Книга
Двое в декабре

Всё исчерпывается одним словом-чистота. Чистота помыслов, чистота души человеческой. А сколько любви к человеку и веры в него! А сила русского слова! Давно не испытывала такого удовольствия от него. Как будто родниковой водички испила. Буду перечитывать, когда одолеет тоска по настоящему…

О Юрие Казакове

В начале шестидесятых в списке книг для летнего внешкольного чтения я впервые увидел фамилию Юрия Казакова. Какой сборник, какой рассказ был рекомендован я сейчас не помню, но не потому, что прошло 60 лет, просто ничего у этого писателя я тогда не смог прочитать. Не нашлось его книг ни в библиотеках, ни в магазинах нашего провинциального городка.

С рассказами этого писателя первым мне в руки попал номер роман-газеты от 1977 года (популярное тогда периодическое издание в условиях книжного дефицита). Сборник назывался «Долгие крики», названный по одному из северных рассказов, с рассказами, в которых он отразил свою страсть к странствиям по северу страны. Дм. Быков как-то озвучил причину путешествий – замерзающая «оттепель» вытолкнула его на север, но не думаю, что это так. Явно было что-то в его организме, психике, в наследственности, мутации какой-то гормональный дисбаланс (может быть, и избыток адреналина), что-то его ввергало в тоску, ломало, влекло в путь, к преодолению физических трудностей, порой на грани выживания, чтобы сбросить физически мучающий его дисбаланс. Рассказы эти хороши: в них много местного колорита, редкого в художественных произведениях поморского быта, этнографический окраски, жесткой мужской и не только мужской жизни на грани элементарного выживания, непридуманности, обыденности несчастий и смертей, но чисто писательский художественный талант, по-моему, там поугас, снизившись до уровня высококачественного журналистского очерка. Ведь и Чехов в своем «Остров Сахалин» выступает не как писатель, а как журналист-исследователь. Куда-то ушла из-за его плеча муза, что водила пером в лучших рассказах его писательского начала и зрелости. К тому же и его творчество, не прославляя «победного шествия коммунизма», у чиновников того времени, решающих издательские дела (спрос читателей никогда не волновал этих людишек), находилось на периферии их зрения. О своих проблемах с заработком он написал эссе «Мужество писателя». И, может, стечение всех этих обстоятельств и увело его в абрамцевскую тьму.

И вот я читаю «Двое в декабре» — сборник, изданный в 2001 году, но составленный фактически из ранних рассказов Ю. Казакова. Это одно из самых трудных чтений в моей жизни, самых дискомфортных, требующих частых перерывов, необходимости набрать в легкие нового воздуха и нового запаса мужества. Как мало там чистой поэзии, такой как в «Ночи», как много мучительных человеческих страданий, может быть для кого-то и обыденных и даже рядовых случаев. Подумаешь, кто-то кого бросил, кто-то не обращает внимания на другого, кто-то мучается от того, что негде переспать, кто-то от того, что жизнь проходит, а главное дело жизни не делается, даже к нему не приближается. Но как это написано: как будто вынули твою душу и водят ей по наждачной прозе жизни, с наслаждением так возят, с садистским наслаждением. Можно ли этому научиться или это дьявольский дар или божественный, но уж явно не человеческий — через боль к прозрению.

Вот возьмем его рассказ «У полустанка», его последнюю фразу: «…легла в телеге ничком». Почувствуем трагизм положения этой девушки. Она ведь не просто на коленях умоляла этого подонка. Думаете, что она такая слепая не видит, что он за человек? Наверняка все это означает, что она ждет от него ребенка. И это его несколько раз выдавленное: «Приеду - заберу». Если бы не ребенок, ничто не выдавило бы и это. Но уехал, он ведь спортсмен, на него пришел запрос из министерства, его официально отпустили из колхоза, и не вернется: «Костюмчик с отливом и в Ялту!» Это мы сейчас говорим: «И слава Богу, а то бы всю жизнь только бы и видела - пьянство, побои и измены». Сейчас! А в 1954 году, когда написан рассказ? А что делать с будущим ребенком? «Помни, о чем говорили!» Подпольный аборт у бабки и смерть или инвалидность? Или всю жизнь мать-одиночка! А как одной дите поднять, если отец погиб на войне, мать надорвалась. Мужиков после войны в деревне нет, ушедшие в армию парни не возвращаются. Паспортов не дают, без паспорта из этого концлагеря не выпускают. За непосильную работу только трудовые палочки, кормиться со своего огорода, с коровой, которой еще надо запасти корма, когда самим есть нечего. И это обыденность для пишущего в 50-е, такая же обыденность как ложка за обеденным столом. Колхозник от раба отличался только тем, что его не продавали в другой колхоз, но организовать переезд в Магадан или другое подобное место запросто. Не только еды, простого бабского счастья всю жизнь не будет! И тверди председателю: «Я спала только с Вами, и больше ни с кем!» И так всю жизнь! Тут вешаться можно, а не только ничком пасть в телеге.

Рассказы пятидесятых. Они сознательно не замечают быта вокруг. В стране его мало печатали именно из-за того, что он не рисовал клюквой картин «Кавалеров Золотой звезды», а в своей не настоящей сельской идиллии, в мире без социальных проблем, но допускающей острые межличностные проблемы. Искусственно сконструированный мир.

Лучшие ранние рассказы 50-х. В них острее взгляд. Свежее восприятие. Авторская отстраненность и яркость героев.

Самое удивительное для меня: почему этот сгусток боли издан издательством «Детская литература» и даже в серии «Школьная библиотека».