Уже который год я живу в страхе. Это не тот страх, что заставляет прятаться по углам и запираться в спальне, не тот, который подстерегает в темном переулке с пистолетом в руках или проникает в тело вместе со страшной болезнью. Мой страх не заметен окружающим. Он таится глубоко внутри и не показывается наружу. Но я все время помню о нем. Я так же, как и всегда, мило улыбаюсь и флиртую с кавалерами. Я пью шампанское и хожу в театры, каждый день надеваю красивое платье и укладываю волосы, каждый день радуюсь и грущу, смеюсь и плачу.
Но страх всегда со мной, и днем и ночью, и летом и зимой, и в болезни и во здравии… Он проник в каждую клеточку моего тела и моей души, намертво въелся в сердце. Я совершила самое страшное предательство из возможных – я предала свою любовь. Что ждет меня за это? Как накажут меня Бог и жизнь? Хотя уже наказывают. Потому что я ни разу с того времени не была счастлива. Ни одного дня, ни одной минуты.
1890 год
– Роланд, мы сможем позволить Софи лето в Девоншире? – напряженным голосом спросила за обедом мама. – Ты же знаешь, если Софи не поедет, нас все засмеют.
– Амалия, – раздраженно фыркнул папа, – у меня долгов, как звезд на небе, мы не только не можем себе позволить каникулы Софи, но и, боюсь, придется ей сменить школу.
Я застыла, не донеся до рта ложечку с кусочком торта. Предпоследний класс, друзья, знакомые, недоброжелатели и завистники – вся моя жизнь в школе Солентон. Я проучилась в ней почти пять лет. Даже не так, я прожила в ней пять лет, посещая родительский дом только на Рождество и на летних каникулах. Я так привыкла к древним массивным стенам, сложенным из красного камня, которым уже более ста лет, привыкла к высоким потолкам и гулким коридорам. Самая престижная частная школа в Англии. Лучшие из лучших, самые-самые – это мы, ее ученицы. Нас всего тридцать девочек, все – наследницы огромных состояний, завидные невесты, гордость и краса королевства.
Позвольте представиться: старшая дочь виконта Нордвика, отпрыск благородного древнего рода, София Антуанетта Октавия, баронесса Нордвик. Мне семнадцать лет (точнее, семнадцать с половиной), я умею рисовать, играть на арфе и фортепиано, читаю и пишу по-французски и по-немецки. Пою. Хорошо знаю латынь. И еще много всего, так необходимого молодой, хорошо воспитанной девушке.
– Что ты такое говоришь, Роланд?! – воскликнула мама. – Мы не можем забрать из пансиона Софи! Ей осталось доучиться всего год. Ты же знаешь, как сейчас модно для девушки иметь хорошее образование. Наша возлюбленная королева…
Мама села на своего любимого конька и еще некоторое время продолжала петь оды королеве Виктории.
– После принятия закона о всеобщем образовании не знать латынь было бы верхом неприличия… – распиналась мама дальше, папа пытался вставить слово, но куда там! – Сейчас не только мальчики из аристократических семейств обязаны пройти обучение в Итоне или Кембридже, девочки также имеют возможность получить приличные знания. Даже дети крестьян и рабочих ходят в школу, а ты хочешь лишить наших девочек…
Сама виконтесса Амалия Нордвик (моя обожаемая мама) всегда шагала в ногу со временем. Обучалась в престижной частной школе для девочек в Оксфордшире, говорила на итальянском, французском и немецком языках, умела поддерживать беседу на любые темы. И постоянно кичилась этим перед папой, который кроме английского других языков не знал, хоть и закончил в свое время Итон.
– Да я не об этом, – махнул расстроенно рукой папа, – я о том, что школа стоит огромных денег. Несколько тысяч фунтов в год, Амалия! Где их взять?!
– Можно подумать, это ты платил за прошлый год! – фыркнула мама. – Мой отец оплатил Софи школу.
– В прошлом – да, а в следующем? – насупился папа. – Твой обожаемый отец – непредсказуемый тип. То он дает деньги, то даже не отвечает на просьбы.
