Читать онлайн
Дом с золотой дверью

Элоди Харпер
Дом с золотой дверью

Original title:

The House With the Golden Door

by Elodie Harper

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

The House With the Golden Door

Copyright © 2022 by Elodie Harper

All rights reserved.

© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2023

* * *

Моему дорогому сыну Джонатану.

Я люблю тебя всем сердцем

75 год нашей эры. Перенталии

Глава 1

Изо всех живых существ лишь человеку дарована печаль… равно как и тщеславие, алчность и неуемная жажда жизни.

Плиний Старший. Естественная история

Художник твердо стоит на деревянном помосте, закрывая собой богиню, что оживает под его кистью. За ним наблюдает Амара. Фреска почти готова: стену вокруг садика Амары теперь украшает сцена охоты. Осталось лишь прорисовать лицо Дианы. Амара с наслаждением вдыхает весенние ароматы. У ее ног, словно белые звезды, теснятся нарциссы, наполняющие воздух сладковатым запахом.

– Никому не дано полностью отразить ее красоту, – замечает художник, на мгновение отступивший от работы, чтобы осмотреть ее и снова взяться за кисть.

Амара понимает, что речь не о Диане. Если бы ей было нужно изображение богини, она могла бы нанять любого другого художника. Но Приск когда-то был любовником Дидоны, ее лучшей подруги, и никто, кроме него, не сумел бы написать ее точный портрет.

– Я уверена, что тебе это удастся, – отвечает Амара. Разумеется, она на это надеется. Над фоном вокруг центральной фигуры трудился подмастерье Приска, который попросил за свою работу совсем небольшую плату. Чтобы нанять Приска, главного художника артели, и увековечить память о подруге, придется отдать в десять раз больше.

– Таких прелестных женщин больше нет, – произносит Приск. – В ней была легкость, которой не сыщешь в других. До сих пор помню, как она пела.

Дидона умерла всего три месяца назад, и у Амары на глазах проступают слезы. Она моргает, чтобы Приск ничего не заметил. Амаре странно видеть его у себя дома. В их последнюю с Приском встречу они с Дидоной были рабынями. Приск был обычным посетителем публичного дома, платившим сутенеру за то, чтобы провести ночь с Дидоной, пока его друг Сальвий вместе с Амарой уединялись в соседней спальне. Теперь Амара – вольноотпущенница, и уже она платит за его услуги. Амара полагает, что они оба не знают, как относиться друг к другу после такого поворота судьбы.

Приск вновь отступает от стены и окидывает работу взглядом.

– Кажется, готово.

Амара делает шаг вперед.

– Я взгляну?

– Конечно.

Приск слезает с помоста, и перед Амарой наконец открывается портрет.

Дидона стоит, прижав одну руку к сердцу, а второй указывая вглубь сада. Амара вглядывается в лицо ушедшей подруги. Приск сумел передать безупречность ее черт, нежность губ и, главное, выражение глаз: в их темноте виднеется тоска, которую Дидона не умела скрывать. На Амару обрушивается скорбь, и она отворачивается. Приск протягивает руку, но тут же опускает ее – вероятно, из страха обидеть Амару своим прикосновением. Амара не сразу находит в себе силы заговорить.

– Я никогда не смогу достойно отблагодарить тебя.

– Эта работа была мне в удовольствие, – отвечает Приск. – Приятно знать, что ее красота не утрачена навечно.

Приск стоит не слишком близко к Амаре, выражая тем самым свое уважение.

– Но могу я кое-что спросить? Почему ты решила запечатлеть ее в таком виде?

Приск обводит жестом стену, окружающую сад, и Амара видит, как разительно на фоне всей сцены выделяется женская фигура. Охотничьи собаки – их морды лоснятся от крови, а в широко открытых пастях виднеются острые зубы – разрывают на части оленя с человеческим лицом. Из растерзанного оленьего тела торчат белые ребра, под которыми алеет сердце. Это Актеон, которого Диана превратила в оленя только для того, чтобы его загрызли собственные псы. Так он поплатился за то, что увидел богиню обнаженной. Диана указывает на умирающего Актеона, и в тоскливом взгляде Дидоны угадываются проблески жестокого равнодушия.

– У нее была чистейшая душа, – произносит Амара. – Как еще можно было изобразить Дидону, если не в виде девственной богини?

Оба понимают, что Амара ушла от ответа. Приск согласно склоняет голову: он слишком учтив, чтобы допытываться.

– Конечно.

Амара смотрит, как Приск аккуратно складывает краски в ящик, пока его подмастерье разбирает помост, чтобы отнести в мастерскую. Затем она провожает обоих мужчин через атриум^[1] до дверей. Сейчас Амаре не нужно платить художнику. С ним обязательно рассчитается ее патрон и любовник Руфус, когда у него найдется время. В дверях Приск ненадолго задерживается.

