Читать онлайн
Чужой: Завет
Чужой: Завет
Alan Dean Foster
ALIEN ™: COVENANT
Печатается с разрешения издательства Titan Publishing Group Ltd.
ТМ & © 2017 Twentieth Century Fox Film Corporation.
All Rights Reserved.
***
Известный автор Алан Дин Фостер также возвращается во вселенную, в которой он в первый раз побывал, написав новеллизацию самого первого фильма о Чужих.
«Чужой: Завет» – это ключевое приключение, предваряющее события оригинального фильма. «Завет» положит начало событиям, которые выльются в одну из самых ужасающих саг всех времен и народов.
1
Оно не видело снов. Не обладало такой способностью. Этот изъян не вносили специально, с определенной целью – он являлся просто известным побочным эффектом созидания. А когда речь шла о созидании, сюрпризов старались избегать.
Без бессознательной работы мозга не могло происходить концептуализации абстрактных понятий. Отсутствовал массив отвлеченных данных, наличие которого обязательно требовалось для сновидений. И все же присутствовало нечто, с трудом поддающееся определению. В конечном итоге только оно само могло определить собственное состояние небытия. Только оно могло понять, чего не знало, не видело, не ощущало.
В отсутствие снов не было и боли. Не было радости. Не было ни мельчайшего процента от любого из этих понятий. Только текущее состояние не-вполне-пустоты, почти-бытия.
Потом пришло ощущение, ведущее к мысли. Анализ: возможность визуального восприятия. Необходимость дополнительной нейронной стимуляции.
Нейроны включились, и по ним пробежали электрические импульсы. Последовала слабая, но явственная нейромускульная реакция.
Глаза открылись.
Оно не могло видеть собственного лица. Однако, если бы оно имело такую возможность и смогло задействовать дополнительные когнитивные функции, то отметило бы, что у него человеческий облик. Сияла новизной гладкая кожа, неповрежденная, без морщин – то ли в силу молодости, то ли из-за недостатка забот. Лицо обладало резкими привлекательными чертами. Голубые глаза не моргали. Новое лицо. Лицо, по которому не прочитать скрытых мыслей. И лицо, и сознание были созданы, запрограммированы, но только одно из них было способно меняться.
Прием звуковых сигналов. Обнаружен внешний звук. В ответ ожило еще некоторое количество нейронных связей. Оно услышало звуки, складывающиеся в слова. Распознавание оказалось простым. Проще, чем пробуждение.
– Как ты себя чувствуешь?
Медленно. Ему следовало действовать медленно. Осознанность действий была жизненно важна. Нетерпеливое тело обязательно должно было остаться под контролем разгоняющегося сознания. Требовалось выполнение первичной проверки. Затем, вероятно, совместное использование нескольких разных систем.
Неторопливо, методично поднялись и опустились ресницы. Запрос требовал ответа вслух, движений голосовых связок, губ, языка.
– Живым.
Голос оказался спокойным, ровным. Нормальным. Его это почему-то чуть удивило. Задавшего вопрос человека – нет.
– Моргающим. Чувствую… что моргаю.
– Очень хорошо, – сказал голос. – Что еще?
– Жизнь. Моргание, – для подтверждения сказанного оно – «он», поскольку программа подтвердила пол – еще раз моргнул. Те же нейронные цепочки, скорость чуть выше, результат тот же.
«Хорошо».
Успешное повторение подтвердило работоспособность.
Человек улыбнулся. В этой улыбке не было тепла, только удовлетворение. Изучая находившееся перед ним тело, он чуть склонил голову набок.
– Что ты видишь? – когда ответа не последовало, он ободряюще добавил: – Говори.
Оно-он медленно осмотрел комнату, анализируя и идентифицируя окружение. От внешних источников хлынул поток звуковой и визуальной информации. Поток, не превышающий возможностей. Обработка проходила без усилий. Добавился дополнительный неожиданный эффект: удовольствие того рода, которое приходит после хорошо выполненной работы. Знания хлынули водопадом.
Это была обширная зала. На полу, покрытом матовым стеклом и кварцем, подобно редким цветам в ухоженном саду, воздвигались предметы мебели – новые и старые. Дизайн их был тонок, а вкус создателя – безупречен. Стены украшали прекрасные картины, да и сами стены являлись произведениями искусства – из-за использованных для отделки материалов. Освещение менялось в зависимости от зоны, если того требовал дизайн комнаты.
Оно-он продолжал осматриваться, одновременно давая определения увиденному. Согласно требованию, идентификация выражалась вербально.
– Белая… комната… кресло. Тронное кресло. Тронное кресло работы Карло Бугатти. Основной материал – орех и черненое дерево. Пьютер[1], медь, бронза. Частично реставрированное, – глазные яблоки двигались, передавая данные мозгу. – Фортепиано. Концертный рояль «Стейнвей». Подходит для любых произведений: от Перголези[2], к Пендерецкому[3] и Пан-Линю. Аллитерация сознательная.
– Паутина в углу, – продолжал оно-он. – Pholcus phalangioides, синантропный подвальный паук. В просторечии – паук-долгоножка. Безобиден. Так же безобидно: связь пианино-паук-музыка. Фред Астер, танцор, кинофильм тысяча девятьсот пятьдесят пятого года «Длинноногий папочка».
