Читать онлайн
Молли и кошачье кафе

Мелисса Дэйли
Молли и кошачье кафе

Серия «Подарок от Боба»

Melissa Daley

Molly and the Cat Cafe

© 2013 Penelope Douglas

© Маркелов А., перевод на русский язык

© ООО «Издательство АСТ», 2016

* * *

Посвящается Сьюз и Луи

Часто за успешной женщиной стоит весьма одаренная кошка

Неизвестный автор

1

Мало что из раннего детства осталось у меня в памяти, но стоит только прикрыть глаза, и я живо вспоминаю радость, которая вспыхнула на лице Марджери, когда я – мяукающий комок шерсти – впервые очутилась у нее на коленях.

– Ах ты, это кто же? – ласково спросила она, когда я подняла на нее глаза, которые совсем недавно открылись.

Подруга Марджери ответила:

– Эта кроха – Молли. Ей восемь недель от роду. Мама у нее была бездомная. Остальных котят из выводка уже разобрали по домам, а она осталась.

Сидя на коленях у Марджери, я украдкой рассматривала ее. Мягкая, нежная кожа, морщинки вокруг добрых глаз. Коротко стриженные серебристые волосы тщательно уложены и волнами обрамляют лицо. Но главное, чем тогда мне запомнилась Марджери – улыбкой. Благодаря ее улыбке я почувствовала себя очень-очень важной или, как говорила сама Марджери, такой, что «надо бы лучше, да некуда».

– Вот я и подумала, что тебе не помешает компания, – продолжала подруга. – Я знаю, тебе одиноко с тех пор, как не стало Малколма. Милая ласковая кошечка – прямо то, что доктор прописал.

– Знаешь, эта Молли… просто какое-то чудо в полосочку, – тихо отозвалась Марджери, и по ее голосу было совершенно ясно: она довольна.

Вот так все и решилось: Марджери стала моей хозяйкой. Она пощекотала мне подбородок, и я мурлыкнула, вначале робко, но стоило мне окончательно успокоиться, как мурлыканье перешло в громкое, непрерывное урчание. Марджери рассмеялась, удивляясь, что этакая «фитюлька» может наделать столько шуму.

Шли месяцы, я превращалась из котенка в юную кошечку. Мы с Марджери отлично ладили и обожали друг друга. Марджери была рада, что теперь ей есть с кем поговорить и о ком позаботиться, а я получала удовольствие, купаясь в ее любви и ласке. Я была энергичным подростком, быстро росла и потому была вечно голодной, но казалось, что и мой неутолимый аппетит был для Марджери источником радости. Она покупала мне отборный кошачий корм, да к тому же никогда не забывала поделиться со мной собственной едой: курицей, бараньей отбивной или славным кусочком лососины – что бы ни готовила Марджери, у нее всегда была отложена порция для Молли.

Дом Марджери быстро превратился в мои владения: я спала, где захочу, и делала все, что заблагорассудится. Жизнь была такой комфортной и уютной, что мне совершенно не хотелось исследовать мир за пределами дома. Из окна спальни я видела крыши домов, косогоры и луга, раскинувшиеся вдали. Конечно, мне случалось выскакивать на улицу, но, откровенно говоря, поселок, в котором мы жили, не особо меня интересовал. Да и не было в нем ничего любопытного: вереница магазинов, церковь да парочка пабов. Я знала, что другим кошкам из поселка нравится охотиться на церковном дворе, но меня дома кормили досыта, так что на практике я свои охотничьи навыки почти не применяла.

Вы, наверное, думаете, что мне повезло, и я совершенно с вами согласна. О такой жизни, как у Марджери, любая кошка может только мечтать. А мне нравилось в ней решительно все. Но только до тех пор, пока у Марджери не начались странности.

– Поди-ка сюда, Молли, – шепнула однажды Марджери (мне в ту пору было не больше года). Она наклонилась, опираясь одной рукой на кухонный стол, и аккуратно поставила мою миску на линолеум. Мурлыча в предвкушении – я успела проголодаться, терпеливо выжидая, пока Марджери, медленно передвигаясь по кухне, не закончит свою домашнюю рутину, предваряющую мой ужин, – я спрыгнула со стола. Но одного взгляда в мисочку хватило, чтобы понять: подтверждаются мои худшие опасения. Я недоверчиво принюхалась к ее содержимому в надежде, что вязкая желтоватая масса все же содержит хоть что-то подходящее для кошки, но ожидания быстро сменились разочарованием.

– Это же картофельное пюре, Молли, твое любимое, – подсказала Марджери, заметив мои колебания. Догадываясь, что мне ничего больше не перепадет, я осторожно лизнула то, что лежало в мисочке. Затем, преодолевая отвращение, наполнила рот. Я даже попыталась проглотить эту безвкусную, комковатую массу, но что-то твердое тут же встало поперек горла. Все мое тело свело судорогой, и то, что было у меня во рту, оказалось на линолеуме. Я присмотрелась. Это был неразмятый кусок полусырой картошки, жесткий и несъедобный. Уже не в первый раз за последние недели я подумала, что, возможно, мне придется все-таки выходить на вечернюю охоту, если я хочу наесться досыта.

Стараясь не обращать внимания на голодные спазмы в желудке, я взглянула на хозяйку, которая возилась у мойки. Что-то в ее бормотании меня насторожило. Я давно привыкла к тому, как хозяйничает Марджери (на моей памяти она изо дня в день проделывала одни и те же действия в строгой последовательности), но сейчас я почувствовала в ее движениях неуверенность. Вот она тщательно вымыла кастрюлю и долго вытирала ее посудным полотенцем. Потом замерла, прижимая кастрюльку к груди, и начала беспокойно оглядывать кухню. Распахнула холодильник, пристроила посудину туда, но тут же вынула, досадливо мотнув головой. Потом принялась один за другим открывать кухонные шкафчики, и огорчалась, видя, что они все заняты бокалами или тарелками. Я понимала, что Марджери ведет себя необычно, прежде за ней такого не водилось, хотя, что греха таить, в последнее время подобные происшествия случались все чаще.

