Читать онлайн
Квартира в Париже

6 отзывов

Келли Боуэн
Квартира в Париже

Невоспетым героям, проявившим удивительную храбрость и стойкость в борьбе против ненависти и репрессий. Ваши жертвы и усилия навсегда останутся в нашей памяти

Kelly Bowen PARIS APARTMENT

Глава 1

Аурелия

ПАРИЖ, ФРАНЦИЯ, 10 июня 2017 года

С портрета на нее пристально смотрела обнаженная темноглазая женщина.

Смелые оранжево-алые мазки, вскинутые над головой руки, протянутые к зрителям, развевающиеся за спиной темным облаком волосы. Выхваченная из тьмы лучом света, падающим из распахнутой двери, она сердито глядела с полотна, будто возмущаясь бесцеремонным вторжением, нарушившим уединение.

Лия застыла на пороге, сжимая в одной руке тяжелый ключ, а в другой – конверт с аккуратно сложенными документами, подтверждавшими ее полное право находиться в этой квартире.

Эта неизвестная доселе квартира со всей обстановкой, теперь принадлежащая ей, по заверениям юристов, стоит целое состояние.

«Наверное, бабушка души в вас не чаяла», – не смогла скрыть зависть секретарша, разглядывая адрес.

И Лия ничего на это не ответила, потому что бабушкино последнее волеизъявление было столь же загадочно, как и вся жизнь, и по поводу особого обожания у Лии были серьезные сомнения.

– Вода, свет, газ должны быть подключены, – сообщила появившаяся сзади Лии на лестнице консьержка.

Хранительница ее собственности, представившаяся просто Селестой, оказалась на удивление молодой улыбчивой женщиной с коротким розовым ежиком на голове.

Лии она сразу же понравилась.

– В кабинете я сижу редко, но, если понадоблюсь, обычно где-нибудь рядом. Просто позвоните.

– Спасибо, – рассеянно поблагодарила Лия, опуская ключ в карман.

– Когда звонили, вы, кажется, сказали, что это квартира вашей бабушки?

Селеста небрежно облокотилась о лестничные перила.

– Да. Она ее мне завещала.

По крайней мере, так ей сообщили в юридической фирме, когда пригласили ознакомиться с целой горой бумаг. Хотя до тех пор квартира оплачивалась со счета, открытого на имя Grandmèrе^[1], сама Эстель Алар, насколько Лия знала, кроме Марселя, никогда нигде не жила.

– Ах, примите мои искренние соболезнования, – мягко сказала женщина.

– Благодарю вас. Ее смерть не была внезапной. А вот эта квартира… большой сюрприз…

– Ну не плохой, как бывает, – заметила Селеста. – Всем бы так везло.

– И правда, – согласилась Лия, теребя эмалевый кулон на шее.

До сегодняшнего дня антикварное украшение было единственным бабушкиным подарком, врученным без особых церемоний в день восемнадцатилетия.

Лия окинула взглядом консьержку.

– А давно вы здесь работаете?

– Шесть лет.

– Вы, наверное, ничего не знаете ни о квартире, ни о моей бабушке Эстель Алар?

Селеста покачала головой.

– К сожалению, нет. Хотя я знакома со многими жильцами, врать не буду, я не имею ни малейшего представления, чья это была квартира, знаю только, что последние шесть лет в ней никто не жил.

Лия вдруг порывисто сунула документы под мышку и, расстегнув молнию на портфеле, выудила рисунок размером с лист писчей бумаги – яркое, даже несколько грубоватое изображение особняка, утопающего в изумрудной листве деревьев на фоне синего неба.

Не считая ключа, этот рисунок оказался единственным предметом, особо упомянутым в завещании.

– Вам известна фамилия Сеймур? Уильям Сеймур? Ни о чем не говорит? – спросила Лия, показывая картину Селесте.

Та снова покачала головой.

– Нет. А можно спросить, кто он?

– Без понятия. Наверное, художник, на этой картине его подпись.

– Вот как? – заинтересовалась Селеста. – Думаете, он когда-то тут жил?

– Откуда мне знать? – вздохнула Лия, пряча рисунок в портфель.

Она особо и не рассчитывала что-то узнать, но попытка не пытка.

– Хотите, могу покопаться в домовых книгах, – предложила Селеста. – У нас сохранились архивы за много лет. Если Уильям Сеймур когда-то здесь жил, глядишь, что-нибудь и найдется.