– Надеюсь, ты не против, если… – Он умолкает, чтобы собраться с мыслями. – Сальвий просил передать тебе пожелание доброго здоровья. Он неустанно благодарит богов за твой счастливый жребий и выражает тебе глубокое почтение.

На лице Амары не проскальзывает и тени смятения, которое охватывает ее при мысли о прошлой жизни. Она знает, что привратник Ювентус ловит каждое слово, хоть и стоит на своем посту безмолвно.

– Твой друг очень любезен. Будь добр, передай ему мою благодарность и пожелание крепкого здоровья.

Вежливо, но сухо кивнув, Амара уходит, пока Приск не сказал что-нибудь еще. Разговор о Сальвии всколыхнул в ней тягостные воспоминания. Его прикосновения, его нагота, его тяжесть, а затем и, того хуже, образ Сальвия вытеснили страх, жестокость и боль, которые преследовали Амару в темной каморке лупанария^[2] «Волчье логово». Прошлое, словно пучина Харибды, тянет Амару под воду, где невозможно дышать.

Амара быстро, едва не бегом, поднимается в свой кабинет и закрывает дверь. У нее дрожат ноги. Она садится за стол и, положив ладони на деревянную поверхность, пытается подавить нарастающую тревогу. Разум играет с Амарой злую шутку: ей начинает казаться, что глаза обманывают ее и что она не сидит у себя в кабинете, а вновь очутилась в лупанарии Феликса. В ушах у Амары стучит кровь, пока она ищет в ящике коробочку, которая всегда приносит ей успокоение. Наконец коробочка найдена. Амара кладет ее на стол и поднимает крышку. Внутри – все деньги, которые Амара накопила с тех пор, как поселилась в этом доме: что-то взяла взаймы, что-то отложила из щедрого содержания, назначенного Руфусом. Амара перебирает монеты, ощущая их ободряющий вес, прислушиваясь к их позвякиванию, которое напоминает приглушенный шум дождя.

Расставив мебель по непривычным углам, комнату Амара обустроила так, чтобы она как можно меньше походила на кабинет Феликса. Стены покрашены в белый – никакого красного, – и на них тут и там выписаны купидончики: у одного в руках арфа, у другого – лук. Каждый мазок на бледноватых фигурках выглядит аккуратнее, чем любой предмет обстановки в «Волчьем логове», но почему-то изображения купидонов кажутся не такими яркими, как бычьи черепа и черные плинтусы из воспоминаний Амары. Стоит закрыть глаза – и она их обязательно увидит. Отчего-то, сидя за столом, она всегда думает о бывшем хозяине. Даже во сне он является ей таким: угловатое тело, склоненное над книгами, опущенная голова, взгляд исподлобья, сильные руки.

В дверь стучат, и Амара возвращается в реальность.

– Кто там?

Входит Марта. Амара улыбается, но служанка неотрывно смотрит в пол.

– Не пора ли тебе собираться на встречу с Друзиллой, госпожа? – Марта говорит с таким акцентом, что иногда Амаре непросто ее понять.

У Марты сутулые плечи, и вся она какая-то съеженная. Поначалу Амара думала, что это признаки робкого характера, но теперь видит в осанке девушки сознательную отстраненность неуступчивой рабыни. Раньше Амара сама вела себя скрытно в присутствии Феликса. А теперь ей приходится сдерживать раздражение. Девчонка не понимает, как ей повезло оказаться здесь, в прекрасном доме, а не в лупанарии.

«Марта – еврейка, плененная римлянами во время последнего наступления на Масаду», – так Амаре рассказывал эконом Филос. Он от имени своего господина и выбрал двух рабов, которые отправились вместе с ним в дом Руфуса. Сам Руфус о Марте никогда не заговаривал. Рабы для него не люди. Он «одолжил» Амаре слуг заодно с мебелью, и ему бы в голову не пришло о них рассказывать – все равно что тратить время на изложение истории столов или светильников. Амара лишь надеется, что Руфус не спал с Мартой, хотя она вполне хороша собой. Это могло бы объяснить холодность девушки.

– Спасибо, – произносит Амара. – Ты очень кстати мне напомнила.

Они спускаются в один из покоев Амары, ближайший к атриуму. Марта уже разложила все необходимое на туалетном столике. Усаживаясь перед пузырьками с духами и косметикой, Амара невольно задумывается о своей подруге-волчице Виктории, вспоминает дешевые склянки, которые та, изо всех сил стремившаяся всегда выглядеть наилучшим образом, расставляла на подоконнике публичного дома. Образ Виктории – копна черных кудрей, разбросанных по плечам, хрипловатый смех и колкости, которыми она сыпала, растягивая слова, – в воображении Амары так ярок, что, кажется, девушка вот-вот войдет в комнату и попросит уступить ей место за туалетным столиком. Марта принимается расчесывать волосы госпожи. Амара берет со столика изящный стеклянный сосуд в форме цветка, откупоривает его и вдыхает аромат. Жасмин. Только этот аромат нравится Руфусу на Амаре. Марта раздраженно выдыхает, когда Амара тянется вперед, чтобы поставить сосуд на место. Все эти телодвижения не дают служанке уложить локоны Амары.