Забыв о миске с остывшим пюре, я подошла к шкафу, который хозяйка еще не проверяла. Встав рядом с дверцей, я уверенно взмахнула хвостом и громко мяукнула.

Марджери блуждала по кухне рассеянным взглядом. Мне пришлось еще несколько раз требовательно мяукнуть, чтобы привлечь ее внимание.

– Что такое, Молли? – в голосе хозяйки слышалось легкое раздражение.

Я энергично потерлась головой о дверцу шкафа в надежде, что она поймет, что я пытаюсь ей сказать.

Марджери помедлила и с минуту смотрела на меня отсутствующим взглядом, а потом нагнулась и потянула дверцу на себя.

– Ах, Молли, ты моя умница! – воскликнула она, обнаружив в шкафу аккуратные ряды кастрюль. Марджери водрузила кастрюльку на место и ласково погладила меня между ушей. Тронутая ее благодарностью, я замурлыкала, но тревога, с некоторых пор поселившаяся где-то в глубине моей души, не исчезла.

В последующие месяцы нам с Марджери не раз приходилось проделывать нечто подобное. У меня вошло в привычку внимательно следить за движениями хозяйки и быть начеку, если она собиралась сделать что-нибудь необычное – положить очки в морозилку или оставить ключи от дома на полочке в ванной. Когда Марджери впадала в отчаяние – а это неизбежно происходило в таких случаях, – я помогала ей восстановить привычный ход вещей, мяукая там, где находилась пропажа. Сначала я воспринимала это как нашу веселую игру и приходила в восторг от собственной наблюдательности, но со временем стала замечать, что моей хозяйке она не доставляет такого же удовольствия. Наоборот, Марджери огорчалась и раздражалась, браня себя за глупость.

В нашей жизни как будто ничего не изменилось. Марджери все так же хлопотала по хозяйству, наводила порядок, вытирала пыль, а я дремала на диване. Я помогала ей решать кроссворды: сидела рядом и ловила лапой ручку, пока хозяйка заполняла пустые квадратики. Но улыбка все реже и реже появлялась на ее лице, а иной раз я обнаруживала, что она сидит в кресле и плачет, отвернувшись к окну. Я изо всех сил старалась ее утешить, терлась о ее щеку, мурлыча во весь голос, но догадывалась: что-то идет не так, и не в моих силах это исправить.

Провалы в памяти, недоумение и растерянность, тревоги, потерянные чековые книжки и поиски ключей, положенных не на свое место. Поначалу это случалось от случая к случаю, потом стало повторяться все чаще, пока, наконец, не стало обычным делом. Не помогала даже моя наблюдательность – Марджери, казалось, теряла контроль над обычными, повседневными вещами, которые составляли основу ее жизни. Нашей жизни.

В тот день, поставив чистую кастрюлю в нужный шкаф, Марджери прошла в гостиную и включила телевизор. Мне бы следовало свернуться рядышком, и мы – два друга, которым не нужны слова, – скоротали бы вечер вместе, но я была голодна и по опыту знала: не стоит надеяться, что Марджери вспомнит обо мне и покормит. Я презрительно фыркнула на холодное пюре, глыбой застывшее в моей мисочке, выскользнула в кошачью дверцу и отправилась ловить грызунов к ужину.

Домой я в тот вечер вернулась поздно, Марджери уже легла. Я по своему обыкновению обошла перед сном весь дом, проверяя, все ли окна закрыты, заперта ли входная дверь и не забыла ли хозяйка выключить плиту. Убедившись, что дом в порядке и можно спать спокойно, я свернулась калачиком на диване и сладко уснула.

Утром я умывалась на подоконнике в гостиной, прислушиваясь, как наверху, в спальне, медленно передвигается моя хозяйка, одеваясь и причесываясь. Я очень надеялась, что сегодня у нас с Марджери выдастся хороший денек – она не будет то и дело ударяться в плач и не забудет предложить мне завтрак. Услыхав острожные шаги на лестнице, я спрыгнула с подоконника.

Чтобы убедиться, что моя хозяйка смогла успешно преодолеть поворот в конце лестничного марша, я выбежала из гостиной, держа хвост трубой. Радостно курлыкнув: «Привет!», я потерлась о ее ноги.

– Ах! – воскликнула Марджери.

В ответ я замурлыкала.

– Ты кто? – спросила она. Я подняла глаза и увидела на лице у Марджери привычную растерянность. Она недоуменно хмурила брови.

Я мяукнула ей в ответ. «Я же Молли, – пыталась сказать я. – Твоя кошка!»

Марджери склонила голову набок, озадаченно рассматривая. Мне ужасно хотелось, чтобы она узнала меня, назвала по имени, и со смехом уверила, что никогда больше не забудет, кто я такая.

– Ты, видно, забежала с улицы, кисонька? Тебе нужно домой. Хозяева, должно быть, сбились с ног, разыскивая тебя.

Марджери подошла к двери, взяла ключи – накануне вечером я проследила, чтобы они заняли свое место на полке. Затем неторопливо отперла замок и, повозившись с цепочкой, распахнула дверь настежь. Потом хозяйка улыбнулась мне, явно ожидая, что я обрадуюсь свободе. А я, подергивая хвостом, замерла на коврике в прихожей.