Лия была тронута предложением до глубины души.

– Нет, не сто́ит.

Ей не хотелось обременять эту добрую женщину. Сначала она сама проведет небольшое расследование.

– Хорошо. Но если передумаете, дайте знать.

– Благодарю вас. Непременно.

Селеста, казалось, колебалась.

– Собираетесь здесь пожить? – наконец спросила она.

Лия уже хотела было ответить, но передумала.

Если коротко, то да, хотя бы ненадолго. А вот дальше… все не так просто.

– Конечно, это не мое дело, – опустила голову консьержка. – Извините.

– Ну что вы, – улыбнулась Лия. – Я просто еще не решила.

– Оставайтесь, – искренне предложила Селеста. – Я бы с удовольствием…

Послышался звук лязгнувшего замка, за которым последовал взрыв истеричного лая. Лия обернулась. Из квартиры напротив появилась пожилая женщина со светлым извивающимся комочком шерсти под мышкой и, опираясь на остроконечную тросточку, засеменила навстречу.

Она была похожа на персонажа из американской рекламы мыла или пылесосов середины двадцатого века: платье в цветочек с завышенной талией и широкой юбкой, ожерелье из крупного жемчуга на шее, седые завитки, обрамляющие обильно напудренное лицо с пунцовыми накрашенными губами. Помада растеклась по глубоким морщинкам вокруг рта, создавая жуткий эффект.

Аурелия невольно представила, как бы сейчас grand mère неодобрительно прицокнула языком.

«Лия, косметика не должна бросаться в глаза, если, конечно, не хочешь, чтобы тебя ценили только за внешность».

В те времена Лия была подростком, очень любила краситься блеском для губ, и ее раздражали непонятные придирки. Но теперь она поняла, что grand mère была права. Соседка шаркала по мраморному полу, не отрывая потрясенного взгляда от обнаженной натуры, возвышающейся в сумраке квартиры у Лии за спиной. Похоже, картина произвела на нее такое же впечатление, как и на Лию, впрочем, удивление быстро сменилось явным неодобрением.

Лия с натянутой улыбкой загородила собой дверной проем, не давая заглянуть в комнату.

Женщина нахмурилась и вытянула шею.

– Добрый день, – вежливо поздоровалась Лия, поддавшись вбитой за школьные годы привычке приветствовать старших.

В ответ собака разразилась неистовым тявканьем. Пронзительный лай, отражаясь эхом от мраморного пола и оштукатуренных стен, немилосердно зазвенел в ушах. Скривившись еще сильней, дама выудила откуда-то среди складок юбки кусок колбасы. Собачонка тут же притихла, позабыв о Лии, и уставилась глазками-бусинками на вожделенное лакомство в скрюченной руке.

– Вы хозяйка квартиры? – раздался в наступившей тишине грубый, словно наждачная бумага, голос женщины.

– Да, – не очень уверенно ответила Лия, еще не привыкшая к своему новому положению.

– А я здесь всю жизнь прожила. С самого тысяча девятьсот сорок третьего года, – прищурилась старушка.

Улыбка Лии увяла.

– Ого… Так долго…

– Я в курсе всего, что происходит в этом доме. И за все эти годы через ваш порог не переступило ни единой живой души. До сих пор.

– Гм, – уклончиво промычала Лия.

Поди разбери, то ли это вопрос, то ли утверждение, а может, даже обвинение. Потеребив конверт с документами, она прижала его к груди.

– Вы здесь одна будете жить?

Старуха вскользь покосилась на левую руку Лии.

– Прошу прощения?

Лия подавила порыв спрятать руку в карман.

– В вашем возрасте все давно замужем. Вероятно, поезд ушел. Не повезло.

Лия остолбенела, неужели послышалось?

– Простите?

– Видала я таких.

Соседка фыркнула, разглядывая тяжелый рюкзак, портфель и, наконец, голые плечи Лии и тесемки красного сарафана вокруг шеи.

– Это каких же?

Терпение Лии подходило к концу, сменяясь раздражением.

– Не хватало еще вашей музыки. И гулянок с выпивкой да наркотой не потерплю. И чтобы всякие проходимцы к вам не шастали по ночам.

– Хорошо, проходимцев буду водить только днем, – не удержавшись, медовым голоском съязвила Лия.