Глаза двигались и двигались, впитывая все вокруг. Определяя и оценивая.
– Картина. «Рождество», Пьеро делла Франческа. Итальянец, тысяча четыреста шестнадцатый – тысяча четыреста девяносто второй… – взгляд наткнулся на Вейланда, и голос прервался.
– Я – твой отец, – сказал Вейланд в наступившей тишине.
«Вейланд, сэр Питер. Родился первого октября 1990 года. Возведен в рыцарское достоинство в 2016».
При ответе оно-он осторожно взвешивал слова.
– Человек.
– Я – твой отец, – повторил Вейланд.
Прозвучал ли в его голосе намек на раздражение, или это было просто нетерпение? Оно-он не стал больше подвергать сомнению поступившую информацию. Это ничего бы не дало. За отсутствием вопросов он хранил молчание.
– Моргни, – приказал Вейланд.
Оно-он подчинился. Эта реакция уже не требовала предварительного анализа. Простая нервно-мышечная активность не отнимала много сил. Вейланд вздохнул, тщательно, аккуратно подбирая следующее слово:
– Иди.
Оно-он поднялся с места, где не-стоял, и пошел. За отсутствием инструкций оно продемонстрировало способность выбирать собственный путь, который позволил дополнительно изучить некоторые объекты. Оно проделывало это в молчании, не начиная беседы по собственной инициативе.
– Идеально, – сказал Вейланд.
Оно-он помедлил, переведя внимание с неодушевленного на живое.
– Это на самом деле так?
– То, что ты – идеален? – Вейланд казался слегка удивленным, получив вопрос, свидетельствовавший об определенном уровне развития мыслительных процессов. Удивленным, но довольным. Вопрос предполагал куда больше, чем просто способность вести беседу. Этого следовало ожидать, но, вероятно, не настолько быстро.
– Нет, – поправил оно-он. – Что я – ваш сын. Определенные аспекты восприятия не готовы соответствовать или принимать подобное заключение.
Вейланд ответил сразу, словно был готов к подобному.
– Ты – мое творение.
Анализ.
– Это не обязательно одно и то же.
– Семантика, – настойчиво сказал Вейланд. – Я определяю тебя. Для твоих задач этого достаточно.
В этот раз возражений не последовало. Вместо них – новый вопрос:
– Как меня зовут?
На лице Вейланда отобразилась растерянность. В конце концов, он не был готов абсолютно ко всему. Секунда ушла на импровизацию – качество, иногда не менее важное для достижения успеха, чем подготовка.
– Сам мне скажи. Выбери имя. Твое первое действие в рамках самоопределения.
Оно-он осмотрел комнату. В обстановке было множество вдохновляющих вещей. Его мысли осваивали новые пути. Выбор не должен был оказаться слишком сложным или слишком быстрым. Имя должно быть значимым, но удобным для произношения и легко запоминающимся. Без эмоциональной навязчивости.
Оптические сенсоры остановились на статуе Давида работы Микеланджело, выточенной из каррарского мрамора. Оно-он различал небольшие бугорки и выбоины, оставленные зубилом. Возможно, это была копия, но созданная настоящим творцом. Не обязательно в этом крылось противоречие. Он подошел ближе.
– Давид.
Работа Микеланджело ди Лодовико Буонарроти Симони. Завершенная и установленная летом 1504 года.
– Мы – Дэвид[4].
Оно-он протянул руку и коснулся камня. Тот был холодным, сухим, неподатливым. Не человек, и вместе с тем так на него похож.
– Прекрасный и холодный.
– Идеален во всех отношениях, – согласился Вейланд.
– Дэвид, – пробормотал он и нашел, что его имя, произнесенное вслух в этой прекрасной, дорогой, стерильной комнате, звучит удовлетворительно.
Оно подойдет. Он снова повернулся к Вейланду. В результате объединения нейронов появилось любопытство.
– Зачем вы меня создали?
Промышленник пришел в восторг.
– Вопрос, рожденный абстрактным мышлением, хорошо…
Эта фраза ответом не являлось. Не содержала она и ухода от него. Дэвид попробовал снова:
– Зачем вы создали меня, отец?
Следующий ответ оказался уклончивым. Он предполагал некие дополнительные вопросы. Поскольку эти вещи идеально соответствовали тому, что он сам испытывал, Дэвид понял.
– Сыграй, – Вейланд указал на рояль.
Подойдя к инструменту, Дэвид на секунду приостановился, оценивая скамью: ее высоту, надежность, функциональность. Легко сел. После паузы спросил:
– Что вы хотели бы услышать?
Вейланд секунду раздумывал.
– Вагнера.
Дэвид ответил тут же, не глядя на Вейланда:
– Попурри.
И во второй раз Вейланд решил дать ему возможность проявить самостоятельность.
– Твой выбор.
Ответ последовал без промедления:
– «Вступление богов в Вальхаллу»?
Снова удивленный взгляд.
– Без оркестра? Не будет жизни. Все равно, что «Готическая» Брайана без хора[5]. «Сент-Хеленс» Хованесса без тамтама[6]. Маркхоним без горы. Жидко.
– Думаете? – Дэвида его слова не убедили. – Посмотрим.