– Ну, что же ты, иди. Ступай домой, пока не проголодалась.

У меня отчаянно защипало в глазах. Меня частенько сбивало с толку и раздражало то, что Марджери все путает, но стоило лишь увидеть огорчение на ее лице, как мое сердце сжималось от жалости к ней. Но еще никогда мне не было так больно, как сейчас. Она не узнавала меня. Я смотрела ей в глаза и видела не любовь, а лишь непонимание. Как же было горько чувствовать себя чужой в собственном доме!

Мне не хотелось, чтобы Марджери видела, как я страдаю, поэтому я отвернулась и, понурив голову, поплелась к двери.

2

У Марджери случались и хорошие, и плохие дни. Правда, плохих становилось все больше. Я привыкла и перестала обижаться, когда она не могла вспомнить мое имя или даже напрочь забывала о моем существовании, пока я, отчаявшись, не начинала завывать от голода. Мне казалось, что Марджери как будто исчезает, уплывает куда-то, словно ее затягивает в воронку беспамятства. Она и внешне теперь казалась маленькой и такой хрупкой, что, когда она, пошатываясь, карабкалась вечером по лестнице, у меня от волнения вставала дыбом шерсть на загривке.

Сын Марджери стал чаще к нам наведываться. Невысокий, жилистый, он вечно куда-то спешил, прямо подпрыгивал от нетерпения. Я не испытывала к нему особого расположения, возможно, просто потому, что не успевала присмотреться. К тому же, хотя Марджери и радовалась его визитам, его взвинченность будоражила ее, а это не шло ей на пользу. Мне хотелось, чтобы он успокоился, расслабился и уделил какое-то время матери, не показывая всем своим видом, что ему давно пора быть где-то еще. Я пыталась повлиять на него, вскакивала ему на колени всякий раз, как он присядет, но этот торопыга всегда с раздражением меня спихивал. Мне приходилось ретироваться в противоположный конец комнаты и демонстрировать ему свое неодобрение на расстоянии.

– Ну, как дела, мамуля? За здоровьем следишь?

– Ах, да, да, у меня все прекрасно. Спасибо, Дэвид. А как…?

Марджери растерянно замерла, не в силах припомнить имя невестки.

– Пэт в порядке, спасибо, мам. Дети тоже нормально. Надеюсь. Я их почти не вижу в последнее время, честно говоря.

Я снова отметила, как замешкалась моя хозяйка, отчаянно пытаясь вспомнить, кто такие «дети» (ее внуки). Но Дэвид не обратил ни малейшего внимания на ее затруднения и продолжал болтать о семье и работе, уверенный, что Марджери в курсе всех подробностей его жизни. Она вежливо улыбалась, стараясь не упустить нить разговора.

Марджери всегда страшно расстраивал момент прощания с сыном, и я знала, что после ухода Дэвида она будет плакать. Даже мне она не могла высказать все, что чувствует, но я всегда старалась утешить ее. Я прижималась к Марджери, она начинала меня гладить, и потихоньку успокаивалась.

Как-то на исходе лета, вечером, вдоволь набегавшись за бабочками по саду, я вернулась в дом. Поднявшись наверх, я обнаружила Дэвида в пустующей комнате. Он с головой погрузился в какую-то большую коробку. Не совладав с природным любопытством (не говоря уже о свойственной всем кошкам любви к картонным коробкам), я подпрыгнула и плюхнулась прямо в центре «раскопок», на стопку пыльных бумаг прямо перед его носом. Мое появление застало Дэвида врасплох. Громко выругавшись, он поднял меня за шкирку и выбросил на пол. Неудача меня не обескуражила, и, приметив груду картонок в другом конце комнаты, я прекрасно провела время, копошась в них и украдкой поглядывая, чем занят Дэвид.

Наигравшись, я растянулась на дне одной из коробок, наслаждаясь чудесными теплыми солнечными лучами, что лились в нее из окна. Дэвид явно забыл о моем присутствии.

– Господи, мама, зачем ты вообще хранишь все это барахло, – бурчал он, и до моего слуха доносился громкий шлепок – это очередная стопка бумаг отправлялась в мусорную корзину.

Через некоторое время у него зазвонил мобильник, и, выругавшись под нос, Дэвид полез за телефоном в задний карман.

– Привет, Пэт! Да у меня тут буквально завал! За восемьдесят лет тут скопились горы хлама – и это только первая комната!

Дэвид привстал и закрыл дверь – наверное, не хотел, чтобы Марджери слышала разговор. Ну а я, затаившись в коробке, ловила каждое слово.

– Нет, я ей еще не говорил. Я знаю, знаю, – по голосу я поняла, что Дэвид раздражен. – Но надо дождаться подходящего момента, а то она с ума сойдет. По крайней мере, я уже начал с мусора. Выкину хоть часть. Да скажу я ей! Да, понял, я не тяну. Но ты же знаешь, как для нее важно быть независимой.

Я почувствовала тревожный укол и ощутила, как беспокойство все сильнее завладевает мной. Я не представляла, о чем это Дэвид все никак не поговорит с Марджери, но не сомневалась – этот разговор ее огорчит. Продолжая лежать неподвижно, я надеялась, что Дэвид скажет еще что-нибудь, что прояснит ситуацию, но, видимо, этот разговор был ему в тягость, и он скоро закончил, бросив: «Ладно, мне еще со всем этим разбираться. После поговорим».

В течение нескольких недель после этого он регулярно появлялся у нас. Входя, он кричал из прихожей: «Мамуля, привет, это Дэвид! Пришел помочь тебе с уборкой».