Селеста, хранившая молчание во время пикировки, прыснула со смеху и притворно закашлялась.

Женщина резко обернулась.

– Добрый день, мадам Хофман, – взяв себя в руки, поздоровалась Селеста. – Как поживаете?

Мадам Хофман сурово взглянула на розовые волосы консьержки и презрительно ухмыльнулась.

– Докатились, – пробурчала она.

У Селесты зазвонил телефон.

– Дела, дела, – взглянув на экран, извиняющимся тоном сообщила она Лии. – Если что понадобится, звоните, и добро пожаловать.

И оторвавшись от перил, помчалась вниз по лестнице, вызвав очередной истеричный приступ тявканья.

Лия воспользовалась моментом и, скрывшись в квартире и захлопнув за собой дверь, тут же оказалась во тьме и духоте, зато избавилась от продолжения разговора.

– Конечно, попробуй тут не разозлись, – пробормотала она стоящей перед ней картине. – С такой соседкой, да с самого сорок третьего года, я бы вообще взбесилась.

Ответа не последовало.

В квартире воздух был спертый от времени и пыли – судя по всему, здесь никто не жил гораздо дольше шести лет, о которых знала Селеста.

Лия сложила вещи на пол и подождала, пока глаза привыкнут к темноте.

В глубине комнаты, на стене, выходившей на широкую, залитую солнцем улицу, виднелись полоски света, пробивающегося сквозь плотные шторы на окнах. Его хватало лишь разглядеть смутные очертания окружающих предметов без каких-либо подробностей.

Лия осторожно, мелкими шажками, обошла картину и направилась к окнам. Половицы скрипели на каждом шагу, словно протестуя против ее вторжения. Протянув руку к зашторенной стене, кончиками пальцев нащупала тяжелую ткань, похожую на камчатное полотно. Пока все хорошо. Никто на нее не выскочил, не свалился на голову и не кинулся под ноги. Пальцы нащупали край шторы, где-то вверху на багете забренчали кольца. Лия без раздумий потянула за штору.

И тут же об этом пожалела.

В слепящем солнечном свете, залившем комнату сквозь старинные окна, ее окутали густые, удушливые облака пыли, от которых тут же заслезились глаза. Лия поперхнулась и закашлялась, отчаянно дергая задвижку на раме, а когда та наконец неохотно поддалась, чуть с ума не сошла от радости.

Она приоткрыла окно, не обращая внимания на протестующий стон петель, и ринулась навстречу свежему воздуху.

Лия застыла на несколько минут с высунутой из окна головой, задыхаясь и откашливаясь, стараясь не думать, как нелепо выглядит со стороны для прохожих на улице. Наверное, нужно было оставить дверь открытой или впустить первой очаровательную мадам Хофман.

Уняв наконец кашель, Лия с глубоким вздохом облегчения выпрямилась и приготовилась к новым находкам. Она медленно отошла от окна и обнаружила, что на самом деле наследством grand mère оказалась не просто квартира, а настоящий музей.

Пыль все еще клубилась в воздухе, но яркий свет озарил тисненые обои в серовато-голубых тонах неба перед бурей.

На стене против окон висели в позолоченных рамках десятки картин: несколько очаровательных пасторальных сельских пейзажей, морские – с вечно стремящимися за горизонт кораблями. Каждая картина поражала яркими, насыщенными тонами.

В центре комнаты на широком персидском ковре стояли лицом друг к другу пыльные диваны с бирюзовой обивкой в стиле Людовика ХV.

С одной стороны, ближе к Лии, к ним был приставлен длинный стол, на который опирался большой холст с обнаженной натурой, развернутый к двери и приветствующий гостей.

В дальней стене, примыкающей к окнам, оказался пустой камин с резной мраморной облицовкой.

Под самым потолком над камином виднелась скоба, на которой, видимо, когда-то висело какое-то произведение искусства, но теперь это место пустовало.

А прямо над головой в центре комнаты красовалась люстра с хрустальными подвесками, ослепительно сверкающими даже под слоем пыли. На онемевших ногах Лия пошла дальше.

Она остановилась у изящного журнального столика рядом с дальним концом дивана и принялась разглядывать коллекцию фотографий в рамочках. Осторожно взяв первую, она протерла стекло. Молодая женщина с мундштуком в руке, в шелковом, расшитом бисером платье, которое, словно вторая кожа, повторяло каждый изгиб тела, и небрежно накинутом на плечи меховом палантине стояла у входа в джаз-клуб, прислонившись к фонарному столбу и обратив на камеру равнодушный взор, в котором сквозила скрытая чувственность.