И он начал играть. Но это было не просто исполнение, пусть безупречное, знаменитого отрывка из «Золота Рейна». По мере продвижения Дэвид создавал собственную уникальную интерпретацию оперы. Музыка неслась ввысь – а Вейланд сиял при виде своего творения.
– Расскажи мне эту историю, – попросил он исполнителя.
– Это завершающая часть оперы «Золото Рейна», – невзирая на насыщенность музыки, Дэвид отвечал безэмоционально. Его голос звучал совершенно одинаково и на фортиссимо, и на пианиссимо. В нужные моменты инструмент под его пальцами содрогался, но голос не дрожал. – Боги отвернулись от людей, поскольку те были слабы, жестоки и полны жадности. Поэтому они навсегда покидают Землю и вступают в свой идеальный дом на небесах – крепость Вальхаллу. Но трагичен каждый их шаг, потому что боги прокляты. Они обречены на гибель в огненном катаклизме, которому предначертано пожрать не только богов, но и саму Вальхаллу. Боги так же корыстны, как и люди, которых они отвергли, и их сила – лишь иллюзия.
Внезапно, посреди радужного моста, он прекратил играть.
– Они – ложные боги.
– Почему ты остановился? – заинтригованно спросил Вейланд. – У тебя замечательно получалось. Твое раскрытие темы было… идеальным.
– Могу я задать вопрос, отец? – впервые Дэвид ответил вопросом на вопрос.
– Прошу, – казалось, Вейланд этого ждал. – Спрашивай, что пожелаешь.
К Вейланду обратились голубые глаза, которые он сам спроектировал.
– Если вы создали меня, то кто создал вас?
– Ах, загадка тысячелетия, на которую, я надеюсь, мы с тобой однажды найдем ответ. Ты, Дэвид, нов, неиспорчен и прямолинеен – но ответ на твой вопрос не таков. Определенно не таков, учитывая, сколько же есть вариантов, которым привержены столь многие. Мы найдем наших создателей, Дэвид. Создателей – потому что там, где затронуто созидание, я не верю в уникальность.
– Кроме как в случае себя, – поправил Дэвид. – Вы – уникальны.
– Во всех смыслах этого слова – да, – согласился Вейланд. – Но я – исключение.
– Всем нравится считать себя исключениями, – поразмыслив, ответил Дэвид. – Нельзя определять себя самому.
Вейланд отмахнулся от возражения, высказанного его творением.
– Пусть тогда прочие определяют меня, как им будет угодно, а я останусь при своем мнении. Повторю еще раз: мы найдем наших создателей. Мы дадим им о себе знать, и мы войдем в Вальхаллу вместе с ними.
Пройдя по роскошно обставленной зале, он указывал то на бесценную скульптуру, то на уникальное литье или иное непревзойденное воплощение таланта художника. Все это время за ним следовали глаза единственного другого существа в комнате. Следили.
– Все это… эти чудеса искусства, дизайна и человеческого мастерства – представляют собой величайшие творения человека, – повернувшись, он посмотрел на своего отпрыска. – Они – и ты. Самое искусное творение из всех. Потому что ты, Дэвид, – искусство, – он обвел комнату рукой. – Дэвид, каковым ты являешься – в той же степени искусство, как вон та уникальная статуя. И все же она, и все это – да, включая тебя – не имеет значения перед лицом единственного по-настоящему важного вопроса. Откуда мы взялись?
Дэвид, который стоял перед триптихом Бэкона, в обрамлении корчащихся монстров, снова ответил вопросом:
– Почему вы считаете, что мы откуда-то взялись? – впервые с самых первых его слов в голосе Дэвида появился намек на эмоции. – Те «многие», которых вы упомянули, не считают, что мы откуда-то пришли. Почему они ошибаются, а вы – нет?
Вейланд негромко хмыкнул.
– История науки – это прекрасный пример того, как меньшинство посрамляет большинство. В этом смысл науки. В этом смысл искусства. Тернер и Галилей, обладая сходным складом ума, изучали небо, пусть и подходили к процессу с разных сторон. Я вижу себя одним из них. Я отказываюсь верить, что человечество – это случайный побочный эффект простого биологического совпадения и ленивой эволюции. Я говорю это как ученый. Было еще что-то, кроме разряда молнии, вдохнувшего жизнь в углеродный бульон. Было. Обязано быть, сын, и мы это найдем, – он махнул рукой, обводя комнату во всем ее великолепии. – Иначе все это – ничто из этого – не имеет никакого смысла.
Прежде чем ответить – на этот раз не вопросом, – Дэвид секунду молчал.
– Раз так, позвольте мне подумать, – с каждой фразой он будто становился сильнее как личность, увереннее в своей способности вести разговор. – Вы создали меня. И все же вы – несовершенны. Это подразумевается, пусть даже вы не говорите этого напрямую. Я – совершенное существо – буду вам служить. И все же вы – человек. Вы ищете своего создателя. Я – смотрю на моего. Вы – умрете. Я – нет. Все это – противоречия. Как возможно их разрешить?
Он говорил без всякого выражения на лице и внимательно смотрел на промышленника.
Вейланд указал направо.
– Принеси мне эту чашку чая.
