуться дальше в понимании не только специфики партийных документов и посланий руководителей политических партий, но и политической жизни наших стран в целом, будет способствовать повышению авторитета позиции профессионального сообщества политологов.
Теперь несколько слов о тематике номера. Она актуальна для всех государств так называемого постсоветского пространства, которые после распада СССР вынуждены были решать одновременно задачи трансформации политического режима, рыночных реформ, государственного и национального строительства в условиях этнокультурной разнородности. Развитие некоторых конфликтных ситуаций, возникших на этой основе, сопровождалось кровавыми столкновениями. Но и когда их удавалось избежать, урегулирование конфликтов и разногласий по поводу представлений о путях формирования государств и наций достигалось нелегко. Многие проблемы не решены и по сей день. В настоящем номере анализируются различные стратегии в отношении этнокультурных меньшинств, их роль в государственном строительстве в новых независимых государствах. Кроме того, в номере рассматривается влияние иммиграции и глобализации на западные модели национального государства, варианты их ответов на новые вызовы. Надеемся, что обсуждение данных проблем на страницах нашего академического издания послужит развитию обмена мнениями между учеными, аналитиками и политиками по поводу возможностей, перспектив и направлений развития государства и нации в России и других странах.
Е.Ю. Мелешкина
Е.Ю. МЕЛЕШКИНА
Сложные процессы становления государств и наций, происходящие в посткоммунистических странах в последние десятилетия, волна сецессий и национального самоопределения, проблемы существования европейских национальных государств в условиях массированной иммиграции представителей инокультурных сообществ, европейской интеграции и ряд других событий актуализировали вопросы оснований легитимности и организации публичной власти в территориальных политиях. Если, согласно нормативному принципу народного суверенитета, источником легитимности государственной власти является народ, то каков объем прав этнокультурных меньшинств как частей этого народа? Ведь в каждом конкретном случае народ представляет собой уникальную комбинацию политических, религиозных, расовых, языковых, этнических и других идентичностей, а «общая воля», о которой писал Ж. – Ж. Руссо, неизбежно предполагает подчинение меньшинства большинству. История знает немного примеров моноэтничных наций. В современной Европе (и то с оговорками) к ним можно отнести Армению, Данию, Исландию, Норвегию, Польшу, Португалию, Венгрию. В случае же выраженного этнического разнообразия, предполагающего наличие значительных меньшинств, возникает немало противоречий, которые неизбежно обостряются при определении содержания национального проекта.
Как показывает политическая практика, исторически сформировались и ныне реализуются различные, порой противоположные варианты стратегий государственного и национального строительства, специфика которых зависела от ответа на поставленный выше вопрос. Если упрощать многообразие этих стратегий, то можно свести их как минимум к трем идеальным типам. Первый предполагает преимущественно гражданско-территориальный, надэтнический и надконфессиональный взгляд на формируемое государство – нацию и ее границы, соответствующие стратегии государственного строительства, предполагающие участие граждан в управлении государством вне зависимости от их этнокультурных особенностей. Второй тип включает формирование нации на основе интеграции в политическое тело относительно самодостаточных этнокультурных сообществ, консенсусные практики государственного строительства и политическое участие в управлении с учетом членства в отдельных этнокультурных сообществах. Третий тип характеризуется примордиалистким взглядом на критерии членства в нации, отсутствием консенсусных практик в национальном и государственном строительстве, политику исключения этнических и (или) конфессиональных меньшинств из процесса управления государством. Данные типы достаточно хорошо описаны в научной литературе.