На обороте Лия увидела надпись карандашом: «Эстель Алар, Монмартр, 1938 год».

Лия с трудом сглотнула.

Несмотря на неоднократные заверения юристов о том, что квартира принадлежала Эстель Алар, Лия только сейчас по-настоящему осознала, что ей до сих пор в это не верилось. Не верилось, что бабушка всю жизнь хранила в тайне такое важное обстоятельство и ни разу не обмолвилась, что бывала и тем более жила в Париже. И Лия даже представить себе не могла почему.

Она вернула фотографию на место и взялась за другую. На ней смеющаяся красавица Эстель в кокетливой шляпке набекрень сидела за рулем приземистого «Мерседеса», выглядывая из окна. Ее волосы рассыпались по плечам. Лия моргнула, пытаясь связать бесшабашность и непринужденность, пронизывающую эти фотографии, со знакомой ей строгой, сдержанной женщиной. Попытка с треском провалилась.

Она переключила внимание на последнюю фотографию и нахмурилась. На нее без тени улыбки смотрел суровый немецкий офицер.

Судя по форме, фотография была времен Первой мировой войны. Лия еще больше нахмурилась и перевернула снимок, но не нашла на обороте никакой надписи. Она поставила фотографию на место и взглянула на стопку лежащих рядом с ней журналов.

Отложив в сторону верхний номер, покрытый толстым слоем пыли, она обнаружила легко читаемую обложку. Из рупора в левом верхнем углу как бы вылетали слова, набранные жирным красным шрифтом, ниже на обложке был изображен солдат с решительным суровым лицом. Такая же красная полоса пробегала по корешку журнала, сверху виднелась надпись: «Сентябрь 1942 года».

Лия отдернула руку.

– Не может быть, – ахнула она в пустоту, словно надеясь, что произнесенное вслух сбудется. Дальше можно даже не листать, и так ясно – там немецкая пропаганда и глянцевые агитки тех времен, когда нацисты захватили этот самый город.

Лия снова уставилась на молодую, смеющуюся Эстель Алар в «Мерседесе» и неизвестного немецкого офицера, потом отвернулась от фотографий и журналов, страшась напрашивающихся выводов.

С нарастающим дурным предчувствием в душе она прошла мимо украшенного камина и повернула за угол. Здесь оказалась столовая, в центре которой стоял стол палисандрового дерева с восемью стульями в одном стиле.

Справа от нее у стены стоял высокий буфет с рядами хрустальной, серебряной и фарфоровой посуды на полках. На стене напротив буфета обнаружилась ещё одна коллекция картин – поразительные портреты мужчин и женщин в старинных нарядах, от которых трудно было отвести взгляд.

От нарастающего ужаса Лия до боли прикусила губу.

Во время оккупации произведения искусства для нацистов были лакомым куском, многие коллекции были разграблены подчистую…

– Прекрати, Лия. – Она встряхнула головой, не обращая внимания на абсурдность ситуации – докатилась, разговаривает сама с собой. – Не говори глупостей. Хватит себя накручивать.

Да, в квартире нашлась фашистская пропаганда. Но единственная фотография и стопка журналов вовсе не значили, что картины на стенах добыты грабежом или другим незаконным способом. В молодости бабушка вполне могла хранить такую коллекцию в этой квартире исключительно из любви к искусству, и нечего выдумывать какой-то преступный умысел. Пусть этим занимаются голливудские сценаристы и радикальные фанатики.

Лия оторвала взгляд от картин и продолжила осмотр квартиры, выйдя в коридор. Дверь справа вела в кухню с небольшой газовой плитой, маленьким холодильником и глубокой мойкой, врезанной в столешницу, ничем не заставленную, не считая единственного хрустального бокала.

Слева от нее через распахнутые стеклянные двери виднелись смутные очертания кровати с пологом – последняя комната была спальней.

Как и в гостиной, из высоких окон на дальней стене сквозь шторы пробивались полоски света.

Лия вошла в спальню, обошла кровать и, наученная недавним горьким опытом, с особой осторожностью приоткрыла плотные шторы.