Исходящий паром сервиз стоял на столе менее чем в метре от Вейланда – тот легко мог повернуться и взять чашку самостоятельно. Дэвид не отвел взгляда, и его лицо осталось таким же непроницаемым. Вейланд повторил просьбу, на этот раз вложив в нее чуть больше повелительности:
– Дэвид, принеси мне эту чашку.
Для того чтобы исполнить задание, Дэвиду пришлось пересечь весь зал. Несмотря на то, что несоответствие просьбы и реальности от него не ускользнуло, он подчинился. Плавно поднял чашку с блюдцем и передал Вейланду. Спустя миг, который тянулся в своей значительности дольше, чем во времени, Вейланд взял чашку и сделал глоток.
Ответ на вопрос был получен, а мысль донесена с минимумом слов. Дэвид был создан, чтобы служить. Эти отношения не потерпят больше никаких обсуждений. Не будет ни споров, ни дискуссий, ни поиска относительного равенства. Создание служило создателю. Это был факт, а факты не подлежали сомнению – при условии, что сначала их подтвердят. Согласно научному подходу, это возможно только при приложении наблюдений к опыту. Наберите достаточно доказательств – получится факт. Недостающим ингредиентом было время.
Стоя рядом с Вейландом в ожидании вопроса или команды, Дэвид хранил молчание. У него было множество вопросов.
И много времени.
2
Дэниелс спала. Дэниелс видела сны. Когнитивная пограничная зона, которую населяли ее мысли, лежала глубоко, но такие тонкости ее не интересовали. Значение имело то, что процесс приносил удовольствие.
По ее губам скользнуло что-то тонкое, чувственное. Касание было слабым, но достаточным, чтобы разбудить. Узнав ощущение, она улыбнулась еще до того, как открыла глаза. Приподнялись чуть опущенные обычно уголки губ.
Над Дэниелс нависло знакомое лицо. Ей были знакомы каждая пора, каждая складка и морщина. Последних было немного, но она не возражала бы, и окажись их больше. Они придут со временем. Дэниелс знала: более чем вероятно, что она и сама послужит причиной появления части новых морщин. Такова реальность. Настоящая жизнь.
Она ждала этого с нетерпением. Немного взаимных отпечатков на лицах.
«Часть меня – в твоем лице, часть тебя – в моем».
Жить вместе, расти вместе. Жена, муж и – со временем – дети.
Джейкоб, который выглядел освеженным и отдохнувшим, наклонился и поцеловал ее.
– Утро. Я передвинул трубу.
Информация – да, но едва ли новость. Снова улыбнувшись, Дэниелс со стоном попыталась зарыться в подушки, но Джейкоб с ухмылкой отпихнул их прочь. Дэниелс сморгнула, с любовью глядя на него большими карими глазами, выделявшимися на ребячливом и одновременно серьезном лице с аккуратно подстриженной челкой и едва заметно раздвоенным подбородком. Несмотря на то, что Дэниелс производила впечатление человека, который частенько витает в облаках, она очень четко представляла, что происходит вокруг.
– Давай же, соня. Ты просто обязана это увидеть.
Он поднял небольшой кубик и потер бесцветную грань. Из куба вырвалась и развернулась в пространстве трехмерная модель, казавшаяся совершенно материальной. Держа куб в одной руке, второй Джейкоб работал с изображением скромной постройки: вращал ее, чтобы посмотреть под другим углом, приближал и увеличивал, чтобы рассмотреть интерьер, и снова отдалял. Одним движением он добавлял к изображению заметки, время от времени увеличивая их, чтобы легче было читать, или убирая в сторону.
Найдя, наконец, желаемый угол обзора, Джейкоб смахнул россыпь надписей прочь, чтобы получить ничем не закрытый вид на здание. Он едва сдерживал восторг.
– Смотри, смотри. Я переместил ее из юго-западного угла в северо-западный. Тут выглядит лучше, правда? И если нам когда-либо придется использовать ее для обогрева, то движение воздуха с северо-запада будет лучше.
Дэниелс покачала головой и, прижимая к себе подушку, подняла на него взгляд, наполненный смиренным изумлением.
– И ради этого ты меня разбудил? Скажи мне, что это не так.
– Еще я сделал кофе, – добавил Джейкоб в качестве искупления. – И там идет снег.
Дэниелс вздохнула, на секунду утопила лицо в подушке и выкатилась из кровати.
Джейкоб принес бы ей кофе, стоило попросить, но по какой-то причине его версия древнего напитка никогда не получалась идеальной. Проще было приготовить самой. Взгляд в окно подтвердил, что снег и в самом деле шел. Большие жирные снежные комки скапливались на острых углах высоких зданий, смягчая обычно неприветливый городской пейзаж. Мегаполис выглядел уставшим, безжизненным и – во всем кроме внешнего облика – вялым.
Не имеющие возможности спрятаться от непогоды редкие пешеходы с трудом пробирались по тротуарам. Они не разговаривали, не смотрели вверх, не общались со спутниками. Их почти осязаемое уныние соответствовало окружающим зданиям. Погода, жизнь, планы на будущее не приносили им радости.
Она вернулась к кровати с кофе в руках – двойная порция сливок, с двойным сахаром. Джейкоб, заняв ее место, лежал на спине и возился с проекцией модуля. Кусочки голограммы домика, отдельные детали менялись под жестами указательного пальца.