Представления о первом типе сформировались преимущественно на основе исследования результатов государственного и национального строительства в ряде стран Западной Европы и в США1. «Гражданские» нации-государства сложились не только в результате войн, закрепления территориальных границ, насилия, связанного с мобилизацией ресурсов внутри страны [см., например: Tilly, 1983; Tilly, 1993]. Важную роль в их формировании играли ассимиляторская политика в отношении этнических и конфессиональных меньшинств в области языка, культуры, образования, провозглашение принципа равенства индивидуальных прав при отсутствии признания коллективного права меньшинств на политическую институционализацию их воздействия на процесс управления. Как отмечал Ч. Тилли, «практически все европейские правительства в конечном счете предпринимали шаги по гомогенизации своего населения» для установления контроля [Tilly, 1975]. Такая политика облегчала задачу формирования государственного суверенитета и государственной идентичности, поскольку сужала круг потенциальных участников дискуссии о верховенстве власти, ослабляла шансы соперников центра на легитимное оспаривание его прав, упрощала разработку критериев членства в политическом сообществе.
При осуществлении политики культурной и политической стандартизации часто также использовалось насилие. Ярким примером этого является Франция, в которой важную роль в процессе культурной и политической унификации и стандартизации сыграли Великая французская революция и последующее правление Наполеона Бонапарта2. Однако войны и принуждение были ведущими силами формирования и раннего развития государств, но по мере того как эти государства стабилизировались и росли, они становились менее принуждающими: институты развивались и способствовали заключению гражданских сделок [Tilly, 1990].
По мере развития «гражданских» государств и снижения значимости насилия все большее значение начинают приобретать вопросы внутренней политической организации, включающей развитие институтов политического представительства и политических размежеваний, структурирующих нацию. Получают развитие институты представительной демократии. В качестве основного принципа принятия решений закрепляется принцип большинства.
Представления о втором типе3 во многом сложились на основе исследования практики формирования государств в многосоставных обществах, включающих в себя различные сегменты, обладающие собственной культурной идентичностью, социальными и даже политическими институтами. Задача интеграции этих сообществ в единое политическое целое не предполагала уничтожения собственной идентичности (в том числе политической) как первоочередной задачи, а, напротив, допускала формирование сложного комплекса идентичностей, горизонтальной или вертикальной системы разделения властей, обеспечивающей участие в принятии политических решений представителей сегментов. Данная задача предполагала соответствующую форму организации власти: консоциативную или (и) федеративную.
Федеративный способ организации власти в условиях этнокультурной разнородности предполагает наличие компактного проживания меньшинства или меньшинств на определенных территориях, получивших статус государственных образований и, соответственно, автономию в решении вопросов своего исключительного ведения, а также институциональные каналы влияния на общефедеральную политику.
Консоциации складываются в условиях многосоставных обществ [Лейпхарт, 1997] или «сегментарного плюрализма» [Lehmbruch, 1993], который характеризуется наличием комплексной организационной структуры у лингвистических, конфессиональных или идеологических меньшинств. Эта структура состоит из разнородных общественных и политических организаций, централизованное управление которыми осуществляют социально-политические элиты групп меньшинств. Консоциативная демократия возникает в период объединения и интеграции этих вертикальных сегментов в рамках одной системы управления, развивающейся на общенациональном уровне. Консоциация предполагает обязательное участие институционализированных сегментов в правительстве и – шире – в процессе принятия политических решений, принцип пропорциональности в отношении сегментов при назначении на ключевые государственные посты и распределении ресурсов [Лейпхарт, 1997, с. 60].
При всем различии между этими формами разделения власти между ними есть определенные важные сходства: автономия субъектов федерации или сегментов консоциации при решении их внутренних вопросов и использование консенсусных практик при принятии политических решений. В федеративном государстве консенсусные принципы выражаются в нормативно закрепленных правилах изменения конституции, в обязательном согласии всех или отдельных субъектов федерации при принятии ряда политических решений4. В консоциации консенсусные принципы проявляются еще более отчетливо при принятии решений на правительственном уровне. Консоциация предполагает осуществление власти большой коалицией, включающей в себя партии или лидеров, представляющих все значимые сегменты общества, взаимное право вето при принятии общественно важных решений как гарантии учета интересов меньшинств [Лейпхарт 1997, с. 60]. Данные сходства обусловливают тот факт, что консоциативный принцип организации на практике довольно часто дополняется федеративным, а в федерациях, предполагающих национальный принцип формирования, присутствуют элементы консоциации.