Наконец Марта протягивает госпоже серебряное зеркало. Краситься Амара предпочитает сама. Она подводит глаза сурьмой там, где краска смазалась, но белила на лицо не наносит. Когда Амара работала в «Волчьем логове», белила ей были не по карману, а теперь и Руфус привык видеть ее без них. Однажды Амара накрасилась ради него, но ему это очень не понравилось. Слова, которыми Руфус называет Амару, – прелестная, нежная, невинная – звучат для нее как указания, а не как комплименты. Неважно, что Амара работала в лупанарии, что она обхитрила самого жестокого сутенера Помпеев и что силой гнева она могла бы свернуть горы. Все это любовник не желает видеть в Амаре, все это ей приходится скрывать.

– Спасибо, – произносит Амара. – Теперь можешь заняться делами на кухне.

– Но разве я не должна пойти с тобой? – тревожится Марта. – Господин говорил, что тебе лучше не ходить на улицу одной.

Терпеть недовольную служанку – это одно; слежка Амаре ни к чему.

– Улицы меня не пугают, – отвечает она, холодно улыбаясь и зная, что Марта прекрасно ее поймет. – Я привыкла ходить одна.

Марта, зардевшись, склоняет голову. Не иначе как проклинает тот день, когда римляне увезли ее с родины туда, где она вынуждена прислуживать шлюхе. Простившись с Мартой, Амара через атриум подходит к огромной деревянной двери. Ювентус не сразу решается выпустить госпожу без сопровождения и оглядывается по сторонам в поисках Филоса, чтобы тот дал добро.

– Филос сегодня ушел с господином, – нетерпеливо произносит Амара. – Может, выпустишь меня? Мне нужно на урок по арфе, за который уже заплатил Руфус.

– Конечно, госпожа, – отвечает Ювентус, отступая в сторону.

Раньше Амара жила на куда более многолюдной улице – лупанарий стоял на распутье напротив одной таверны и в двух шагах от другой, – но даже теперь ей кажется, что, выходя из дома, она из стоячего пруда переносится в бурную реку. Амара пробирается через вздымающиеся на ветру полосы красной, желтой и оранжевой ткани, концы которых долетают до дверей ее жилища. Напротив дома, который Руфус снимает для Амары, – магазин тканей, один из многих на этой улице. Виргула, хозяйка магазина, кивает проходящей мимо Амаре: ее вовсе не смущает, что соседка – любовница богатого патрона. В конце концов, у них одна домовладелица на двоих – подруга Руфуса, к которой направляется Амара.

Амара свободно идет по узкой дороге: прохожие расступаются от ее острого взгляда, устремленного вдаль. Фыркнув, делает шаг в сторону мужчина, увешанный самыми разными кожаными вещицами. Амара не обращает на него внимания. Дни, когда ей приходилось заглядывать в глаза каждому мужчине, позади.

Вскоре Амара оказывается у дома Друзиллы. Самая привлекательная куртизанка Помпеев живет совсем недалеко от Амары – на соседней улице. Так что Амара знает: Руфус не станет сердиться, что она пошла одна. Этот дом не сдается; Друзилла – его прямая владелица, которой принадлежит еще и роскошная стеклодувная мастерская напротив. Амара ненадолго заглядывает в мастерскую. Чем дальше проходишь, тем затейливее посуда. Выставленные на прилавок невзрачные чашки и флаконы для духов сменяются кувшинами в форме рыб и усыпанной зеленым виноградом вазой с фигурками нимф вместо ручек. Взгляд Амары всегда устремляется в одну точку – на полку со статуэтками богов. Амара вспоминает стеклянную фигурку Афины Паллады из родительского дома: кто любуется ей теперь?

Переступая порог атриума в доме Друзиллы, Амара чувствует, как ее сердце наполняет радость. Привратник склоняет голову при виде Амары: ее здесь всегда ждут.

– Вот и ты! – восклицает Друзилла, свесившись с балкона. От улыбки на ее лице появляются ямочки. Амара улыбается ей в ответ. Не считая Дидоны, Друзилла – самая красивая из всех женщин, которых знает Амара. Бледно-желтая туника подчеркивает теплый оттенок кожи, темные волосы, словно лавровый венок, обрамляют лицо. «Вылитая Гесперия, – думает Амара, – богиня заходящего солнца».

