Стук копыт донесся с улицы, частый, быстро приближающийся.
– Это кто там в галоп скачет? – спросил я, вскинувшись и откладывая в сторону охапку сена, которую собирался закинуть в кормушку гнедой.
– Я гляну! – крикнул Олвин и бросился к воротам конюшни, откуда в пыльное ее нутро врывался беспощадно поток солнечного света.
Сын пробежал мимо меня, встал в воротах, от чего свет словно трафаретом вырезал из действительности его тощую и жилистую мальчишескую фигуру – мускулистый торс, узкие бедра, с которых съезжали широкие штаны и свалились бы, если бы не помочь через плечо.
– Отец, вестник!
И действительно, с улицы донеслась визгливая трель свистка, вынудившая меня броситься следом за сыном. Сел, смуглый и темноволосый сын старосты, мальчишка четырнадцати лет, ровесник моего Олвина, уже гарцевал на тонконогой серой кобыле прямо перед воротами загона, размахивая желтым флажком на тонкой пике.
– Сел, что за шум? – крикнул я.
– Сбор на площади всех вольных! Опять степняки близко!
Голос у него ломался по возрасту, поэтому всю эту короткую речь он умудрился прокричать на разные голоса, от неожиданного баска до визгливого фальцета.
– Ты уже обратно?