При свете комната оказалась типичным женским уголком с розовыми обоями, слегка пожелтевшими и выцветшими лишь по краям у самого потолка.

В комнате стояли двуспальная кровать, туалетный столик с креслом и необъятный шкаф, весь покрытый резьбой в провинциальном стиле.

Кровать была аккуратно заправлена, и постельное белье после стирки наверняка оказалось бы в тон обоям.

Безупречный порядок в комнате нарушал лишь какой-то небрежно брошенный поверх покрывала предмет одежды, смятый и посеревший от пыли.

Приподняв его за тонкие бретельки, Лия определила, что это вечернее платье. Ошеломляющий наряд из лимонно-желтого шифона и крепа, расшитый стеклярусом, что-то баснословно дорогое в любые времена. Явно не из тех, что можно отбросить, словно пару старых носков.

Совершенно сбитая с толку, она выпустила платье из рук и вгляделась в узкий сводчатый проход в углу за шифоньером. За ним оказалось нечто вроде современной гардеробной. Комната, где одевались и прихорашивались, догадалась Лия, хотя особо разгуляться было негде.

Вдоль стен по обеим сторонам впритык висели всевозможные платья, меха и пальто, громоздясь друг на друга в таком количестве, что за ними не было видно задней стенки. На полу рядами выстроились десятки пар туфель, а на верхней полке высились стопки коробок со шляпками. Перед ними стояли шкатулки с украшениями, некоторые обтянутые кожей или атласом.

– Боже праведный, – пробормотала Лия. Такое изобилие просто не укладывалось в голове.

Она попятилась к выходу и осторожно открыла шкаф в ожидании очередной ярмарки тщеславия. Но он был практически пуст, на весь немалый объем не набралось и десятка платьев. Эти платья, избежавшие вековой пыли, были настоящими сокровищами высокой моды: шелковыми и атласными, с изысканной вышивкой, аппликациями и украшениями. Лия погладила сапфирово-синюю юбку и отдернула руку, боясь испачкать ткань. Она закрыла шкаф и прижалась лбом к сомкнутым створкам дверей. Платья, туфли, меха – одной одежды и обуви было на целое состояние, не говоря уж об изысканной мебели и картинах.

И все это скрывалось в течение более семидесяти лет.

Лия упала в кроличью нору. В пучину безумия, в которой так и напрашиваются омерзительные мысли. Она отстранилась от шкафа и перевела дух.

Бездоказательные измышления до добра не доведут, за время научной карьеры это она усвоила твердо. Бабушка вправе рассчитывать на определенный кредит доверия. Лия не поверит в худшее, пока не получит неопровержимых доказательств. А пока нужно отбросить беспочвенные подозрения, лучше набросать список неотложных дел, задач, требующих немедленного внимания. В списках содержатся лишь пронумерованные задачи, а не какие-то догадки и предположения. Списки – это порядок и логика, с их помощью в моменты растерянности и сомнений ей всегда было проще сосредоточиться на том, что под силу изменить. Да, прямо сейчас ей нужны тщательно составленные списки.

Немного взбодрившись, Лия направилась к выходу, но, заметив краем глаза собственное отражение, застыла на месте как вкопанная. Даже в немного потускневшем и облезшем зеркале над туалетным столиком были заметны морщинки, выдающие ее беспокойство.

Она невольно села в небольшое кресло, не обращая внимания на пыль и не отводя глаз от зеркала. Кто последним в него смотрелся? Бабушка? А если бы Лия перенеслась в прошлое, что бы она увидела? И кого?

Она оглядела туалетный столик. В центре сгрудились красивые стеклянные флаконы. Рядом лежала пара дамских перчаток, брошенных и забытых, а дальше, под самым зеркалом, стояла маленькая карточка. «Почтовая открытка», – протянув руку, подумала Лия.

На черно-белой фотографии виднелись смутные очертания длинного здания, похожего на древний храм с рядом римских колонн вдоль фасада. Впечатляющий вид величественного строения портил только штандарт со свастикой, гордо реющий на ветру.

Ужас охватил ее с новой силой, пробуждая нечто гораздо более зловещее. Она медленно перевернула открытку.

«Милой Эстель, – гласила выцветшая небрежная надпись чернилами. – С благодарностью, Герман Геринг».

Лия уронила открытку, словно ужаленная, и вскочила, опрокинув маленькое кресло. Смесь отчаяния с омерзением подкатила к горлу тошнотворным комком.

