Дождливой весною под взглядом луны
На лавочке в парке сидел и курил
Угрюмый китаец, в очках и беззубый,
В руке теребил свой единственный «Дюрекс».
Ему он достался от брата в подарок.
Его постирал он, погладил от складок.
Сидел и курил, размышляя о бабах:
«Сего не дають енти дефки полапать?
Хотя бы немозько? Хотя бы сосёк?
Хотя бы потыкать мне б пальцем в пупок…»
С Китая свалил он по той же причине —
Ему не давали и нос воротили.
И вот ему 40, живет он в Зимбабве.
Куда ни взгляни – кругом шоколадки.
И тут не дают, он чахнет от скуки,
Зато очень сильный стал он на руки.
Окурок он в урну хотел было бросить,
но ветер поднялся, с его папиросой
взлетел, закружился и что же? О боже!!!!
Мулатка по лужам брести еле может,
Губная помада по щёкам растёрта,
Вся тушь растеклась, на блузке заклепки
Оторваны напрочь. Чуть ниже пупка
Едва уцелела заклепка одна.
И вот в эти груди шестого размера
Его папироса-то и залетела,
Прижгла всё межсисье, она заорала:
– Вот это ты снайпер в очках, узкоглазый!!!!
– Просьтите, позалуйста! Я, цессно слово,
Совсем не хотель вам обзець васи дойки.
Она все орала, а он извинялся
И так вот случайно ей заинтересовался,
Подул восемь раз он на черные сиськи,
И вот уж она сияет улыбкой:
– Ну ладно, китаец, че было – то было.
Скажи, как зовут тебя, снайпер дебильный?
– Меня зовуть Кхуя, фамилия Кхердже.
Друзя на работе зовут Хуем-хером,
А мама моя, сто осталась в Китае,
Звала меня ласково Кхуясик ебае…
Ебае-то значит на насем могусем —
Мой младсий сыносик, любимый и умный.
– Давай-ка присядем, Кхуясик, на лавку,
Чутка поболтаем, чутка поворкуем…
– Ведь доздь зе ебасит на улисе страсный,
Вся зопа сирая узе у меня зе.
Быть мозет, мы сходим в кафеску Сяйтана?
Возьмем бомз-пакеты, заварим там сяю?
– Откуда ты знаешь кафэху Шайтана?
– Сяйтан – он мой друг, он с Безбезкитана,
Сосед по границе насих селений.
Мы в детстве варили с картоски варенье.
Картоску мы пизьдили носью в подвалах,
Вот там-то его менты и поймали.
Поймали, побили и выгнали прось,
Теперь он в Зимбабве зивет и поет
Про дом нас, про птисы. Поет в караоке.
Он здесь раскрутился, и друзбу он помнит,
Вот и меня он сюда пригласил,
Устроил на стройку. Ебасю, как ЗИЛ…
– Пойдем, посидим, я тоже без сил.
Меня зовут Ирма, фамилия Ким,
Мой папа – кореец, на вахте в Суоми
В стрип-баре «Лоханка» сидел и бухал.
А мама моя у шеста танцевала,
Он ей в труселя три тенге запихал.
Она ему ночь всю приват танцевала,
А он все бухал, на мамку не глядя.
И вот, в жопу пьяный, в четыре утра,
Взблевнув с-под текилы в неполный бокал,
Его вышибалы за горб волоча,
Турнули на улицу, сволочи, бля…
– А он был горбатый? – китаец спросил.
– Конечно, к тому же еще и дебил!
Так вот до утра он в снегу и валялся,
Пока моя мама плясала там танцы.
Потом она вышла, увидев его,
Вдруг сердце кольнуло её, ё моё…
И вот в неотложке, с мигалкой жужжа,
Везут их всех вместе три добрых врача.
Ее положили в палату сердечных,
Его в хирургию или калечных.
Пока он в сугробе ее лежал ждал —
Все руки и ноги мороз пожевал.
Отрезали всё ему – руки и ноги,
Лишь хер пожалели его не здоровый.
Сантима четыре была его шляпа,
Но мама моя и этому рада…
– Ты хосесь сказать, сто твоя мама
Вот так полюбила сего бедолагу?
– Конеш, полюбила, а что оставалось?
Ей было за сорок, и часто ебалась
Она после танцев с бухими хуями,
А замуж ее не брали… не брали…
– Здорова, Сяйтана! Дай два бомж-пакета
По разным тарелкам, конесно, и сяя!
Вот так, проболтав под весенним дождем,
Кхуясик и Ирма дошли до кафе.