Амара взбегает вверх по лестнице. Ей всегда хорошо в компании Друзиллы, особенно когда они бывают наедине, без любовников, когда можно быть уверенной, что подруга говорит только правду. Они обнимаются, с восхищением разглядывая наряды друг друга, а затем направляются в покои Друзиллы, где стоит арфа.

– Когда он купит тебе собственный инструмент? – спрашивает Друзилла, усаживаясь рядом с Амарой, которая уже готова играть и слушать наставления подруги.

– Сегодня же, если я скажу, – со вздохом отвечает Амара. – Но мне еще нужно подучиться; а пока не хочу, чтобы он слышал мою игру.

– Но на своей арфе ты сможешь упражняться каждый день. Так ты научишься быстрее.

Амара знает, что это правда. Игра на арфе дается ей сложнее, чем она предполагала. Всякий раз, когда Амара играет Руфусу на лире – а это у нее получается мастерски, – он только и спрашивает, скоро ли она исполнит что-нибудь на арфе. Вопрос этот совершенно бесхитростен; в нем слышится детское нетерпение, но настойчивость Руфуса смущает Амару. Как бы ей хотелось, чтобы ему по душе был инструмент, которым она уже владеет.

– Ума не приложу, почему он так привязался к этой арфе, – произносит Амара, проводя рукой по струнам.

Друзилла нежно поглаживает подругу по спине, перекинув ее волосы на плечо.

– Думаю, это хороший знак, – говорит она. – Руфус окончательно выбрал тебя. И теперь пытается превратить в идеальную для себя любовницу. Если он вложит в тебя достаточно денег, то даже и не подумает смотреть на других женщин.

К сердцу Амары подкрадывается тревожный холодок. Она живет, охваченная беспокойством, что однажды патрон потеряет к ней интерес.

– Давай сегодня снова возьмем мелодию Сапфо, – предлагает Амара. – В прошлый раз у меня почти получилось.

Подруги занимаются целый час или даже больше. Амара, покорная ученица, не спорит, когда Друзилла снова и снова просит ее взять одни и те же аккорды. А Друзилла, строгий учитель, не просто передает Амаре познания в музыке, но и советует, как лучше держаться, чтобы, играя, выглядеть самым выгодным образом.

– Думаю, на сегодня достаточно, – говорит Друзилла, проводя ладонью по руке Амары. – Ты начинаешь зажиматься. И я не шучу. Пусть Руфус купит тебе арфу. Ты научишься куда быстрее.

Амара вслед за Друзиллой переходит на ложе. Служанка Талия принесла им вина и хлеба.

– Столько хлопот… – бросает Амара, потянувшись за лепешкой и пообещав себе, что будет есть поменьше. – Можешь ли ты представить, чтобы Руфус и Квинт целыми днями только и думали, как бы нам угодить?

– Квинт на это точно не способен, – нахмурившись, отвечает Друзилла.

– Но он тебя обожает.

Друзилла мотает головой.

– Такому мужчине, как Квинт, рано или поздно непременно захочется новых впечатлений. И я боюсь, что случится это довольно скоро, – произносит Друзилла, поигрывая бокалом. Его наверняка выдули в мастерской напротив. Красное вино за синими стенками бокала кажется фиолетовым. – Ты знаешь, я его не люблю, но новый мужчина – это всегда непросто. К Квинту я уже привыкла.

Амара не уверена, до конца ли она верит Друзилле, когда та говорит, что не любит Квинта. Так стараться, чтобы ублажить мужчину, и не начать испытывать к нему нежные чувства почти невозможно.

– Я все время сдерживаюсь, чтобы не выдать сразу все, чему научилась в «Волчьем логове», – говорит Амара, приподняв бровь. – Так у Руфуса еще будет немного поводов для удивления.

– Ты о том самом приемчике! – улыбается Друзилла. – Кажется, даже Квинт удивился, когда я его применила.

Подруги заливаются смехом. Откинувшись на подушки, Амара наслаждается свободой говорить то, что хочется. Да, в лупанарии она прошла непростой путь – все, чему ее учил Феликс, давалось ей ценой нечеловеческих усилий, – но теперь, на воле, ей кажется, что все было не напрасно.

– Приск сегодня закончил фреску, – произносит Амара.

– Как думаешь, что скажет Руфус? Узнает ли он Дидону?

– Филос считает, что даже не заметит, – пожимает плечами Амара. – Для него она была всего лишь рабыней.

– Ты говоришь о Руфусе с Филосом? – голос Друзиллы становится резким. – Разумно ли это?

– Мы с Филосом дружили, когда оба были… – Амара осекается, не решаясь произнести то самое слово. – Когда оба были рабами.

– Но теперь ты свободна, а он по-прежнему нет. Филос принадлежит твоему любовнику. Будь осторожна в словах. Не ровен час, он решит, что должен пересказать их господину.

