Книга
Цена утопии. История российской модернизации

Нельзя не отметить чудовищную топорность языка, которым силится размышлять автор, временами начинает казаться, что вместо изложения своей позиции по основному вопросу он пытается убедить читателя в своей способности изъясняться на русском вообще. Неуклюжие метафоры набивают книге необходимый объем, добавляют неприличной претенциозности, иногда запутывают и отвлекают, иногда просто подтверждают владение языком на уровне творческой неудачи. Хотелось бы пожелать историку уточнить хотя бы для самого себя многие формулировки книги (мои любимые содержат не к месту употребляемое название вида Homo sapiens, которое автор, видимо, путает с родом Homo), которые, впрочем, отнюдь не мешают улавливать кое-какой смысл прочитанного, как бы не старалась придать ему величия крайне язвительная манера подачи. То и дело приходится прощать неспокойному повествованию плохо скрываемую эмоциональную вовлеченность и, наверное, нежелание автора выказать беспристрастность своих рассуждений. К сожалению, важность обсуждаемых проблем растекается по поверхности неумелого их донесения. Давыдов явно не поддерживает избранную форму проведения раскрепощения, подчеркивает некомпетентность правящих элит, проблемы общины и аграрного устройства в целом, признает колоссальную отсталость в развитии капитализма, но при этом отмечает силу столыпинских преобразований и возможность с их помощью наверстать упущенное. Но вместо обстоятельного развития темы оптимизма во взгляде на русскую действительность и способность к относительно мирным преобразованиям автор бросается воевать с ветряными мельницами советской пропаганды. Немало места уделено неуместным сравнениям голода в царской и советской России, попыткам обелить неудобные факты, что, в свою очередь, равняет автора с его недобросовестными оппонентами из красного лагеря, и, конечно, не делает чести его этическим ориентирам. Рыночная экономика, по мнению Давыдова, элементарно не может приводить к экспорту при внутреннем голоде, который является «полной бессмыслицей». Уважаемый историк должен знать, что подобная бессмыслица периодически имеет место в развивающихся капиталистически странах. Наивным выглядит аргумент сравнения среднегодовых питейного дохода (ок. 588 млн руб.) и хлебного экспорта (ок. 518 млн руб.): дескать голодающие не могут столько тратить на выпивку. Не вполне ясно, что должны доказывать эти голые цифры без учета структуры потребления алкоголя (для сравнения, в 1907 г. только расходы аристократии заграницей составили 140 млн руб., а товаров потребления высших сословий было ввезено на 180 млн. руб., при этом сельскохозяйственной техники на сумму в 10 раз меньшую). При этом, статистика в отношении урожаев и экспорта ржи является сильным аргументом, но, возможно, не вполне достаточным, чтобы делать безапелляционные выводы, подчеркиванием неоспоримости которых самозабвенно грешит автор. Впрочем, статистике рассматриваемого периода Давыдов осознанно не привык доверять, правда, только тогда, когда она расходится с утверждаемыми им тезисами об отсутствии недоимок и голода, а цифры, которые должны подтверждать его позицию, он как раз активно приводит. Показательно полное безразличие автора к конъюнктуре мировых цен на зерно и состоянию мировой экономики в рассматриваемый период вцелом. Да и в упоминании влияния иностранного капитала Давыдов немногословен.

К сожалению, вместо беспристрастной оценки реформ автор много сил тратит на развенчание советских мифов и борьбу с соломенными чучелами, что придает рассуждениям нарочитой тенденциозности. Создалось впечатление, что порицая однобокость негативистского подхода Давыдов становится заложником оправдания удручающего положения страны на начало ХХ в. Плутая в потемках идеологических заблуждений русской интеллигенции, изобличая ошибки советской историографии Давыдов, кажется, высказался в угоду прежде всего себе, а не читателю.

