Читать онлайн
Лиля

Владимир Губский
Лиля

Повесть

«Молодое счастье всегда незрячее… »

М. Шолохов

Лиля

1

Драгоценна утренняя тишина…

Рассеянный свет мягко оживляет окрестный пейзаж, на мгновение зависает в жёлтой дымке над прудом и устремляется ввысь – к церковным крестам, изливаясь на них расплавленным золотом. Священную тишину прерывает побудный петушиный вопль, провозглашающий перемену даты и начало нового дня. В ответ ему с противоположного берега пруда доносится бестолковый собачий лай. Минут десять длится этот нестройный «концерт», затем всё стихает, только со стороны берёзовой рощи продолжают свою партию соловьиные флейты.

Сознание удерживает обрывки сна – что-то из далёкого прошлого, благополучно забытого, в которое уже тяжело возвращаться. Не открывая глаз, я пытаюсь рассмотреть последние картинки, но они, как языки пламени, ускользают от меня, оставляя неясные образы… Ну и ладно! Я открываю глаза и упираюсь в потолок. Сон ещё ворошит дальние задворки памяти, отыскивая и выталкивая на поверхность старый хлам, и на белой пелене потолка, как на экране, то и дело возникают и исчезают смутные, расплывчатые, неясные фигуры… Я продолжаю лежать, смаргивая последние видения и пытаясь привести себя в активное состояние.

Господи, дай мне сил…

Однако что же мне сегодня снилось? Институт… фонтан… однокурсники… но было что-то ещё… Я кормил голубей, и одна голубка клевала у меня с руки… А когда я приблизил к ней другую руку, чтобы погладить – она упорхнула…

Прошло так много лет, что моя студенческая молодость, вероятно, скоро обретёт антикварную ценность. Светлые годы жизни остались в далёком прошлом, и горько сознавать, как расточительно мы тратили своё время, как беспечны были мы. За спиной у каждого из нас была только школа, а впереди ждала целая жизнь, полная неизвестности, наивных надежд и казалось, что так будет всегда. И теперь, будто воспарив над той, затянутой дымкой времени, студенческой жизнью, я вижу, что вся она была соткана из моих эмоций, и лишь на десятую долю – из здравого смысла. Но в этом и кроется секрет счастья, которым окутана наша молодость и осознание которого приходит только с годами.

Таков великий «замысел» природы: молодость наделять радостью, а старость – мудростью. И «блудный сын» всегда будет возвращаться к отцу, познав цену своих непутёвых желаний.

Иногда так подумается: «А что было бы, если бы молодые обрели мудрость?» А наступил бы конец света, господа. Разве стали бы мудрые кавалеры тратить время на ухаживания за барышнями, а тем более терпеть их капризы? Им вовсе не было бы до них никакого дела, и нетрудно предположить, что человечество прекратило бы своё существование. Поэтому мудрость не торопится обосноваться в головах молодых людей, она приходит лишь тогда, когда уже все «ошибки» совершены и поздно, что-либо менять в жизни.

Наличие мудрости у молодых не предусмотрено природой. Взамен им даётся инстинкт, приносящий радость, который и решает за молодых, что им следует делать. В этом великом обмане и состоит «замысел», который, как воинский Устав, нельзя нарушать, иначе род человеческий пресечётся.

Что же касается меня, то я не пример для подражания. В молодые годы я отказывал себе в том, что другие делали, не задумываясь, а просто в силу своего желания. Я же всякое своё хотение подвергал сомнению, спрашивая себя: «Хочу ли этого я сам или этого хочет за меня природа? » Я вырабатывал силу воли и не позволял себе многих удовольствий молодости, считая их приманкой природы, например – никогда не танцевал с девушками. Никакое желание не имело для меня значения, нужно было лишь сказать два волшебных слова – «хочется – перехочется» . Со временем я выработал для себя правило – «желание – ничто, воля – всё» . В этом старании я, кажется, преуспел…

Теперь, когда пришло время мудрости, я думаю иначе: я был грешен, но не ведал этого, потому что жил в безбожную эпоху и всякую борьбу с «природой» воспринимал как борьбу со стихией. Образы литературных героев из школьной программы: Рахметова, Базарова и Корчагина – сделали своё дело, и великим грехом моим стала гордыня, потому что вознамерился я сопротивляться Тому, Кто создал меня.

Но в современном мире моё старое правило неожиданно обрело новое, важное и вполне конкретное значение. В эпоху глобального потребления главным моим противником стала не «природа», а некая сила, навязывающая ненужные мне желания. И здесь моё правило – «желание – ничто, воля – всё» – работает безотказно. Никакая реклама, мода, престижность и прочие «маркетинговые» ходы не властны надо мной. И теперь я думаю, что был прав, когда воспитывал в себе с юных лет дух сопротивления желаниям. Настало время – использовать приобретённый иммунитет.

Грустно ходить по местам давно отгремевших боёв и отыскивать среди молодой поросли следы осыпавшихся окопов… Так и мне не хочется возвращаться туда, где прошли лучшие годы моей жизни, хотя мне известно, что несколько моих бывших однокурсников всё ещё обитают в стенах нашей alma mater, правда, в качестве профессоров. Интересно, как чувствуют они движение времени, находясь в постоянно меняющемся потоке молодых поколений. Бежит ли для них оно быстрее или отстаёт? Вполне допускаю, что стрелки наших часов не совпадают. Во всяком случае, возвращаться туда, где были мы молоды и счастливы, где кипела, переполненная чувствами, жизнь, не так-то просто, а порою – невыносимо.