– Я ему доверяю, – отвечает Амара. – Не верю, что он на это способен.

Амара надеется, что так и есть. Ей слишком стыдно признать правоту Друзиллы. Признать, что ей одиноко и она не готова отдалиться от Филоса, признать, что тот – слуга Руфуса, а не ее друг. С кем еще в доме она может поговорить?

– Как там Примус? – спрашивает Амара, чтобы сменить тему.

– О! – Друзилла ударяет в ладоши, и лицо ее озаряется. – Ему так легко даются буквы! Он очень умный мальчик. Пойдем, пойдем, я тебе его покажу. Он будет рад блеснуть перед тобой знаниями.

Спрыгнув с ложа, Друзилла протягивает подруге руку. Амара принимает ее и спускается по лестнице за Друзиллой.

Пройдя через атриум, они сворачивают в сад. Среди цветов под присмотром няни гуляет Примус: размахивая пухлой ручкой, он что-то лепечет о пчеле. Он очень похож на мать. Те же ямочки от улыбки, те же большие темные глаза. Друзилла распахивает объятия – и мальчик, бросившись вперед, утыкается ей в колени. Амара улыбается. О Примусе она узнала месяц спустя после того, как Руфус ее освободил. Друзилла рассказывает о ребенке только самым близким друзьям.

– Чему ты сегодня научился? – спрашивает Друзилла Примуса. – О чем расскажешь маме?

– Пчелы живут во дворцах из воска! – возвещает мальчик, глядя на мать, а потом и на Амару, будто вызывая ее на спор. – Они делают мед из цветов!

Друзилла с обожанием смотрит на сына, пока тот, важничая, делится премудростями трехлетки. Амара была поражена, когда узнала, кто его отец. Попидус – один из самых знатных помпейцев, к тому же он настолько стар, что Примус, должно быть, намного младше законных внуков собственного отца. Старик сына Друзиллы не признаёт.

Сидя рядом с подругой и глядя, как ребенок резвится в саду, Амара почти готова поверить, что теперь ее жизнь – безмятежный покой. Но даже зная, что Руфус сейчас далеко, она ощущает на себе его прикосновения… и догадывается, что он легко может ее отпустить. Она здесь только благодаря его деньгам; он платит Друзилле за ее время, и Амара понимает, что никогда не смогла бы занять такое важное место в жизни подруги, не будь у нее такого любовника. В Венериных термах Амара всегда встречает Друзиллу в окружении других, не настолько влиятельных любовниц. Амара лишь одна из многих женщин в жизни Друзиллы.

Время наедине с Друзиллой бесценно, но Амара не хочет засиживаться. Ей нужно подготовиться к вечернему визиту Руфуса. Последние две недели он провел с родными, отмечая Паренталии – семейный праздник в честь умерших предков, – и у него почти не было времени на встречу с Амарой. Праздничные дни напомнили Амаре о том, что в жизни Руфуса ей отведено второстепенное положение и что сама она круглая сирота.

Амара встает, бормоча, что сегодня ждет Руфуса, и Друзилла провожает ее до дверей. С Примусом Друзилла расстается неохотно, хотя знает, что через пару минут вернется к ребенку.

– Как думаешь, Руфус обрадуется, если ты родишь ему сына? – спрашивает Друзилла, когда Амара уже готова выйти на улицу.

– Не знаю, – опешив, отвечает Амара. – Вряд ли.

Амаре сложно объяснить, почему она так считает, но она почти уверена, что Руфусу не захочется видеть ее в роли матери. Она по-прежнему делает все, чтобы не забеременеть.

– Здесь никогда не угадаешь, – кивает Друзилла, думая, вероятно, о бессердечном Попидусе. – Не забудь сегодня сказать ему про арфу. Удачи, милая.

Друзилла скрывается за дверью. Амара остается за порогом, чувствуя, как подкрадывается одиночество. Когда Амара была рабыней, она бывала у Друзиллы вместе с Дидоной. А потом они вдвоем, взявшись за руки, возвращались в «Волчье логово». Сердце Амары пронизывает такая тоска, что на мгновение ей кажется, будто она сейчас потеряет самообладание. «Теперь у меня есть свобода, – говорит себе Амара. – И нет ничего важнее». И вот она размашистыми шагами идет по мостовой, и на ее холодном лице нет ни следа переживаний от утраты.

Глава 2

Говорят: они рабы. Нет, люди.

Они рабы. Нет, они живут с нами под одной крышей.

Сенека. Нравственные письма к Луцилию

Марта проверяет воду: едва теплая. Амара уже разделась и, лежа в ванной, внимательно разглядывает свои ноги, чтобы избавиться от каждого случайного волоска, ведь кожа должна быть безупречно гладкой. Домашняя ванна не сравнится с горячими Венериными термами, но Амаре больше ничего не остается, чтобы освежиться к приходу любовника.