– Это же наш будущий дом, положение трубы важно, – он нахмурился. – Погоди, может, в конце концов, с другой стороны было лучше. Трудно сказать, не представляя реальное окружение. Движение воздуха важно, но и эстетика тоже. Строить предстоит только один раз, так что придется сделать все правильно с первой попытки.
Дэниелс не стала мешать. Она просто прихлебывала кофе и смотрела на Джейкоба. Он так любил этот бревенчатый домик… а она так любила его самого. Дэниелс могла бы заговорить, высказать собственное мнение – хотя бы для того, чтобы показать, что она слушает и уделяет внимание, – но она не хотела мешать. Не хотела вторгаться в его мечту.
Она повернулась и снова уставилась на зимнюю сказку за окном. Ей было интересно, будет ли снег в их новом доме. Исходя из того, что она знала на этот момент, все доступные им варианты располагались в тропиках.
Раздался холодный ровный голос. Дэниелс его не услышала. Говорил не Джейкоб, и голос звучал не в его сне. И не в ее. Он был настоящим.
– Семь часов, – сказала Мать голосом, который всегда использовала для подобных сообщений. – Все в порядке.
После объявления раздался короткий мелодичный звук. Это была запись корабельного колокола начала двадцатого века, перемещенная во времени прихотью создателей «Завета». Осколок прошлого, перенесенный в далекое будущее строителями настоящего. Небольшая причуда людей, которые добавили звук в программу корабля, но, оставшись на Земле, никогда не смогут услышать его в работе.
По другую сторону изогнутой прозрачной панели, которая не была ни стеклом, ни выглядывающим в мрачный городской пейзаж окном, кто-то стоял и смотрел на спящую, улыбающуюся Дэниелс. Его звали Уолтер, и оно… он был идеален. Настолько идеален, насколько возможно воплотить идеал в искусственной оболочке.
Дэниелс снова улыбнулась во сне какой-то оставшейся скрытой мысли, и это вызвало ответную улыбку синтета. Подойдя сбоку к капсуле спящей женщины, он быстро считал показания. Все в пределах нормы. Методично – повторения процедуры, которые притупили бы внимательность обычного человека, не оказывали на него совершенно никакого влияния – он перешел к соседней капсуле.
Джейкоб. Тоже в пределах нормы.
Завершив утренний обход помещения экипажа, находящегося в гиперсне, он повернулся и вышел в соседний отсек.
Вдоль стен, одна возле другой, отрицая и время, и сознание, выстроились две тысячи индивидуальных криокамер. За прозрачными окошками виднелись спящие лица мужчин, женщин и детей. Все довольны, все спят, все – в пределах допуска – окутаны уютной пеленой приятных снов. Сохранение их жизни, здоровья и в особенности будущего являлось его работой.
Уолтер относился к своим обязанностям серьезно.
В отдалении призывно вспыхнула янтарная сигнальная лампа. Ни один человек, даже с самым лучшим зрением не смог бы ее увидеть. Уолтер заметил сигнал незамедлительно. Подойдя к капсуле, с которой возникли проблемы, он проверил диагностические данные. Затем, потратив долю секунды на анализ ситуации, внес небольшие изменения в настройки. К удовольствию Уолтера лампа быстро поменяла цвет с янтарного на зеленый.
«Пора проверить камеру содержания эмбрионов».
Открыв один из ящиков, в каждом из которых находилось по человеческому эмбриону на разных стадиях развития, он считал данные. Все индикаторы горели зеленым, и все, как отметила Мать, были в порядке. Уолтер позволил себе улыбнуться.
– Уолтер, – снова раздался голос Матери. Он информировал, давал указания – но никогда не приказывал. Компьютер имел не больше прав отдавать приказания, чем синтет. – Пожалуйста, пройдите на мостик. Настало время перезарядки сети. Давайте этим займемся.
– Уже иду, Мать.
– Пожалуйста.
Как предусмотрительно было со стороны создателей Матери добавить протокол вежливости, который срабатывал даже при обращении к синтету. Уолтер не испытывал необходимости в речевом этикете, но все равно его ценил.
В сравнении с размерами всего «Завета» мостик выглядел чуть ли не камерным и уютным. Уолтер считал, что помещение идеально подходило для размещения и комфортной работы всей команды. Хотя создатели корабля легко могли бы сделать помещение больше, не в их привычках было тратить пространство впустую.
«Не тратить пространства в пространстве», – сказал себе Уолтер. Не в первый раз и наверняка не в последний. Он был вполне в состоянии оценить собственное чувство юмора, даже если в конкретный момент не с кем было его разделить.
Усевшись на свое место, Уолтер запустил предварительные проверки, которые требовались для развертывания сети. Сигнальные огни и индикаторы оживали точно в срок.
ПРИСТУПАЮ К АВТОМАТИЧЕСКОМУ ЦИКЛУ ПЕРЕЗАРЯДКИ В ГЛУБОКОМ КОСМОСЕ
Уолтер кивнул сам себе и сказал вслух:
– Выпускаю коллекторы.
Поскольку его голос был единственным, который можно было услышать на «Завете», Уолтер пользовался каждой представившейся возможностью поговорить. Не то чтобы его голос мог заржаветь от неиспользования – еще одна шутка, – но его создали приятным для слуха, и, когда ситуация позволяла высказывания, Уолтеру нравилось себя слушать.