Нельзя не отметить чудовищную топорность языка, которым силится размышлять автор, временами начинает казаться, что вместо изложения своей позиции по основному вопросу он пытается убедить читателя в своей способности изъясняться на русском вообще. Неуклюжие метафоры набивают книге необходимый объем, добавляют неприличной претенциозности, иногда запутывают и отвлекают, иногда просто подтверждают владение языком на уровне творческой неудачи. Хотелось бы пожелать историку уточнить хотя бы для самого себя многие формулировки книги (мои любимые содержат не к месту употребляемое название вида Homo sapiens, которое автор, видимо, путает с родом Homo), которые, впрочем, отнюдь не мешают улавливать кое-какой смысл прочитанного, как бы не старалась придать ему величия крайне язвительная манера подачи. То и дело приходится прощать неспокойному повествованию плохо скрываемую эмоциональную вовлеченность и, наверное, нежелание автора выказать беспристрастность своих рассуждений. К сожалению, важность обсуждаемых проблем растекается по поверхности неумелого их донесения. Давыдов явно не поддерживает избранную форму проведения раскрепощения, подчеркивает некомпетентность правящих элит, проблемы общины и аграрного устройства в целом, признает колоссальную отсталость в развитии капитализма, но при этом отмечает силу столыпинских преобразований и возможность с их помощью наверстать упущенное. Но вместо обстоятельного развития темы оптимизма во взгляде на русскую действительность и способность к относительно мирным преобразованиям автор бросается воевать с ветряными мельницами советской пропаганды. Немало места уделено неуместным сравнениям голода в царской и советской России, попыткам обелить неудобные факты, что, в свою очередь, равняет автора с его недобросовестными оппонентами из красного лагеря, и, конечно, не делает чести его этическим ориентирам. Рыночная экономика, по мнению Давыдова, элементарно не может приводить к экспорту при внутреннем голоде, который является «полной бессмыслицей». Уважаемый историк должен знать, что подобная бессмыслица периодически имеет место в развивающихся капиталистически странах. Наивным выглядит аргумент сравнения среднегодовых питейного дохода (ок. 588 млн руб.) и хлебного экспорта (ок. 518 млн руб.): дескать голодающие не могут столько тратить на выпивку. Не вполне ясно, что должны доказывать эти голые цифры без учета структуры потребления алкоголя (для сравнения, в 1907 г. только расходы аристократии заграницей составили 140 млн руб., а товаров потребления высших сословий было ввезено на 180 млн. руб., при этом сельскохозяйственной техники на сумму в 10 раз меньшую). При этом, статистика в отношении урожаев и экспорта ржи является сильным аргументом, но, возможно, не вполне достаточным, чтобы делать безапелляционные выводы, подчеркиванием неоспоримости которых самозабвенно грешит автор. Впрочем, статистике рассматриваемого периода Давыдов осознанно не привык доверять, правда, только тогда, когда она расходится с утверждаемыми им тезисами об отсутствии недоимок и голода, а цифры, которые должны подтверждать его позицию, он как раз активно приводит. Показательно полное безразличие автора к конъюнктуре мировых цен на зерно и состоянию мировой экономики в рассматриваемый период вцелом. Да и в упоминании влияния иностранного капитала Давыдов немногословен.

К сожалению, вместо беспристрастной оценки реформ автор много сил тратит на развенчание советских мифов и борьбу с соломенными чучелами, что придает рассуждениям нарочитой тенденциозности. Создалось впечатление, что порицая однобокость негативистского подхода Давыдов становится заложником оправдания удручающего положения страны на начало ХХ в. Плутая в потемках идеологических заблуждений русской интеллигенции, изобличая ошибки советской историографии Давыдов, кажется, высказался в угоду прежде всего себе, а не читателю.

От одного из лучших специалистов по истории Российской империи глубокий и вдумчивый анализ специфики и закономерностей всех российских модернизации на примере одной из наиболее успешных из них: реформ конца XIX - начала ХХ в. Витте-Столыпина.