Намывшись вдоволь, Амара сбрызгивает ладони жасминовой эссенцией и натирает ей все тело. По комнате разливается неимоверно сладкий аромат, но Амара знает, что он станет слабее к вечеру, когда явится Руфус, который так любит тонкий запах жасмина.

– Ты точно купила его любимый сыр? – спрашивает Амара, щедро смазывая эссенцией плечи.

– Да, – отвечает Марта, не поднимая глаз.

– А что с рагу? Бобы не передержала?

– Нет.

– В тот раз он был недоволен.

Марта молчит. Ей приходится делить кухонные обязанности с привратником Ювентусом, но ни один из них в готовке не силен. Обычно Амара посылает Марту или Ювентуса в харчевню на углу и просит разогреть купленные блюда дома. Амара протягивает руку за полупрозрачной шелковой туникой, которую всегда надевает, чтобы усладить Руфуса, когда тот приходит один. Марта подает тунику госпоже и помогает ей задрапировать ткань так, как нужно. Наряд вышел очень откровенным. Как бы Амаре хотелось, чтобы вместо Марты рядом оказалась Виктория или Бероника. Амара спросила бы у них, как она выглядит, и получила бы честный ответ.

Амара одета, и Марта поправляет ей прическу. Последний штрих сурьмы вокруг глаз, и Амара наконец проходит в столовую, где станет дожидаться патрона. Она никогда не ест в столовой без Руфуса: эта зала слишком уж просторна. Марта зажгла масляные лампы, прикрепленные к верхушкам длинных бронзовых колонн, и теперь в их свете видны фрески. По стенам распластаны несчастные смертные любовницы Юпитера – на некоторых почти нет одежды. Неподалеку от дверного проема Ио превращается в корову, а Леда обнимает лебедя над ложем, на котором возлежит Амара. Ей здесь всегда не по себе. Эти сюжеты пробуждают слишком яркие воспоминания о лупанарии, хоть роспись и выполнена с большим вкусом.

В доме тихо. Здесь нет никого, кроме Амары и двух рабов, что принадлежат ее любовнику. Ювентус, должно быть, сидит в каморке у дверей, а Марта разогревает на кухне бобовое рагу. В февральском воздухе становится все прохладнее, и, чтобы не озябнуть, Амара набросила на плечи шаль. От тревожного ожидания у девушки бешено бьется сердце. Она мечтает впиться зубами в кусок хлеба, чтобы наполнить желудок и приняться за вино. Руфус может прийти еще не скоро. Амара сверлит взглядом атриум, темнеющий в дверном проеме, и мысленно поторапливает любовника – так она голодна.

У Амары урчит живот. Решено. Уж лучше толстая любовница, чем омерзительная. Взяв с блюда кусок хлеба, она набивает им рот. Не считая сладкой лепешки в гостях у Друзиллы, она ест впервые за день. Во время их прошлой встречи Руфус пытался обхватить талию Амары ладонями, но его пальцы не сомкнулись на спине любовницы. Он всегда брал Амару за талию, восхищаясь ее стройностью, и Амара никогда не придавала этому значения, не думала, что Руфус проверяет, не растолстела ли она.

– По крайней мере, никто не сможет упрекнуть меня в том, что я морю тебя голодом, пташка, – усмехнулся Руфус, опустив руки.

Сперва Амара сгорала от стыда. Затем негодовала. Чего он ждал? Что Амара останется такой же тощей, как во времена борделя, когда могла позволить себе поесть лишь раз в день? Но Амара проглотила обиду. «Руфус не желает мне зла», – убеждала она себя. Ей повезло иметь такого преданного патрона. И быть может, в его словах не было укора. Быть может, он сказал это между прочим. Или даже по-доброму пошутил. Но все-таки ради предосторожности Амара решила есть поменьше.

До Амары долетает шум открывающейся двери и приглушенные мужские голоса. Она тут же отбрасывает хлеб, скидывает шаль и подтягивает ноги, чтобы принять как можно более соблазнительную позу. В темноте возникает чей-то силуэт. Разглядеть из освещенной столовой, кто идет по сумрачному атриуму, непросто, но Амара знает, что это не Руфус – слишком худой, слишком легко ступает. Амара выпрямляется, и у нее внутри все обрывается от разочарования, когда в комнату входит Филос.

– Господин просит передать свои извинения: он не сможет прийти сегодня.

Филос стоит в дверях на почтительном расстоянии от Амары. В отличие от Ювентуса, который никогда не откажет себе в удовольствии рассмотреть любовницу господина, когда та в прозрачной тунике, Филос смотрит Амаре прямо в глаза.

– Ему нужно поужинать с Гельвием.

– О-о, – откликается Амара, потянувшись за шалью, чтобы прикрыться. – И это истинная причина?