Но это была вовсе не «уборка»: я видела, как он опустошает дом, комнату за комнатой. Вновь и вновь он забивал багажник своей машины покрывалами и шторами, мешками старой одежды и кипами бумаг, уверяя Марджери, что все это ей совсем не нужно и кроме как на свалку никуда не годится.

Марджери была слишком растеряна и напугана, чтобы возражать. Чаще всего она уходила в другую комнату, только чтобы не видеть, как роются в ее пожитках. Иногда она смотрела на свои вещи, отложенные сыном для благотворительного магазина, – и я видела тоску в этом взгляде.

Я же, наоборот, кипела от ярости. Как он смеет являться к нам и решать, что можно, а что нельзя Марджери – а, следовательно, и мне! – держать в собственном доме? То и дело я обнаруживала, что еще одна из моих любимых вещиц – то ветхий, поеденный молью коврик для пикников, то скамеечка для ног, обтянутая джутом – исчезли из дома без моего ведома.

Дом даже пахнуть стал по-другому! Аромат лаванды, который всегда источали одежда и вещи Марджери, сменился резкими химическими запахами чистящих и полирующих средств, от которых у меня слезились глаза и першило в горле.

Все это время я была вынуждена без конца ходить по дому и тереться мордочкой обо все поверхности, пытаясь восстановить права на свою территорию. Но это было бесполезно – Дэвид игнорировал мои усилия и без устали мыл, чистил, упаковывал и складывал вещи в коробки. Если Марджери не было рядом, ее сын даже не пытался скрывать своей неприязни ко мне – он гнал меня из дому при любой возможности, хотя я замечала, что в присутствии матери он делал вид, что я все еще ему нравлюсь.

Мне было совершенно ясно, что неразбериха в доме не идет Марджери на пользу и только усиливает ее расстройство. Хозяйка дряхлела и увядала прямо на глазах. Она почти перестала есть, и не одна неделя прошла с тех пор, как она сама готовила – подозреваю, Марджери уже и забыла, как это делается. Ей стало трудно усидеть на месте, и она стала настороженной, как кошка, которая опасается, что на нее нападут, – то и дело подходила к окну и смотрела на улицу, будто дожидаясь кого-то или чего-то.

Я изо всех сил старалась успокоить хозяйку и помочь ей справиться с нервозностью, но ее тревога все нарастала, да и меня не оставляло ощущение надвигающейся беды. Я до сих пор не выяснила, что задумал Дэвид, но в глубине души понимала, что в нашей с Марджери жизни грядут перемены. А пока мне оставалось одно: держаться поближе к любимой хозяйке, утешать ее, и самой, по возможности, черпать уверенность в прикосновениях ее рук и запахе ее кожи.

Однажды вечером я вошла в гостиную и застала Марджери в слезах. Дэвид сидел подле нее на диване, неловко приобнимая мать за плечи.

– Да будет тебе, мам, ты ведь понимаешь, что так лучше, – уговаривал он. – Тебе нельзя оставаться здесь, это небезопасно. Лестница для тебя слишком крута, к тому же, сама знаешь, в последнее время ты становишься забывчивой.

Марджери ничего не отвечала, просто тихо плакала, закрыв лицо хлопчатобумажным носовым платком.

– А «Вязы» – отличное место. Там о тебе будут хорошо заботиться. Будут готовить еду, стирать твою одежду и все такое. Все, хватит плакать, все к лучшему, – и Дэвид неуклюже заключил мать в объятия.

Неслышно ступая, я вышла из комнаты. Голова у меня шла кругом, и нужен был глоток свежего воздуха. Выбравшись на улицу через кошачью дверцу, я принялась умываться – это всегда помогает мне привести в порядок не только внешний вид, но и мысли.

По крайней мере, теперь мне было известно худшее, и все происходящее получило, наконец, объяснение. Марджери уезжает отсюда в какое-то место под названием «Вязы». Я замерла, вытянув недомытую лапу, впервые заметив на воротах деревянную табличку с надписью: «Продается». Я похолодела.

Сердце у меня разрывалось: я ведь знала, как Марджери будет скучать по своему уютному милому дому. Но и за себя я боялась не меньше. Когда моя хозяйка уедет в «Вязы», а наш дом продадут, что же станется со мной?

Я снова проскользнула в дом и подошла к двери гостиной. Из комнаты доносились тихие рыдания Марджери и вкрадчивый монотонный голос Дэвида. Я не представляла, что ждет меня в будущем, зато знала, что нужно сделать сейчас, чтобы почувствовать себя лучше.

Я прокралась мимо двери в гостиную к лестнице, где у нижней ступеньки Дэвид аккуратно поставил свою обувь. Оглянувшись, не смотрит ли кто, я присела и пописала Дэвиду в туфли. Вообще-то я очень чистоплотна и даже брезглива, но, признаюсь честно, это доставило мне огромное удовольствие.

3

Как-то утром, вскоре после случая с туфлями, я блаженствовала в гостиной на подоконнике, на своем любимом наблюдательном пункте. На дворе стоял пасмурный осенний день. Деревья роняли листья на лужайки перед домами, а небо, будто налитое свинцом, было совсем низко.

Наша тихая улочка заканчивалась тупиком и не могла похвастаться оживленным движением, поэтому неудивительно, что я навострила уши, когда к нам свернул большой грузовик. Машина приблизилась, и я рассмотрела на борту эмблему «Грузоперевозки – надежно», чувствуя, как от рычания двигателя у меня дрожат усы. Автомобиль остановился перед нашим домом и, дав задний ход, медленно подъехал к крыльцу. Трое мужчин выпрыгнули из кабины, открыли задний борт и захлопотали, громыхая тяжелыми креплениями, вытаскивая ремни. Один нажал на кнопку, и на землю опустилась платформа.