– Давай продолзяй, моя сладкая кукла,
Сто дальсе-то было, хосю я послусать?
– Короче, они потом поженились.
Папа, как овощ, лежал на квартире,
Мама моя продолжала ебаться.
И надо же негру было нарисоваться!
Он-то ее оприходовал круто,
Вдул пару раз – выросло пузо.
Потом из него и я появилась.
Отец потом этим очень гордился.
– Смотрите! – глаголил он всем соседям. —
Без рук, и без ног, и с маленьким хуем,
Висячим, без ебли и прочей рутины
Моя подарила мне черного сына!
– Но ты зе ведь дось? Или срезала на хрен
Писюльку свою, скормить стоб собакам?
– Конечно, я дочь, он сильно допился,
Ослеп, одурел, а потом и скурился…
– Помёр от сигары бесславный папаса?
– Ага, от бычка «Лайки страйка»…
Маманя ему докурить предложила
И вставила в зубы, сама удалилась.
В ванну пошла, помылась, побрила
Ноги, пизду, подмышки и клитор.
Вышла – пиздец! Горит полквартиры!
Он же без рук, пепел не скинет…
Вот и сгорел мой отец документный,
По крови отца не знаю совсем я.
Когда восемнадцать мне ебануло,
Маманька отправила меня в институт, бля.
Туда я вообще поступить не сумела,
Съебалась в Зимбабву, тут обляденела…
– Ты сто, сильно мерзнешь? На улице сорок,
В тени тридцать сесть, зара, кипяток, блядь!
– Совсем я не мерзну, мне жарко тут очень,
Ебусь я за деньги и днем, даже ночью.
Вот и сейчас я иду от клиента,
Он ёб меня в сраку, ну, дело не в этом…
– Так, знать, ты салава? И падсая баба?
– О да, я такая… меня всегда жарят!
И ты вот прижарил меня очень сильно,
Неделю прогулы теперь из-за сисек…
– Просьти меня, Ирма, позалуйста, правда!
Давай я неделю тебя буду трахать?
Я денег скопил, триста семьдесят два
Рубля зимбабвиских есть у меня…
– За эти деньжищи, Кхуясик-ебае,
Дрочи себе сам, ставка большая
У меня за миньет —
Три тыщи семнадцать и вкусный обед…
– Тогда, мозт, позенимся, о королева?
Я малый хоросий, хоть сделан в Китае…
И вот поженились два этих чуда,
И в брачную ночь случилося чудо…
Ну вот, наконец-то, лоханка открыта!
«Дюрекс» надел китаец на дилдо.
Только вошел – тут хлопок прозвучал,
Китаец подумал, что яйца звенят,
А это не яйца, то лопнул гондон,
И через минуту довольненький он
Свой хер вынимает, о боже, беда!!!
На хуе гондона нет ни хуя…
И вот через месяцев 8 иль 9
На свет появился первенец Кхердже,
Назвали его в честь прадеда Ольги,
А Ольга была их соседкой по койке.
Они же все жили в глухой коммуналке,
Где сброд весь торчал, на городской свалке.
Ольга была из знатного рода,
Она из России, но не из народа.
Ее прадед Палыч, при князе – султане
Был алкоголиком и капитаном.
Военным он не был, он был алкоголик,
А китель в «Ашане» нашел, шопоголик,
Купил и, повесив его на крючок,
Ни раз не надел и видит – идет
Сам Феофан, сам синеносый,
В тапках, в трусах и с папиросой.
– Эй, Палыч, возьмешь ты себе этот китель?
– Конечно, возьму, а то в холод пристыну.
И так вот в халяву одевшись прилично,
Его князь султан узрел самолично
И взял в свой шатер, чтобы тот был примером,
Как пить нужно много, не зная о мере.
И вот все, посмотрев на Феофана,
Забросили пить, пошли на поля…
И выросло поле со свеклой, не с рожью,
И из нее варили самогонку.
Феофан Палыч ее всю испил.
Народ был доволен. Ботвой закусил
И встретил он взглядом уборщицу Люду,
Позвал, наклонил и вдул ей прилюдно,
Потом они в загсе с ней расписались,
И жили в согласии, и не ругались.
И вот уж шестнадцать Феофану Кхуясичу.
В Зимбабве застой, на улицах хаос,
Решают родители езжать из страны,
Чтоб сын ихий рос без наркоты.
И выбор их пал на Русь, на Сибирь,
Чтоб вырос здоровым их богатырь.
Мечта их сбылась, он здоровый как лось,
Работает он в ООО «Агрохвост».