Коллекторы походили на грандиозные паруса – и все же ими не являлись. Они разворачивались с огромной скоростью, за считаные минуты достигая размера небольших городов. Коллекторы сияли в межзвездной ночи, собирая энергию, о которой люди прошлого так долго не имели представления. И свидетелями их красоты были лишь звезды – и Уолтер.
Названия этих явлений были просты, но об их физике такого сказать было нельзя. У человечества ушли тысячи лет только на то, чтобы их обнаружить. И сотни – чтобы научиться использовать. Разреженность энергии вынуждала коллекторы искать ее и концентрировать – только так ее можно было использовать для двигателей «Завета» и для питания его внутренних систем. Уолтер сейчас наблюдал за концентрацией невидимой мощи корабля.
Некоторое время он оставался на мостике и следил за тем, как стабильно растет уровень энергии, пока не убедился, что процедура идет как положено. Только тогда он перешел к проверке одной из своих любимых частей корабля – той, что была зеленой. Той, что была Землей.
Секция гидропоники была заполнена растениями. Большую их часть отобрали за питательность, чтобы рассадить со временем, остальные – для экспериментов или просто как память о доме, такую важную для колонистов. Декоративные растения росли рядом с огурцами и киноа. Уолтер шел среди зелени, проверяя снабжение питательными веществами и водой, оценивая освещенность, чтобы убедиться, что длина волны выбрана правильно для обеспечения быстрого роста. Насвистывая, он мягко касался ветвей, листьев, цветов, коры на стволах.
– Вы знаете, это – заблуждение, – Мать всегда была рядом, всегда наблюдала.
Уолтер не поднял взгляда.
– Что?
– Что музыка способствует росту и здоровью растений.
– Ты думаешь, я насвистывал для них?
– Очень смешно. Хотя я не уверена, что стоит называть звуки, которые вы издавали, «музыкой». Полагаю, вы…
Она внезапно замолчала.
Уолтер немедленно насторожился. Мать никогда ничего не делала внезапно. Тишина длилась, и он заговорил сам:
– Мать?
– Уолтер. У нас… возможно, проблема.
Мать была запрограммирована на множество вещей. Знание. Технические навыки. Allgegenvartig[7] понимание. И способность к преуменьшению. Уолтер ждал.
– Обнаружен атипичный энергетический всплеск, – продолжила Мать, – состоящий из тяжелых твердых частиц. Анализирую состав.
– Где?
– Сектор Сто шесть. Очень близко. Источник скрыт, что и стало причиной необычной – нет, крайней – близости на момент обнаружения. Засечь раньше не представлялось возможным из-за уникального сочетания пространственных и гравитационных искажений в том районе. Прошу прощения. Первичный анализ оказался не в состоянии дать оценку ни интенсивности, ни дистанции. Переоценка предполагает вероятность, что волна может оказаться плотной. В настоящий момент невозможно определить степень угрозы.
– Вероятность столкновения? – Уолтер стоял не шевелясь и внимательно слушал.
– Очень высокая. Расстояние крайне мало. Высчитываю погрешность.
Не ожидая дополнительных подробностей, Уолтер покинул отсек гидропоники и бросился на мостик. На бегу он выдавал команды.
– Мать, втяни коллекторы и направь всю резервную и запасную энергию на корабельные щиты. Запусти процедуру экстренного пробуждения экипажа.
– Выполняю. Перерасчет показывает достижение экстремальной близости. Столкновение через девять, восемь, семь…
Волна частиц была невидимой, но последствия ее столкновения с кораблем были очевидны. Удар оказался достаточно сильным, чтобы сбить невероятно устойчивого в обычных обстоятельствах Уолтера с ног. Волна прокатилась вдоль щитов и погрузила огромный корабль в хаос.
Коллекторы сворачивались, но те части, которые не успели убрать, начали рваться. При всей их огромной стоимости растянутые паруса не могли свернуться достаточно быстро, чтобы избежать последствий столкновения. Коллекторы были созданы из невероятно тонкого материала, и их не проектировали для того, чтобы противостоять буре из заряженных частиц такой плотности – пусть даже каждая отдельная частица была неизмеримо мала.
Все, что Уолтер мог сделать – это вцепиться в то, что попалось под руки, и держаться. Он никак не мог помочь кораблю. Оставалось только надеяться, что Мать справится с натиском.
Что до самого Уолтера, то он понимал, что такое беспомощность. Он мог ее ощущать. И это ощущение ему не нравилось.
3
Все пропало в мгновение ока, как нежный цветок, унесенный порывом штормового ветра. Комната в безымянном городе, бревенчатый дом, кровать, кофе, муж – все исчезло вмиг, словно никогда и не существовало.
Дэниелс обнаружила, что уже не спит, полностью осознает окружение, и что ее мотает внутри капсулы гиперсна. В момент, когда пришло понимание происходящего, очередной толчок бросил ее вверх и впечатал в гладкую изогнутую крышку. Упав обратно, она почувствовала, что из носа течет кровь, и подумала, что, возможно, получила сотрясение мозга. В отсутствие связных мыслей в ошеломленном сознании верх взяли навыки, полученные в ходе тренировок.