Несмотря на то, что прежде мне не доводилось видеть машину для грузовых перевозок, я догадалась, что нашей спокойной жизни пришел конец. Я обернулась и внимательно осмотрела гостиную. Диван, на котором я любила спать по ночам, был отодвинут к стене, с его сиденья исчезли подушки и клетчатый плед, а с подлокотников – кружевные салфетки. Буфет, кресло и другие крупные предметы мебели теснились посреди комнаты, а остальное пространство было забито упаковочными ящиками.

Сверху до меня донеслись привычные звуки – Марджери ходила по своей спальне. Я могла представить, чем она занимается – тщательно укладывает волнами волосы, пудрит нос, брызгает за ушами лавандовой водой. Моей хозяйке стоило немалых усилий вспомнить какие-то простые вещи, но все процедуры утреннего туалета ее память сохраняла твердо. Какой бы мучительной ни была мысль, что это, возможно, последний день, который она проведет в собственном доме, эти звуки приносили утешение: почему-то они вселили в меня уверенность, что в нашей совместной жизни еще не все потеряно.

Вскоре на крыльце раздался голос Дэвида, и я услышала, как в замке поворачивается ключ. Дэвид, еще более раздраженный и суетливый, чем обычно, на ходу раздавал какие-то распоряжения. Тишина в гостиной мигом отступила, дверь распахнулась, и грузчики начали вытаскивать мебель из дому и заталкивать в кузов машины.

Ради Марджери я решила оставаться на своем месте на подоконнике, поглядеть, как идет работа, и убедиться, что к ее вещам относятся с должным уважением. Но по мере того, как наша любимая мебель исчезала в недрах машины, у меня все сильнее щемило сердце – смотреть на это было выше моих сил. Я выгнула спину дугой, потом вытянулась вдоль подоконника во всю длину. Размявшись, я спрыгнула на пол и выбежала из гостиной, стараясь не попасть под снующие повсюду сапоги.

Очень хотелось выскочить на улицу и помчаться куда глаза глядят, подальше от места, где рушится наша жизнь. Но тут припустил дождь, и к тому же бросить Марджери в беде было бы предательством.

Обойдя зловеще возвышающуюся среди коридора клетку-переноску, я взбежала по лестнице и обнаружила Марджери сидящей на кровати. На моей хозяйке был голубой шерстяной жакет и фетровая шляпка, украшенная вязаным цветком. Этот наряд Марджери надевала на выход, и он ей невероятно шел. Но, подойдя ближе, я заметила, что по ее щекам льются слезы и капают на колени. Марджери не пыталась их унять, она просто сидела, уставившись в окно невидящим взглядом.

Я мяукнула, надеясь, что голос прозвучит бодро. Марджери как будто удивилась, но улыбнулась мне: «А, это ты, привет».

Не уверена, что она помнила, как меня зовут. Но в ту минуту мне было довольно и того, что она узнала меня. Я вскочила на кровать и прильнула к ней. Марджери тут же принялась меня поглаживать, чесать за ушами и под подбородком – так, как я люблю. Я замурлыкала громко-громко, стараясь заглушить голоса грузчиков и грохот погрузочной платформы.

Мы сидели на кровати целую вечность, а люди все громыхали по дому сапогами, да Дэвид время от времени за что-то их распекал. С одной стороны, я бы с радостью просидела так вечно, но с другой – хотелось, чтобы все уже осталось позади и наши страдания, наконец, закончились. Не знаю, догадывалась ли Марджери, что это были наши последние минуты вместе, но вот я была в этом уверена. Хозяйка все гладила меня, а я продолжала мурлыкать – наверное, так мы старались подбодрить друг друга и убедить, что все будет хорошо.

– Мама, ты где?

Визгливый окрик Дэвида заставил нас вздрогнуть. От сильного толчка дверь распахнулась так резко, что шерсть у меня на загривке встала дыбом. Увидев мать и меня рядом с ней, он невольно помедлил, прежде чем подойти.

– Ну, мамуля, идем, нам пора.

Я видела, что он старается быть более терпеливым и говорить поласковее, но меня ему было не провести. Теснее прижавшись к хозяйке, я утробно заворчала при его приближении.

Марджери посмотрела на сына без всякого выражения, и я засомневалась, знает ли она, кто этот человек и что ему здесь нужно. На какой-то миг я даже позавидовала ей – возможно, не так горько лишиться дома, если не понимаешь, что происходит. Может, лучше это, чем страдания и боль, которые ощущала я.

– Да, да, разумеется, – прошептала Марджери, оглядываясь в поисках сумки и шарфика. Она медленно встала, а Дэвид с участливым видом подхватил ее под локоть – только затем, чтобы ее поторопить, я уверена. Я продолжала глухо урчать в знак крайнего недовольства.

– Ну, довольно, кошка, я сыт тобой по горло, – и с этими словами Дэвид, не отпуская локтя матери, скинул меня с матраса.

Злая, я уселась на лестничной площадке, слушая, как они спускаются по лестнице и выходят из дома. Через какое-то время хлопнули дверцы машины, и я услышала, как отъезжает автомобиль. Грузчики протопали мимо меня в спальню Марджери и стали разбирать кровать.

– А кошку мы должны забрать или как? – спросил один.

– Не-а, Дэвид сказал, что сам приедет за ней позже, – ответил его напарник.

