…Два часа оттикали по циферблату, канули в пекло страданий. На душе Веры сделалось одичало и пусто, как на забытом затравленном лебедой и бурьяном гумне. Пока лежала, ужавшись в овчину, кусала подушку, горло распирал крик.
Худые мысли кружили чёрным вороньём. «Господи, огради! Только бы не убили…Только бы не убили его!» Встала, оделась, намотала портянки, сунула ноги в холодные, выстуженные сапоги, хотела поставить чайник, но не дошла до печи, снова упала на жёсткий лежак, задохнулась в слезах, в муке, в чёрной пустоте хлынувшей в голову…А потом, прошло. Одубело, как будто, что-то в груди. Лишь на донце сердца сосало, томилось нечто колкое, похожее на жало пчелы, и точило сукровичную боль. Она хотела отвлечься, смотать на катушку распутанный провод, но та, что гиря выпала из рук, закатилась за печку. Одна надежда осталась: утопить ворох тёмных мыслей в заботах по службе. Но пока разжигала щепку, память, как дроглое эхо, упрямо повторяла их разговор.
– Миша, – она прислушалась к его рваному дыханию. – Спишь?
– Нэт.
– Можно ещё вопрос?
– Спрашивай. – Он уловил сухой и тревожный блеск её глаз.
– Что по-твоему война? – она притихла у его плеча.
Он помолчал, потом ровно ответил:
– Война…это конэц нас всех…людей.
Спокойный голос его обжёг Веру.