В прошлой жизни, когда Амара еще принадлежала Феликсу, Филос сам рассказывал ей, что у Руфуса есть вторая любовница. Тогда Филос уверял Амару, что интрижка с рабыней ничего не значит для его господина, и оказался прав.

– Клянусь, – отвечает Филос. – Он очень огорчился, что не сможет увидеться с тобой.

Амара облегченно выдыхает. Филос отступает назад, собираясь уйти.

– Не хочешь чего-нибудь съесть? – выпаливает Амара, не желая оставаться одной.

– Здесь? – изумленно спрашивает Филос.

Они пристально смотрят друг на друга; у Амары от смущения начинают гореть щеки. Филос вновь заговаривает приглушенным голосом:

– Ты знаешь, что я не могу. Какой раб станет есть еду своего господина в его же столовой?

«С его же любовницей», – мог бы добавить он, но не стал.

– Ты прав, – отвечает Амара. – Прости.

В воздухе повисает неловкое молчание; Амара не двигается с места, Филос замер в дверях. Амаре кажется, что Филос так же одинок, как и она, несмотря на все его призывы к соблюдению пристойности.

– Если желаешь выпить в саду, – медленно выговаривает Филос, будто бы прощупывая почву, – я мог бы ненадолго задержаться и рассказать тебе, как у господина прошел день. Думаю, эконом может себе это позволить.

Амаре неясно, в шутку или всерьез Филос произнес последнюю фразу. Раньше они общались очень непринужденно. Амара до сих пор помнит, что он сказал ей, когда однажды вечером забрал из борделя и повел к господину. «А ведь рабом быть непросто, да? Когда ты молод, тебя имеют, когда ты стар, тебя имеют с двойной силой».

Воспоминание о том, как бранился Филос, заставляет Амару улыбнуться.

– Прекрасно, – произносит она, взяв два винных бокала и знаком попросив Филоса захватить кувшин.

Амара проходит через сад, Филос следует за ней. Портрет Дидоны скрывает тень. Они садятся на каменную скамью. Их разделяют бокалы и кувшин, а еще довольно большой промежуток, оставленный Филосом, который старается занимать как можно меньше места. Филос, как Амара и предполагала, отказывается от вина.

– Так что же Руфус с Гельвием обсуждают сегодня? – спрашивает она.

– Празднества, – отвечает Филос. – Руфус предложил устроить после кампании представление в театре. Гельвий не прочь сэкономить, но ему совсем не хочется, чтобы его имя забылось.

В этом году Гельвий участвует в выборах на должность эдила Помпеев и почти не сомневается в своей победе. Должность эта не только управляющая, но и символическая, и избранным эдилам полагается тратить собственные деньги на бесплатные развлечения для народа. Руфус подумывает заявиться на выборы в следующем году и хочет заранее найти единомышленников.

– Разве они оба не могут присвоить себе лавры? – удивляется Амара.

– Я уверен, что все к этому и идет, – отвечает Филос. Протянув руку к кустарнику, растущему у скамьи, он срывает и растирает пальцами его ароматный стебелек. Тимьян. Вдохнув этот запах, Амара тут же переносится в детство и видит отца, который из трав, горячей воды и меда готовит лекарство от кашля. «Хорошо для пищеварения. И от меланхолии помогает». Филос рвет стебелек на мелкие кусочки, бросая их на землю.

– Как успехи с арфой? – спрашивает он.

– Друзилла считает, что мне нужно попросить арфу у Руфуса, и тогда я смогу заниматься дома, – отвечает Амара. – Но мне не верится, что однажды я научусь хорошо играть. – Она отпивает из бокала, чувствуя, как вино наполняет ее теплом. – А после урока я видела Примуса. Он учил буквы в саду.

– О! – восклицает Филос. – Помнится, я в детстве тоже этим занимался. В родительском доме.

Вечереет, но еще достаточно светло, и Амара видит, что эти воспоминания вызывают у Филоса улыбку. Он наконец оставил стебель тимьяна в покое.

– Ты когда-то был свободным? – спрашивает Амара. Удивление ее так велико, что она задала личный вопрос. Она была совершенно уверена, что Филос родился рабом.

– Нет, я всегда был рабом, – отвечает он. – Но образованным.

Амара всматривается в Филоса: ей хочется узнать больше, не проявляя излишнего любопытства. Филос вновь расплывается в улыбке. Амара понимает, что ему приятна ее заинтересованность; его серые глаза светятся озорством. Теперь он больше походит на Филоса из воспоминаний Амары о времени, когда они были настоящими друзьями.

– Муза, скажи мне о том многоопытном муже, – Филос переходит на греческий, – который долго скитался с тех пор, как разрушил священную Трою, многих людей города посетил и обычаи видел, много духом страдал на морях.