Иной раз я задумываюсь, как сложилась бы моя жизнь, решись я тогда взять судьбу в свои лапы. Ведь можно было удрать через кошачью дверцу, не дожидаясь возвращения Дэвида. Положа лапу на сердце, сама не знаю, почему я этого не сделала, почему решила вернуться в спальню Марджери, прижаться к холодной батарее и ждать уготованной мне участи. Наверное, у меня еще теплилась слабая надежда, что меня отвезут к Марджери, в ее новый дом. А еще – не буду скрывать – уж очень страшно было очутиться в большом мире и самой бороться за существование. Я привыкла к комфортной и безопасной жизни. Будем называть вещи своими именами: я была изнеженной, избалованной домашней кошечкой. Мужество и уверенность в себе не были моими сильными сторонами. Во всяком случае, в то время.

Наконец, грузчики закончили возиться с кроватью, погрузили в свою машину последние ящики и отбыли. Дом затих, но от этого мне не стало спокойнее. Это была зловещая, тревожная тишина, от которой у меня тряслись поджилки. Пристроившись на полу в спальне, я задремала, но сон не принес покоя. Он то и дело прерывался: то мне казалось, что Марджери ищет меня и зовет по имени, то чудилось, будто я куда-то падаю, и я несколько раз просыпалась в ужасе.

К дому подъехала машина. На дворе уже темнело, в спальне было холодно. Я услышала, как отворилась входная дверь, и до меня донесся громкий вздох Дэвида. Он поднял стоявшую в прихожей переноску и начал искать меня, обходя комнаты на первом этаже.

– Иди сюда, чертова кошка. Куда ты подевалась? – звал Дэвид, даже не стараясь скрыть угрозу в голосе.

И, хотя я была уверена, что надеяться не на что, кошачий инстинкт самосохранения буквально заставил меня припасть к полу. Я попыталась найти убежище в соседних комнатах, но они все были пусты, и спрятаться было негде.

Поднимаясь по лестнице, Дэвид заметил, как я крадучись возвращаюсь в спальню Марджери. Войдя туда, он застал меня сидящей на подоконнике – я готовилась дать ему решительный отпор.

– Вот и славненько, тебе тоже пора, – сказал он и завозился с дверцей переноски. Я снова утробно заурчала, а когда он подошел ближе, прижала уши и угрожающе зашипела, вздернув верхнюю губу. Мужчина медлил, прикидывая, как бы половчее управиться со мной так, чтобы не быть разодранным в клочья. К своему удовольствию, я заметила страх на его лице и зашипела еще громче, стараясь использовать его замешательство.

Он подошел ближе и перехватил клетку в левую руку. Стоило мне на миг на это отвлечься, как правой он цепко ухватил меня за загривок. Швырнув меня в клетку, он проворно захлопнул дверцу.

Я заскользила по пластиковому полу переноски, пытаясь найти опору, а Дэвид был уже на пороге спальни. Продолжая урчать, я развернулась, чтобы в последний раз окинуть взглядом свой дом сквозь решетчатую дверцу.

Все комнаты были пусты – ни мебели, ни ящиков. Я поразилась, каким холодным, каким безжизненным стал дом без вещей Марджери и без ее тепла, которым все здесь было согрето. Единственными признаками того, что она когда-то жила здесь, были следы от мебели на ковровом покрытии да гвозди, на которых раньше висели картины. Я старалась отогнать мысль о том, как хорошо нам здесь жилось, какие это были счастливые времена – наши дружные обеды, наш беззаботный отдых в обнимку на диване.

Не успела я опомниться, как мы оказались на улице. Входная дверь захлопнулась за нами, щелкнул замок. Переноска ударялась о ногу Дэвида, пока тот шел к машине. Меня перевернули, в глаза ударил слепящий свет уличного фонаря. Потом клетку бесцеремонно пихнули в багажник, дверца захлопнулась, стало темно и все стихло.

4

Ожил мотор, и я почувствовала, как машина тронулась, увозя меня прочь от нашего с Марджери дома. Чтобы окончательно не расклеиться, я решила осмотреться и не обращать внимания на то, что живот уже стало подводить от голода. Я попыталась развернуться в переноске, чтобы найти удобное положение и выглянуть в заднее стекло. Но уже смеркалось, и мне были видны лишь фонари, мелькающие за окном. Убедившись, что ничего не выйдет, я легла на пол, аккуратно подобрала под себя лапки и попыталась уснуть под мерный рокот мотора.

Должно быть, я и в самом деле задремала. Разбудил меня назойливый трезвон – оказалось, это звонил мобильник Дэвида. Он досадливо чертыхнулся.

– Пэт, я за рулем. Обожди, переключу на громкую связь.

Теперь мне был слышен писклявый женский голосок на линии. Я несколько раз видела жену Дэвида, когда они с детьми приходили к нам в гости по воскресеньям. Пэт казалась мне на удивление симпатичной, хотя и порядком измотанной своими двумя совершенно неуправляемыми детьми и мужем, находящимся постоянно «на нервах».

– Как мама себя чувствует? – спросил Дэвид.

– Ничего, неплохо. Мы распаковали вещи, и сейчас она пьет чай в гостиной пансиона. Но ты же знаешь, как она порой на чем-нибудь зацикливается. Вот сейчас она без конца спрашивает про свою кошку, хочет знать, когда ты, наконец, ее привезешь.

У меня от радости чуть не выскочило сердце. Неужели весь этот ужас скоро закончится, и к нашему общему восторгу, мы с Марджери воссоединимся в ее новом доме?

Дэвид досадливо пощелкал языком.

– Бога ради, Пэт, сколько можно об одном и том же? Я миллион раз объяснял ей, что там запрещено держать животных. Она это знает.

– Я все понимаю, Дэвид, – примирительно ответила Пэт. – Я тоже ей об этом напоминала. Она соглашается, кивает, но кто ее знает, что она понимает на самом деле.

Помолчав немного, она добавила:

– Я поставила фото кошки на столике у кровати, рядом с портретом твоего отца. Но не знаю, не станет ли ей от этого только хуже.