Он валит деревья в российской тайге,
Ебало все в шрамах и сажень в плече,
Здоровый детина, еще и боец,
Три дня он на самбо ходил, молодец!
Пизды получал постоянно он в клубе,
Не раз свои зубы выплевывал в клумбы.
И вот надоело ему быть терпилой,
Стал он качаться, злобный детина.
На самбо пошел, записался в спортклуб,
Думал, научат защите вот тут.
Но он просчитался, всего, что достиг —
Два шага в татами, а дальше тупик.
Против него злобный противник
Прием сделал классный, погас и рубильник,
Когда оклемался – прошло аж три дня,
Понял что эта борьба – все хуйня.
– Папа-китаец, поклонник Ван Дамма,
Скорей научи меня бить по ебалу!
И папа помог, научил бедолагу,
Как быть суперсильным и славным воякой.
– Ты в Халка, сынок, превратись, если смозешь,
Тогда всем пизда, и плюнь им всем в розу!
– Ебать ты дебил, папаша Кхуясик,
Как можно Халком стать, мне не подскажешь?
Мама, зачем на него ты смотрела?
Неужто же не было больше те дела,
Как с китаёзом ебаться в кровати?
Лучше б был негром я, как и твой батя.
– Ты, сын, охуел? – воскликнула Ирма. —
Я папу люблю, хоть он и дебильный!
Включи интернет, введи «оборона» —
Вот там и учись, как драться с народом.
Послушал он мать и стал заниматься,
И вот через месяц его уж боятся,
Руками он машет, как юный Ван Дамм,
И непобедим стал, как Джеки Чан.
Здоровый детина, в плечах уж сажень,
Не может спокойно он встать на ступень
Своего дома, как вдруг ни возьмись —
Кругом одни бабы, куда ни гляди.
И так вот еще пятилетка прошла.
В поселке порядок, не ходит шпана,
Кхуясича все боятся мерзавцы,
Он добрый и сильный, ебало все в шрамах.
Зато на хую его всегда бабы —
Ровесницы, старые и молодые.
Любят страшилу, любят за силу.
Сила его не только в руках,
Силен его поршень и яйца с кулак!
Пришла к нему как-то бабушка Нюра:
– Внучок Феофан, порадуй бабулю!
Бабуля была ему не родная.
Старушка – обычный кондуктор трамвая.
– Я овдовела уж как десять лет,
Любовником стал моим огурец.
Однажды, на даче парник поливая,
Споткнулась о камни, что пленку держали,
Упала я в грядку, а этот проказник
Залез под трусы, и начался праздник.
Без мужа тогда я год как была,
От овоща вмиг уплыла голова,
С тех пор не нужён ни один мне мужик,
Овощ использую – и скушаю вмиг.
И наебуся, и подлечуся,
Овощ богат же на витамин.
К тебе я пришла по совету Людмилы,
Ее ты, можт, помнишь, сношал прямо в лифте?
Она вся в восторге, и мне подсказала,
Мол, Нюра, попробуй ты хер Феофана!
И Феофан не оставил бабулю,
Взял ее в руки, и в поцелуе
Всунул в ее пышный рот свой язык,
Руками же смело в трусы к ней проник.
И повалились они у кровати,
Страстно одежду раскинув по хате,
Грубо меж булок он ей засадил,
Та завизжала. Он в ней заходил
Поршнем своим он ее, что буравил.
Бабка орала, он темпа не сбавил.
В общем, порадовал он ту старушку,
Бабка в подарок ему свою двушку
На раз подписала и со словами
«Чао, герой мой!» – в свой дом ковыляла.
Наведалась как-то Прасковья глухая:
– Всади, что ль, и мне, я, чай, не кривая.
Агафья к нему вместе с мужем ходила:
– Хочу, чтоб вдвоем меня драли красиво!
Зухра, Гюльчатай, Фаина, Динара —
Восточные, страстные, пылкие дамы!
Им тоже охота, они тоже люди.
И их Феофан не обидел ни разу.
Крепыш Феофан вел свой дневник,
Каждую встречу писал он на лист.
«Сорок седьмая – ушастая баба,
Имя не помню, но трахалась ладно.
Тридцать девятая – Светка-аптекарь,
Словно ходячий худой лист фанеры.
Ни сисек, ни звука, лежала, как куст.
Такую второй раз не стану я дуть.
Сто восемнадцать – рыжая Людка,
В лифте я пробовал ту проститутку.
Сто двадцать семь – бабушка Нюра,
Хату в подарок мне запиндюрив,
Стала за это моим частым гостем —
Сто сорок один, сто сорок восемь».
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.