– Ты учил Гомера наизусть? – изумляется Амара.

– Кое-что из Гомера, – поправляет ее Филос. – Честно признаться, это чуть ли не единственный отрывок, который я помню. Я едва заучил пару сотен стихов «Одиссеи», но тут дети господина запретили мне их читать.

– За что они с тобой так? – спрашивает Амара.

– У меня больно хорошо получалось, – отвечает Филос. Амара ждет, что он скажет что-нибудь еще, но ему явно не по себе, словно он понимает, что и так сообщил слишком много.

– Прости, мне не… – Филос умолкает на полуслове. – Пойду попрошу Марту приберечь ужин. Руфус сказал, что зайдет к тебе, как только сможет. Может быть, завтра. Доброй ночи.

Филос встает и спешно уходит из сада, растворяясь в темноте атриума. Амара с тяжелым чувством смотрит ему вслед. Она не может понять, от чего ей так больно: от голода или от одиночества. Разумнее было бы попросить Марту вынести в сад немного рагу, ведь Амаре ни к чему оставаться без ужина только потому, что Руфус не пришел, но ей не хочется окликать Филоса. Несколько месяцев назад ее положение было ниже, чем у любого из домашних рабов. Теперь им всем приходится прислуживать ей. Нетрудно вообразить, что другие рабы болтают за спиной Амары о госпоже – публичной девке.

Амаре больно думать, что Филос относится к ней с тем же презрением. Она знает, что скоро он уйдет в свою комнату – вернее, клетушку – крохотное, не больше кладовки, темное помещение под лестницей. Места там даже меньше, чем в каморке Амары в лупанарии. Но зато Филосу не приходится никого ублажать. Амара наливает себе еще вина. Она знает, что здесь Филос чувствует себя куда более одиноким, чем в доме Руфуса, где у него наверняка полно друзей – такая вторая «семья» в господском доме появляется у каждого раба. Вероятно, Филос возмущен, что ему пришлось променять все это на полупустой дом Амары. Еще труднее представить, что творится в головах у двух других рабов. Привратник Ювентус всю ночь, сгорбившись, просидит в своей конуре, из которой не может выйти даже для того, чтобы поспать. Марта ляжет в тесной комнатке наверху. В воображении Амары возникает чулан в доме Феликса: Руфус начал снимать эту комнатку за несколько месяцев до выкупа, чтобы спасти Амару от еженощных страданий в лупанарии.

«Парис, наверное, до сих пор там спит», – думает Амара, вспомнив съежившегося на полу соседа. Она почти не обращала на него внимания. Юный раб, принадлежащий Феликсу, и полусвободная проститутка вряд ли могли подружиться. Вообще-то большую часть времени в чулане Парис и Амара перебранивались, но теперь Амара вспоминает о парнишке с чувством, напоминающим симпатию.

– Проклятая идиотка, – бормочет Амара, не стесняясь ругаться в одиночестве. Она отпивает из стакана. Вино обжигает. Амара скучает не по Парису. Образы подруг из «Волчьего логова» так ярки в ее памяти, что кажутся более реальными, чем сад, в котором она сидит. Амара знает, что в этот час они готовятся к наплыву посетителей, перебрасываясь шутками, чтобы рассеять мрак. Интересно, осталась ли у Бероники баночка золотой краски для глаз, удалось ли ей сегодня улучить хоть минутку наедине со своим любовником Галлом, подтрунивает ли над ней по-прежнему Виктория? Амара крепче сжимает ножку бокала. Виктория. Их с Амарой связывает не только любовь, но и кровавый долг – священные узы по меркам богов и людей. Если бы не Виктория, Амара бы погибла. Рискнув всем ради Амары, Виктория убила человека и спасла подруге жизнь. Но Амара так и не отблагодарила Викторию. Напротив, став любовницей богача, она оставила подругу чахнуть в лупанарии.

По телу Амары разливается чувство вины, жгучее, словно напиток в бокале. Она переводит взгляд на портрет Дидоны: теперь на стене угадываются лишь его темные очертания. Но и они становятся неясными, когда глаза Амары наполняют слезы.

– Доброй ночи, подруга, – обращается она к стене. Осушив бокал, Амара встает и уходит. Наутро Марта уберет все, что осталось на скамье.

Вокруг красные стены. Феликс сидит спиной к Амаре, но рано или поздно обернется. Амара открывает рот, чтобы закричать, но не может издать ни звука. Хочет убежать, но ее ноги наливаются свинцом. Амара просто не может переставлять их достаточно быстро. Вот он стоит рядом с Амарой; в руках у него нож, которым он орудовал на Сатурналиях, в ту ночь, когда умерла Дидона. Амара знает, что он возьмет ее силой и что она не сможет этому помешать. Феликс нацеливает клинок на глаз Амары.

– Я скучал.