Какая она дура! Только дурак может еще на что-то надеяться. Только умалишенный станет отрицать, что вся эта квартира – одна сплошная улика. Более убедительного, неопровержимого доказательства даже вообразить невозможно.

Она до сих пор понятия не имела, почему бабушка решила оставить ей эту квартиру, но основания скрывать само ее существование теперь были предельно ясны. Ведь ее родная бабушка, что каждый год в мае вывешивала за окном французский флаг, празднуя победу, женщина, что беспрестанно клялась в любви к своей стране, вовсе не была патриоткой.

Ее бабушка – лгунья, лицемер и предатель.

Ее бабушка – пособница фашистов.

Глава 2

Софи

ВЕЛЮНЬ, ПОЛЬША, 31 августа 1939 года

Первый раз Софи Сеймур назвали странной, когда ей было восемь лет.

Случилось это на празднике в честь дня рождения одноклассницы Элоизы Постлвейт, где она оказалась лишь по приглашению матери именинницы вместе со всем классом летней воскресной школы. Праздник был целым событием: девочки в нарядных платьях с оборками, угощение с сытными пирожными и холодным чаем, и игры, такие скучные, просто тоска зеленая.

Никто не заметил, как Софи тайком улизнула от шумной суеты игроков в «музыкальные стулья» и «передай пакет» и направилась в расположенную на первом этаже библиотеку.

Библиотека Постлвейтов, как и сам особняк, производила неизгладимое впечатление: блаженная тишина, мягкий полуденный свет. Здесь Софи обнаружила учебник латыни, наверняка сохранившийся со времен учебы Постлвейта в Итоне. Восьмилетняя Софи уже хорошо владела французским, испанским и итальянским, хотя с латынью, от которой произошли эти языки, была незнакома. Учебник ее сразу заинтересовал, и она зачиталась в укромном уголке.

Увлекшись новым занятием вдали от остальных, она не заметила, что ее хватились, не представляла, какой поднялся переполох, когда наконец стало ясно, что восьмилетняя девочка пропала, а когда первые поиски ничего не дали, возникло зловещее опасение, что она могла упасть в какой-нибудь пруд в усадьбе и утонуть.

О происходящем Софи догадалась только через час, когда сбившаяся с ног миссис Постлвейт обнаружила ее в библиотеке и в ярости от пережитого потрясения рывком подняла на ноги и выхватила из рук учебник.

– Да что с тобой такое? – потребовала она объяснений, багровея лицом, резко выделяющимся на фоне модной прически, ничуть не пострадавшей при поисках.

– Ничего, – растерялась Софи, не понимая, в чем дело.

– Ты зачем сбежала?

– Голова заболела от шума, – вежливо объяснила Софи.

– Ты испортила Элоизе праздник, – зашипела женщина. – Все пропало.

– Не понимаю.

– Тебя все обыскались. Думали, утонула.

Софи покачала головой.

– Я умею плавать, – попыталась она успокоить хозяйку. – Мама нас с братом одних не отпускала, пока мы не научились.

– Лучше бы объяснила, что воровать нехорошо. То есть брать чужое без спросу, – с отвращением поджала губы женщина.

– Я не воровала, – возразила Софи. – Просто читала. А потом поставила бы на место.

– Ах ты врунья, – взглянув на учебник латыни, фыркнула миссис Постлвейт. – Ты же такое читать не умеешь.

– Умею.

От такого оскорбления, впервые услышанного из уст взрослого, у Софи защемило в груди.

– Это же просто латынь, – пыталась объяснить она. – Сначала основы грамматики в таблицах, потом построение предложений. Не так уж и трудно. Хотите покажу?

– Я не нуждаюсь в твоих объяснениях. Я и так свое место знаю. Вот и ты свое знай.

Миссис Постлвейт пристально уставилась на Софи, но та не опустила глаз.

– Ну и странное создание, – холодно и твердо, как бриллианты, висевшие у нее на шее, заявила женщина. – Никто на тебя не позарится. Что-то с тобой не так.

После того разговора прошло тринадцать лет, но в память он врезался навсегда.

– По-твоему, я ненормальная? – спросила Софи, глядя в потолок.

Петр заворочался у нее под боком, оторвал взлохмаченную темноволосую голову от подушки и, подперев щеку рукой, воззрился на супругу озорными, цвета Балтийского моря, глазами.