Мое сердце обливалось кровью. Не от жалости к себе, и не от страшной новости, что нам с Марджери не быть вместе. Я переживала за свою хозяйку. Представляла ее в незнакомой обстановке, испуганную, потерянную, – когда ей не просто надо, а совершенно необходимо, чтобы я была рядом, – до чего же это было ужасно!

Дэвид простонал.

– Может, и станет – почем я знаю? Очень надеюсь, что все как-нибудь утрясется и она забудет про это мерзкое животное. Не знаю, Пэт. Мало мне было всей этой нервотрепки с переездом матери, так теперь я еще должен пристраивать эту поганую кошку!

Я сердито ощетинилась на эти слова.

– Я сейчас еду к Робу, оставлю ее там. Пообещал проставиться пивом, если он ее заберет, – добавил Дэвид, и я навострила уши. Я никогда не слышала ни о каком Робе, но, судя по всему, это был мой новый хозяин.

Дэвид закончил разговор, и наше путешествие продолжилось в тишине. Я пыталась определить, далеко ли мы отъехали от дома. На улице уже совсем стемнело, и, судя по тому, как подвело мне живот, время ужина давно прошло. Я подала было голос, но в ответ услышала только отрывистое: «Заткнись, дрянь!» – и замолчала.

Наконец, машина замедлила ход и остановилась. Я забилась в дальний угол переноски и съежилась там, стараясь сделаться как можно меньше и незаметнее. Я, конечно, понимала, насколько глупой и бесполезной была эта попытка, но инстинкт самосохранения был сильнее.

Дэвид вышел из машины, громко хлопнув дверцей. Вжавшись носом в угол клетки, я ловила звуки снаружи. Скрип – открылись ворота, хруст щебенки под ногами Дэвида на подъездной дорожке, два удара дверного молотка. Вся моя шерсть встала дыбом, когда в ответ послышался собачий лай.

Стараясь унять бешеный стук сердца, я сосредоточилась, пытаясь различить, сколько голосов там раздается. Кажется, не меньше трех: один басовитый и солидный, два других потоньше и повизгливее. Но обдумать, каким собакам могут принадлежать подобные голоса, я не успела – багажник открыли. Кто-то подхватил переноску за ручку и так резко выдернул из машины, что, потеряв опору, я покатилась по покосившемуся полу и въехала задом в дверцу. Я взяла себя в лапы и поспешила развернуться, чтобы встретиться лицом к лицу с новым витком судьбы.

Когда меня несли по дорожке к дому, я услышала голос Дэвида:

– Привет, дружище. Прямо слов нет, ты так меня выручил.

Меня внесли в прихожую и поставили на коврик. И тут кругом запрыгали собаки – они были везде, со всех сторон. Пластиковая переноска обеспечивала хоть какую-то защиту, но я видела, как к дверце прижимаются носы и слюнявые пасти, а вокруг мелькают лапы, бесчисленные лапы – им не терпелось добраться до меня. Ощетинившись и выгнув спину, я зашипела и приготовилась к бою, давая понять мучителям, что от меня лучше держаться подальше.

– Придется ей привыкнуть к собачкам, – произнес мужчина, вероятно, Роб, извиняющимся тоном. Я горестно подумала, что это сказано слишком мягко. – У нас уже была кошка, так что, думаю, эту они не обидят, – продолжил он с надеждой, но, как мне показалось, не слишком уверенно. – Правда, Нэнси пропала сразу после того, как я принес Стэна. Зашипела на него, вскочила на холодильник, а потом как в воздухе растаяла, да так и не вернулась. Ветеринар меня за это очень ругал, – добавил он со вздохом, будто сетуя, что его несправедливо обвинили в исчезновении кошки.

Каждая шерстинка на мне топорщилась дыбом, и стыдно признаться, но в ту минуту я напрочь забыла о Марджери. Все, о чем я могла думать, так это о том, что сейчас я останусь под одной крышей с тремя собаками. Собаками, на совести которых уже числится одна пропавшая кошка.

5

Находясь в относительной безопасности в своем убежище, я внимательно рассмотрела своих мучителей. Самый крупный был крепко сбитым псом с мускулистой холкой и выпуклой, как бочка, грудью. Квадратная морда с отвисшими щеками и широко расставленные глаза навыкате придавали ему глуповатый вид, но силы ему было не занимать – он чуть не опрокинул переноску, пытаясь выцарапать меня из укрытия. Две другие псины были похожи, как близнецы – тощие злобные собачонки с большущими треугольными ушами. Они были ненамного больше меня, так что я отлично разглядела их глазки-бусинки и острые белые зубки в ощеренных рычащих пастях.

Когда Роб открыл дверцу, я опрометью метнулась через прихожую – так быстро, что лапы у меня разъехались на скользком полу и я чуть было не растянулась. Но все же мой план сработал, и стремительное бегство застало собак врасплох. Мелкие пронзительно затявкали, когда я стрелой пролетела мимо них, а большой коренастый пес вообще был сбит с толку. Когда я влетела в гостиную, он все еще обнюхивал переноску, не понимая, куда я подевалась.

На первый взгляд в комнате негде было укрыться. Инстинкт подсказал мне, что надо забраться повыше, так что я прыгнула на диван, с его спинки перескочила на буфет у окна. Оттуда я чуть не шлепнулась на пол – мои лапы разъехались на кипе скользких журналов, но я все же удержалась и совершила еще один прыжок – на книжный шкаф.