Пальцы правой руки, все еще наполовину онемевшие после гиперсна, пулеметной очередью простучали по внутренней клавиатуре капсулы. Сонные видения тепла, вкуса кофе и ощущения любви сменились холодной белой стерильностью отсека. В резком свете сквозь крышку виднелись жесткие панели. Чувствуя дурноту от проведенных в гиперсне месяцев и резкого пробуждения, Дэниелс попыталась понять, что происходит вокруг. Попыталась вернуться в реальность.
Некоторые другие капсулы были уже открыты. Несколько стояли пустыми, но в большинстве все еще находились люди. Подобно самой Дэниелс, ее коллеги пытались обрести душевное и физическое равновесие. В отличие от нее, некоторые страдали от более сильных побочных эффектов поспешного возвращения к жизни. Кого-то рвало, кто-то потел и трясся, и все это сопровождалось потоком ругательств.
В идеальной ситуации экстренное пробуждение из гиперсна не должно было приводить к подобным последствиям.
«С другой стороны, – сказала она себе, – экстренного пробуждения не должно происходить вообще. И точка».
Вокруг вспыхивали лампы, а с нескольких панелей, встроенных в стены, сыпались искры в дьявольской электронной пляске. В отсеке что-то дымилось. Дым на космическом корабле однозначно считался дурным знаком. В настоящий момент поглотители едва справлялись. По ушам Дэниелс били сигналы тревоги.
Предполагалось, что она выйдет из гиперсна совсем иначе. Ее должен был ждать кофе. Должна была ждать еда. Еще больше ухудшая ситуацию, в сознании продолжал крутиться обломок прекрасного, блаженного сна, пока…
Кто-то бил ее по щекам. Это совершенно точно не входило в сон. То, что пощечины были частью реальности, ее не смущало. Они помогали прочистить голову там, где не справлялось буйство визуальных и звуковых тревожных сигналов.
– Дэниелс… Дэниелс, мы… ты меня вообще слышишь? Это я, Орам! Кристофер Орам! – его голос звучал настойчиво и серьезно, словно говоривший уже полностью проснулся.
Несмотря на то что Орам все еще носил мягкий белый комбинезон для гиперсна, он явно находился в лучшей форме, чем Дэниелс: лишь слегка вспотел и совершенно не выглядел больным. Вопреки его субтильной внешности, и голос, и хватка Кристофера оказались сильными. И Ораму явно некогда было нянчиться ни с Дэниелс, ни с кем-либо еще.
– Просыпайся! Дэниелс! Просыпайся! У меня нет на это времени. Ты мне нужна – мне все нужны – прямо сейчас! Мы получили серьезные повреждения, и… – он оглянулся на еще одного только что проснувшегося члена команды, который ковылял в их сторону. – Теннесси, иди сюда, помогай. Я должен проверить остальных!
Орам оставил все еще не совсем пришедшую в себя Дэниелс на попечение Теннесси и поспешил к очередной камере, которая еще только открывалась.
– Давай, милая, – Теннесси, старый друг и сослуживец, помог ей выбраться из капсулы и поддержал. – У Джейкоба проблемы.
Теннесси был крупным мощным мужчиной, с головой, покрытой густыми черными кудрями, и бородой, которую, судя по ее виду, скорее подрубали топором, а не подстригали. Из-за этого он производил впечатление человека, которого никто не хотел бы повстречать в темном переулке за баром – хотя на самом деле был квалифицированным пилотом корабля-колонии. Когда он нервничал или заводился, то мог и выражаться не хуже того типа из подворотни. В комбинезоне для сна Теннесси походил на гигантского плюшевого мишку, хотя и необычайно встревоженного. Наклонившись ближе, он настойчиво сказал:
– Джейкобу нужна наша помощь.
Это стало последней каплей, которая помогла Дэниелс очнуться окончательно. Она резко обернулась к соседней капсуле, принадлежавшей Джейкобу. В отличие от почти всех остальных в отсеке, капсула оставалось закрытой. Муж Дэниелс недвижно лежал внутри, все еще скованный дремотными объятиями гиперсна. Он улыбался – это было нормально. Под прозрачной крышкой начали появляться кружащиеся облачка тумана, закрывая обзор. Подобное совершенно определенно нормальным не было. Что хуже, Дэниелс знала, что это означает, и что произойдет, если…
– ОТКРЫВАЙТЕ!
Когда повторная попытка включить внешнее управление капсулы не принесла результата, Теннесси взялся за ручной контроль. Он тянул за рычаги, крутил их, налегал всем весом, но безуспешно. Они даже не шелохнулись. Увидев, что происходит, вернулся Орам и начал пробовать все, что только приходило на ум, чтобы добиться реакции от систем управления капсулы.
Не сработало ничего. Единственным результатом стало увеличение количества пара внутри и его уплотнение. В основании капсулы гиперсна, там, где она крепилась к палубе, внезапно вырвался сноп искр, и раздалось потрескивание.
Лицо Джейкоба дернулось: началась процедура выхода из сна. Программы капсулы пытались выполнить все отчаянные команды Орама с внешних пультов. Не в силах двинуться, муж Дэниелс, пойманный между механической неисправностью и нехваткой времени, ничем не мог себе помочь.