– Это что, вопрос на засыпку? Экзамен для новоиспеченных мужей?

– Тоже мне, остряк нашелся.

– Сама начала приставать с такими вопросами, – он протянул руку и погладил ее по голому плечу. – Жалеешь, что ли?

– Жалею, что мы столько тянули.

– Ты прямо мысли читаешь, – улыбаясь согласился Петр Ковальский. – Знал бы, что согласишься, сразу бы предложение сделал, в тот же день, когда ты меня своим великом переехала.

– Не было такого. Я же успела свернуть, так что в основном дереву досталось.

– Нет, ты меня нарочно сбила. Просто не утерпела, – поддразнил он.

– Да я на работу опаздывала. И, чтоб ты знал, изо всех сил старалась в тебя не влюбиться.

– Гм, – Петр наклонился и поцеловал с такой страстью, что у нее замерло сердце. – Куда уж тебе со мной тягаться.

Софи смогла только кивнуть – он был прав. Когда по рассеянности из-за спешки она сбила его с ног, на любимом была зеленовато-коричневая форма польского офицера кавалериста, и он не вскипел и не осыпал ее проклятиями. Напротив, осторожно помог подняться на ноги. Чулки были испорчены безвозвратно, саднила поцарапанная коленка, из разбитой губы шла кровь.

Он ловко поставил велосипед на колеса и с обеспокоенным видом обернулся.

Пораженная его добротой и невероятно яркими голубыми глазами, она, как последняя дурочка, начала лепетать какие-то извинения, мямлить про посольство, куда ей нужно поскорее вернуться. А он просто смочил из фляжки носовой платок и с такой нежностью вытер кровь с ее губы, что она чуть не разрыдалась, вскарабкалась на велосипед и что есть мочи пустилась наутек. И, лишь добравшись до посольства, обнаружила в руке его скомканный окровавленный платок.

Сгорая со стыда, она заперлась в уборной и кое-как привела себя в порядок. Здравый смысл подсказывал, что новая встреча с тем любезным голубоглазым офицером ей не светит, но при этой мысли вместо облегчения ее охватила глубокая тоска.

– Почему ты тогда пришел? – вдруг вырвалось у нее. – В посольство?

– Потому что удивительная прекрасная блондинка, что рассыпалась в извинениях как минимум на четырех языках, украла мой последний платок, и я решил его вернуть.

– И явился с цветами.

– Потому что сердце она тоже украла. Хоть мне и не удалось его вернуть, я об этом не жалею. Оно твое навсегда, moja kochana^[2].

Софи взглянула на свадебное кольцо на пальце. В косых лучах солнца, начинающего садиться над крышами и шпилями, рубин и крошечные жемчужины переливались яркими искорками.

– Знаешь, Петр Ковальский, ты просто неисправимый романтик.

– Каюсь, – сверкнул он лукавой ухмылкой. – За это ты меня и любишь.

– Я тебя люблю за доброту, храбрость и порядочность. А еще за терпение, нежность и ум.

– А как же красота?

– Ты самый красивый мужчина на свете, – улыбнулась Софи.

– Само собой. Ну давай, продолжай. А еще за что любишь?

– Ты просто напрашиваешься на комплименты.

– Да, а потом твоя очередь. Обещаю, в долгу не останусь.

Софи рассмеялась и добавила уже серьезно:

– Помнишь, как я рассказала, что хочу стать профессором языкознания в Оксфорде, а ты только спросил, почему до сих пор не подала документы? И где мы будем жить. За это и люблю.

– Совершенно естественные вопросы.

Софи потеребила край простыни.

– Большинство мужчин этого бы не поняли.

– Я не большинство, – он поймал ее за руку. – И вообще, с чего вдруг такие мысли?

– Детские комплексы, – пробормотала Софи. – Извини. Неподходящая тема да и романтики никакой в брачную ночь.

Петр уселся на протестующе скрипнувшей кровати и приобнял Софи за талию, притянув к себе.

– Если кому взбредет в голову погасить то пламя, что бушует у тебя в сердце, его даже за человека считать нельзя. Можешь мечтать о чем угодно, я тебя всегда поддержу.

– Сейчас я самая счастливая на свете, – любуясь им, прошептала она.

– Осторожно, – заметил он, и у него в глазах заплясали озорные искорки. – А то еще в безнадежные романтики запишут.