Пытаясь не расчихаться от пыли, я залегла, подобрав под себя лапы, и с высоты окинула взглядом комнату Роба. Главным, как мне показалось, в ней был прикрепленный к стене гигантский телевизор – все диваны и кресла были расставлены так, чтобы было видно экран. Вид у комнаты был нежилой, и, если не считать стопок журналов да телевизионных пультов на кофейном столике, здесь не было никаких личных вещей. Мне вспомнился уютный интерьер гостиной Марджери, с фотографиями в рамках из полированного дерева и красивыми узорами на кружевных салфетках. Здешние два дивана были гладкими и блестящими и не шли ни в какое сравнение с мягкими думочками на диване моей любимой хозяйки.

Собаки, почуяв мой запах, явились в гостиную следом. Я молча наблюдала, как все три крутятся, обнюхивая пол и мебель, пытаясь сообразить, куда я подевалась.

Я как сфинкс возлежала на книжной полке, а они сновали по комнате, и все больше раздражались, что не успели схватить меня внизу. Наконец, они потеряли интерес к поискам и одна за другой выбежали из комнаты. Я понемногу стала успокаиваться и вскоре, свернувшись в клубок, заснула.

Разбудил меня громкий рокочущий звук, от которого меня бросило в дрожь. Спросонья я решила, что снова подъехал тот грузовик и меня ждет новый переезд. Потом я поняла, что шум раздается из телевизора. Высунув нос, я увидела Роба, развалившегося на диване с пультом в одной руке и плошкой с чипсами в другой. Он горстями забрасывал в рот чипсы, запивая их какой-то жидкостью из банки, полностью поглощенный зрелищем автомобилей, что с ревом проносились по экрану, и то и дело издавал крики – то воодушевленные, то разочарованные. Я озадаченно наблюдала за ним, не понимая, как такое монотонное и шумное развлечение может доставлять ему радость. Мужчина, казалось, был в состоянии транса и выходил из него только для того, чтобы открыть рот и заорать во всю глотку.

Презрительно прищурившись, я отвернулась и принялась умываться.

Невозможно было представить себе человека более непохожего на мою хозяйку. По сравнению с аккуратной и спокойной Марджери, которая была сама деликатность, шумный и неряшливый Роб выглядел неповоротливым увальнем. Я с грустью вспомнила наши вечера, когда я, уютно свернувшись, лежала рядом с Марджери на диване и смотрела передачи об искусстве, истории или тихие интеллектуальные телевикторины. И как ни старалась, не могла представить себя на коленях у Роба, наслаждающейся его оглушительными гонками.

И, конечно, главное – здесь были собаки!

Пока я умывалась, одна мелкая, похожая на крысу собачонка влетела в комнату и, уловив движение на книжной полке, подняла ужасный лай. На шум прибежала вторая крысошавка, следом явился и мускулистый пес с квадратной мордой. Им не потребовалось много времени, чтобы обнаружить мое убежище, и они принялись рычать и гавкать в три глотки, заглушая даже шум телевизора.

– Эй, а ну хватит, молчать!

Преодолевая лень, Роб стал озираться, ища, чем бы запустить в собак. Схватив журнал, он швырнул его, но страницы раскрылись в полете и задели банку с напитком, стоявшую на подлокотнике. Банка качнулась, зашаталась из стороны в сторону и свалилась с дивана. Из нее забил настоящий фонтан, обдавший ковер и собак. Кряхтя и ругаясь, Роб нырнул за нею. Дотянувшись до банки, он вытряхнул себе в рот остатки жидкости, потом с размаху плюхнулся на диван, раздавив при этом остатки чипсов – плошку он оставил на сиденье.

Прервав умывание, я позволила себе насмешливо улыбнуться.

Роб, чертыхаясь, вскочил и попытался смахнуть рассыпанные чипсы обратно в миску, но потом выругался и побежал за тряпкой. Собаки, чувствуя, что хозяин разъярен, поспешили ретироваться в другую комнату.

Шли дни, и я понемногу начала приспосабливаться к жизни в доме Роба. Я изучила характеры собак, запомнила время, когда они уходят на прогулку, а когда ложатся спать, и изменила свой распорядок дня так, чтобы пересекаться с ними как можно меньше. Я знала, что выводит их из себя: мелкие крысиные шавки заливались лаем при звуке дверного звонка, а здоровяка только что не хватал удар, когда кто-нибудь приближался к его миске.

Этот пес с квадратной мордой, Стэн, был и в самом деле страшной зверюгой, но, к счастью для меня, умом он не блистал. Он начинал угрожающе рычать, стоило мне оказаться в опасной близости от его кормушки, но провести его было несложно: моя кошачья грация и умение прыгать вертикально, мгновенно скрываясь из виду, снова и снова ставили его в тупик.

Выяснилось, что мне следует опасаться скорее Чеза и Дейва, двух мелких собачонок. Честно говоря, я так и не научилась их различать. Я воспринимала их как единое целое, так как они всегда действовали сообща. И ненавидели меня они тоже совершенно одинаково. Любимой их забавой было загнать меня в какой-то угол в доме, отрезав пути к бегству, и неистово облаивать, отчего шерсть на мне вставала дыбом, а хвост топорщился и становился вдвое толще обычного. Я угрожающе шипела и рычала. Это трехстороннее противостояние продолжалось до тех пор, пока собаки не отвлекались на долю секунды. Я не упускала шанса спастись и бросалась наутек, в два прыжка оказываясь где-нибудь наверху, презрительно поглядывая на своих мучителей.

Неудивительно, что я стала проводить вне дома намного больше времени, чем раньше. До сих пор я считала себя сугубо домашней кошкой. Дом Марджери был для меня надежным и спокойным пристанищем, которое я даже побаивалась покидать. Но дом Роба не был ни тихим, ни безопасным, и я все чаще стала искать убежище в саду.