Конец мая 1896 года
Граф Виктор Модестович Виельгорский не терпел рано вставать. Всякий раз приход утра воспринимался им как досадное недоразумение: ведь так хорошо было спать, нежась в мягкой постели, и видеть цветные сны, и тут – на тебе! – через плотные ткани портьер тусклым светом пробивается новый день, обещавший многочисленные заботы и треволнения. Уже проснувшись, Виктор Модестович долго лежал с закрытыми глазами, удерживая себя в приятной сладкой дреме, покудова не заходил в его спальню камердинер Филимоныч и не начинал, ворча что-то себе под нос, раздвигать бордовые бархатные шторы, пропуская в графскую спальню солнечный свет. Виктор Модестович морщился, приоткрывал один глаз и почти с ненавистью смотрел в согбенную спину старого камердинера. Так было всегда, так было и сегодня. Наконец, граф открыл оба глаза и с явной укоризной в голосе посетовал Филимонычу:
– Ну, что ты так рано, старик? Еще только рассвело…
– Ка-а-абы, только рассвело, – не оборачиваясь и продолжая заниматься шторами, ворчливо ответил камердинер. – Уж полдень скоро, барин, а вы все почивать изволите. А дела стоят не деланы.
– Какие дела, Филимоныч? – зевая, спросил Виельгорский.
– Разные, барские, – повернулся к нему камердинер. – К примеру, главноуправляющий вашими имениями господин Попов недели три как должен был уже вернуться, а его и посейчас нетути. А равно как и денежек с ваших имений. А ну как он не приедет вовсе – на что жить-то станете?
– Что значит «не приедет вовсе»? – озадаченно спросил Виктор Модестович и приподнялся на локтях. – Ты на что намекаешь, старик?
– Ни на что я не намекаю, ваше сиятельство, – ответил камердинер, подходя к постели графа. – А только сказываю, что главноуправляющего вашего нет, а он должен был заявиться уже недели как три. – Филимоныч уперся выцветшими глазами прямо в глаза своему барину. – Вот где он может быть?
– Ну, не знаю… На ярмарке, возможно, – неуверенно произнес Виельгорский, признавая в душе, что Филимоныч прав. Но показать ему это значило проявить слабость. Он и так в последнее время верховодит в доме, будто он в нем самый главный…
– А на какой ярманке? – не унимался старый камердинер.