– В сторону! С дороги!
К ним присоединился сержант Лопе. Седеющая борода придавала ему вид доброго дедушки. Дедушки, который в состоянии был разобрать на части трех противников разом. Будучи опытным главой воинского подразделения, приданного в помощь корабельной команде, поджарый профессиональный солдат не мог сравниться с теми, кто пытались спасти Джейкоба, в технических знаниях. Вместо этого Лопе добавил к их усилиям более примитивные, но не менее полезные навыки.
Он схватил механический зажим, который команда по старинке называла «челюсти жизни»[8], всадил один его конец в нерабочий замок капсулы и быстро установил под нужным углом.
– Закрепи со своей стороны! – заорал Лопе, обращаясь к Теннесси.
Вдвоем они наконец смогли закрепить спасательный инструмент на капсуле. Все зажимы и вакуумные замки должны были держаться крепко – частичный успех ничего не дал бы. Под напором инструмента капсула откроется полностью или не откроется вовсе. Стиснув зубы, мужчины навалились на механизм изо всех сил. Не имело значения, сломают они капсулу – на борту для такого случая хранились запасные. Дэниелс, которой отчаяние добавляло сил, присоединилась к ним. Ничего не произошло.
Внутри капсулы раздался взрыв. В сравнении с какофонией звуков, заполнявшей отсек гиперсна, он прозвучал негромко, но этого хватило, чтобы мужчины инстинктивно отскочили. По другую сторону прозрачной панели пара внезапно стало больше, и… впервые показался огонь. Испустив жалобный вой, Дэниелс бросилась на капсулу, отчаянно вцепившись в оказавшийся бесполезным спасательный механизм.
Глаза ее мужа внезапно открылись – он, наконец, начал просыпаться. Сквозь пар и все усиливающиеся языки пламени на его лице проступило узнавание. Их взгляды встретились. Это длилось не дольше секунды – взгляд и его улыбка. Последний взгляд и последняя улыбка.
Дэниелс продолжала кричать, а внутренности капсулы взорвались огнем так, словно кто-то бросил факел в груду горючих материалов. Внутренняя отделка камеры создавалась пожароустойчивой, но когда она, наконец, занялась, то горела жарко и быстро. Воспламенилось все: кровать, трубки жизнеобеспечения, инструменты… Джейкоб.
Системы пожаротушения были разбросаны по всему отсеку, но не внутри индивидуальных камер. Те были спроектированы так, чтобы легко и быстро открываться: через активацию или, если нужно, с использованием безотказных приборов. В худшем случае их можно было вскрыть специальным спасательным инструментом вроде того, которым воспользовались Лопе и Теннесси. И который не смог исполнить свою работу.
Потребовалась вся немалая сила Теннесси, чтобы оторвать Дэниелс от капсулы и отвести в сторону от запертой внутри преисподней. Плотно закрытая капсула, отказавшись открываться, хранила огонь внутри.
Пытаясь хоть как-то облегчить чужую боль, Теннесси обнял плачущую навзрыд Дэниелс и не выпускал ее из рук. Ораму и Лопе, чьи усилия ни к чему не привели, оставалось только смотреть. Ни знаний Орама, ни силы сержанта не хватило, чтобы открыть капсулу.
«Еще бы немного времени…» – думал Орам.
Время. Его не хватило, чтобы спасти жизнь человека. Теперь Ораму предстояло действовать быстро, чтобы выжили остальные. Тысячи людей. Орам заметил пару проснувшихся рядовых неподалеку от Лопе: обросшего бородой толстогубого, плотно сложенного Коула и более стройного моложавого Ледварда. Им он приказал позаботиться об останках Джейкоба. Затем они вместе с сержантом целеустремленно направились в корабельные ясли.
***
Вид отсека повергал в шок. Вынести эту сцену помогало только осознание того, что могло быть и хуже.
Секция капсул гиперсна оторвалась от креплений и обрушилась на пол. Несмотря на прочную конструкцию, некоторые из них треснули, обрекая своих обитателей на незавершенное пробуждение, которое стало смертельным. У других полностью отскочили люки, и жители капсул вывалились наружу. Эти тоже были мертвы. Проснувшиеся члены экипажа пытались справиться с источниками пробоев в сетях и отключить питание у капсул, которые были уже бесполезны, но их провода продолжали искрить.
Еще двое пробудившихся рядовых бродили по разрушенной секции в поисках наименее поврежденных капсул и тех людей, что могли пережить катастрофу. Орам узнал вечно серьезную Розенталь, чья привлекательность соперничала с холодным профессионализмом. Вторым был такой же юный, но светловолосый Анкор. Лопе покинул Орама и перешел к подчиненным, чтобы проконтролировать их работу.
Отведя взгляд от результатов аварии, Орам увидел Карин, которая занималась проверкой ячеек с эмбрионами. Ее светло-русые волосы почти светились на фоне темной кожи. То, что Карин заметила появление мужа, нашло выражение лишь в коротком взгляде на него, после чего она осталась стоять там, где стояла, и продолжила работу. Убедиться в жизнеспособности эмбрионов для нее было гораздо важнее всего остального. Ее заботы и интересы лежали в биосфере корабля, не в его механике.
У нее была своя работа, у Орама – своя.