– А нечего было называть его выскочкой и нуворишем…
«Началось», – хихикнула в кулак я и перевела взгляд на потолок. В такие минуты я рассматривала лепнину, роспись или гобелены с вышивкой, которыми были затянуты стены столовой. В нашем древнем замке было на что посмотреть. Правда, гобелены несколько поистрепались, лепнина потрескалась и кое-где осыпалась, а стул подо мной так и норовил развалиться, но мне все нравилось – и пыль, и запустение, и некий налет ветхости и древности на замке. Каждый раз, приезжая на каникулы домой, я открывала для себя что-то новое и интересное. То картинную галерею в западном крыле, то чердак с пыльной поломанной мебелью восемнадцатого века, то изящный орнамент с амурчиками в странных позах на потолке оружейной. До двенадцати лет я жила с родителями, потом меня отдали в пансион. После этого каждый приезд в родовой замок Нордвик становился для меня событием. Замок был построен еще в семнадцатом веке на берегу Ирландского моря в живописном уголке графства Камберленд. И пусть здесь почти всегда ветрено и сыро, я очень любила свой дом.
Мама была дочерью богатого промышленника, разбогатевшего на производстве ткани, шерсти и кожи и получившего рыцарское звание за заслуги перед короной лишь двадцать лет назад. Так что, теоретически, мезальянсом их брак не был. Мама и папа были дворянами. Но иногда я слышала, как ругались родители (а делали они это довольно часто). Обвинения в низком происхождении звучали из уст папы в ответ на мамины заявления о нищенском прозябании виконта до свадьбы и огромном приданом, которое спасло семью Нордвик от разорения.
«Но, видимо, ненадолго», – подумала рассеянно, прислушиваясь к разговору, который велся уже на повышенных тонах.
– Куда ты мог деть пятьдесят тысяч фунтов приданого?! – воскликнула мама, и я вздрогнула, очнувшись от задумчивости.
– Во-первых, дорогая, – саркастически произнес отец, – твои пятьдесят тысяч были потрачены еще двадцать лет назад. Ты знала, что почти все пошло на оплату долгов моего отца.
Он в раздражении бросил на стол вилку.
– После свадьбы я не получил ни фунта сверх приданого, хотя не раз обращался за помощью к тестю.
– Нужно было с умом управлять землями и распоряжаться деньгами, а не вкладывать в сомнительные авантюры, – бросила в ответ шпильку мама. – Ты всегда был бесхарактерным и безвольным. Прав был мой отец…
«Опять», – вздохнула я. В последнее время мама и папа ссорились очень часто. Почти каждый день. Если я правильно поняла, то папа потерял деньги, вложив их в спекулятивные акции и прогорев на них. Мама постоянно шпыняла его за неспособность заработать, а папа в ответ говорил, что лорд и не должен зарабатывать, «пусть зарабатывают плебеи, такие как тесть». После этого (как правило) было слышно звон битой посуды и крики мамы «Лучше бы я приняла предложение графа К…» или «Ты ничему не научился в Итоне, только проигрывать на скачках и в карты!» – и все в таком роде. После таких ссор родители по несколько дней не разговаривали, а я старалась не попадаться им на глаза, проводя все время с младшей сестрой в ее комнатах.
Адели было десять лет. Она не садилась с нами за стол и ела обычно в своей спальне в обществе няни. Адель родилась с больными легкими. Поэтому она постоянно кашляла, и у нее был плохой аппетит. Полгода она проводила в Бате на водах, полгода – на южном побережье Франции и только несколько недель летом в нашем поместье. Так что видела я сестру редко. Мы почти не общались: няня запрещала ей долго разговаривать (чтобы не напрягала легкие), доктор советовал не перегружать обучением (в десять лет она умела только читать и плохонько писать). Я сама развлекала ее. Рассказывала о своем пансионе, читала вслух книги, описывала своих подружек. Адель слабо улыбалась и тихонько кашляла в платок. Бледная, худенькая и слабенькая, сестра была постоянной головной болью родителей и моей сердечной болью.
– Роланд, ты хочешь сказать, что наши дела совсем плохи? – наконец спросила мама, поднося платочек к глазам (наверное, решила не доводить дело до скандала). – И мы в этом году не поедем с Аделью в Бат? Я виделась с графиней Мерсисайд, и мы договорились встретиться…
– Не знаю, Амалия, – папа встал и бросил на стол скомканную салфетку, – если удастся взять в долг…
– Но девочке нужен теплый климат, ты же знаешь, – всхлипнула мама, – бедная Адель не сможет перенести зиму в Англии. Мы весьма недорого сняли виллу в прошлом году в Неаполе.
Папа раздраженно махнул рукой.
– Попроси у своего отца, – бросил он сквозь зубы, – пусть даст.
– Папа и так оплачивает пансион Софи и дал нам денег на поездку в Бат в прошлом году. Он тогда сказал, что помогает в последний раз, – и добавила: – Я же тебе говорила.
– Значит, попроси еще. Поплачь, – папа был злым и раздраженным. – Ты же это умеешь. Я пройдусь. Не жди меня к ужину.