– Между прочим, у нас в семье ни безнадежных, ни еще каких женщин-романтиков отродясь не водилось, – фыркнула она. – Это больше по мужской части.

– Скорей бы с ними познакомиться.

– Успеешь еще.

– А они злиться не будут? За то, что я на их дочери женился, даже не сватаясь?

Софи прикусила губу. Сколько она себя помнила, замужество всегда шло вразрез с ее мечтами и желаниями, противоречило идеям свободы и независимости. Ее неприятие брака только усиливалось всякий раз, когда очередная настырная матрона совала нос в чужие дела со своими нотациями, мол, давно пора бросать эту бесполезную учебу и заняться настоящим делом – подыскать приличную партию и остепениться.

Тысячу раз она клялась родным, что никогда не влюбится. Никогда не выйдет замуж. Потом тысячу раз садилась за письменный стол, чтобы сознаться во лжи. И каждый раз не находила слов. Ничего, завтра она все исправит, вот только доберется до Варшавы.

– Ты их покоришь, – уверила она.

Иначе и быть не может.

– Жаль, что моих родителей уже нет в живых, а то бы я тебя с ними познакомил, – сказал он, водя пальцем по ее плечу. – Хотя они были бы в ужасе, что мы не устроили пышное венчание в церкви с цветами, оркестром и толпой гостей. И не провели медовый месяц в Вене или Париже, нежась на шелковых простынях.

– Ну и сложности… – Софи взяла его за руку, сплетаясь пальцами. – Непростая штука эта жизнь.

– Я даже порядочного фотографа не нашел.

– Я как-то не собиралась замуж за порядочного фотографа.

– Очень смешно.

– Я тебя люблю, – просто сказала она, не в силах выразить словами шквал переполнявших чувств.

Он пронзил ее решительным взглядом и ответил без тени усмешки:

– Я тоже тебя люблю.

– Жалко, что тебе так мало отпуска дали и уже завтра нужно возвращаться в часть. Не хочется снова тебя терять…

– У меня этот отпуск лучший в жизни, – перебил он. – И никуда я не денусь. Мы с тобой навеки повязаны. У тебя моя фамилия. Ты носишь кольцо моей бабушки. Я твой, окончательно и бесповоротно.

Софи зажмурилась и прислушалась к ровному биению его сердца.

– А насчет твоего вопроса… – немного погодя добавил он. – Да, ты и впрямь необыкновенная.

Он нащупал губами ямочку у нее за ухом.

– Необыкновенно умная, необыкновенно красивая. – Его рука скользнула под простыней к ее бедру. – А самое главное, – шепнул он, – невероятно соблазнительная.

Софи открыла глаза.

– Объясни.

И он объяснил без слов.

* * *

Софи не поняла, отчего проснулась.

Она лежала в постели, внимательно прислушиваясь, но, кроме ровного дыхания Петра, ничто не нарушало тишину. Супруг оказался неистощим на выдумки, как не упустить ни единой минуты из тех немногих, что оставались до возвращения на службу, но и она ему не уступала. Так что заснули они перед самым рассветом, совершенно выбившись из сил.

Она осторожно выскользнула из постели и, стараясь не шуметь, открыла чемоданчик, выбирая на ощупь платье.

– Ты что, уже меня бросаешь? – раздался во тьме сонный голос Петра.

– Хочу встретить рассвет, – ответила она, натягивая через голову простенькое платьице. – Ты спи, спи.

– Еще чего. Это первый рассвет первого дня нашей совместной жизни. Я с тобой.

Скрипнула кровать, и зажегся свет.

Софи застегнула воротничок платья и надела туфли. Через мгновение к ней присоединился Петр, и они вышли во двор старинного каменного здания. Свернув с пустынной улицы, что вела к центру городка, они обогнули гостиницу и оказались на заросшем травой пустыре. Судя по развалинам какого-то длинного заброшенного строения, видневшимся с южной стороны, когда-то, в стародавние времена, здесь мог быть каретный двор.

На горизонте занимался рассвет, иссиня-багровый покров ночи мало-помалу уступал робкому золотистому зареву. Легкий ветерок холодил кожу, напоминая о подкрадывающейся осени. Софи схватила Петра за руку и потащила по торной тропе, ведущей через двор к воротам на пастбище, сбивая с травы носками туфелек капли утренней росы.

Читать онлайн Квартира в Париже