Иногда мне кажется, что моя молодость – это кадры старого чёрно-белого кино, как «Доживём до понедельника» . А впрочем, так оно и есть. Этот фильм – о моём поколении. И наш архитектурный институт давно уже не тот, каким был раньше. Думаю, что с появлением компьютеров утратилось мастерство классического черчения, исчез авторский почерк. Возможно, это не имеет никакого значения для обладателей бескнопочных телефонов, но всё же что-то мы потеряли.

Иногда задаю себе риторический вопрос: «А написал бы Пушкин своего « Евгения Онегина», будь у него компьютер? »

Разумеется, я не застал то прекрасное время, когда мир писал гусиными перьями, но в свои школьные годы я писал ими. За сараем, на выгоне, где паслись соседские гуси, я собирал выпавшие из их крыльев перья, приносил домой и затачивал их «перочинным» ножом. Получалось не сразу, но я был упорен в своём желании добиться успеха и, в конце концов, добивался. Потом я гусиными перьями писал свои первые стихи. Несколько перьев и старую чернильницу я храню с той поры… так, на всякий случай.

Но всё же моему поколению повезло – мы жили и учились в ту благословенную эпоху, когда пассажиры в метро читали книги, их уши были свободны от проводов и доступны общению, а русский язык ещё не был так бесцеремонно захламлён иностранным мусором. Молодым может показаться странным, но слова «кобель» и «сука» – это о собаках, а «мальчик» и «девочка» – это о людях. И защищать свой язык нужно так же, как защищать Родину. А попавшие в плен иностранные звукосочетания неплохо было бы, для начала, обучить падежным окончаниям, или пусть катятся на все четыре…

С грустью и огорчением я наблюдаю за тем, как всё меньшее количество людей знает, что нет в русском языке глагола «кушать», что вместо этой лакейской размазни, которая, как ругательство, режет слух, следует использовать глагол «есть» . «Я ем, он ест, мы едим» .

Было же время, когда этому учили…

Где же оно теперь – наше светлое прошлое? В каком измерении искать его? Куда исчезли его звуки, запахи и голоса, задёрнутые пеленой бесконечной смены времён? Во что преобразилась вечная энергия его усилий, переживаний и возвышенных чувств? Где весь тот мир, в котором мы жили и учились, в котором любили и были счастливы? Где он? В какую звёздную бесконечность летит его свет? Не догнать уже…

И только упрямый сон пытается сделать невозможное. Он упорно вытаскивает из глубин моей памяти разрозненные обрывки…

Не спрашивайте меня: «Зачем?»

Зачем болит сердце? Зачем идёт дождь или пахнет в апреле оттаявшая земля? Зачем терзают нас воспоминания в минуты и часы душевного одиночества? Отчего с годами мы всё чаще ищем общения и тяготимся заслуженной свободой? Не потому ли, что мы боимся остаться один на один со своей памятью, от которой нельзя укрыться?

Так что же это такое – память – и почему она бывает такой жестокой?

Наша память – это кладбище на песчаных дюнах времени, где под слоем песка укрылось всё то, чем мы жили когда-то – очень давно. Ворошить память – всё равно, что рыться в могилах: не самое весёлое занятие. И всё же порою мы воскрешаем для себя давно забытые голоса и лица, и подёрнутые паутиной времени события. Мы погружаемся в этот сон, словно ходим по замку спящей королевы. Мы видим тех, кого знали когда-то, кого любили и с кем дружили, только все они погружены в сон и не видят нас. Тогда начинает перехватывать дыхание и замирает от боли сердце. Одиночество становится невыносимым, и душа не находит себе места…

Боже, утешь меня! ..

Сон приходит каждый раз незвано, приходит по-разбойному – под утро. Втекает с утренним молочным туманом, впивается в подушку и погружает меня в светлые годы моей молодости.

Бедное, но счастливое время! Сколько было сил и уверенности в себе, сколько желаний! Весь мир был нараспашку, а жизнь виделась далёкой перспективой – прямыми линиями, сходящимися на горизонте в точку. Эта точка была так далека и мала, что даже не рассматривалась как некая сущность, достойная подробного изучения. Возможно, эта точка была маленькой дырочкой, оставленной ножкой циркуля на бумаге, в которую, как в чёрную дыру, сходился и втягивался весь мир.

Прошло сорок лет, настала другая эпоха. Государство сменило название и пол, и вместо бесстрастного отчима мы вновь обрели Родину-мать с гордым и красивым названием – Россия. Воинственный кумачовый цвет заменён на благородный синий, и далёкая некогда точка на горизонте приблизилась. Она превратилась в большое серое облако плотного тумана, в котором не видно берегов, но который неумолимо надвигается, поглощая и растворяя в себе, как в царской водке, всё живое.

Каким наивным я был, когда полагал, что миром правит справедливость и что зло всегда будет побеждаться добром! Так учила меня мать, хотя и не читала никогда Библии. И я был уверен, что справедливость – есть одна из высших наших ценностей. По правде сказать, я и теперь в это верю, хотя жизнь неоднократно убеждала меня в обратном. Но я, как упрямый осёл, стою на своём и, уверовав раз, не отрекаюсь от своих убеждений.

2

Вторые петухи, как второй звонок в домашнем театре, возвращают меня к утреннему сну. Его расплывчатые картинки вновь кружатся перед глазами, выхваченные из тёмного сознания потоком света.

Шум и толчея у фонтана во дворе института сменяются тишиной Красного зала, где Бунин читает лекции по истории градостроительного искусства, в темноте над трибуной таинственно мигает огонёк его сигареты; на кафедре рисунка под сводами храма Николы-чудотворца в звонарях голые натурщицы танцуют с гипсовыми греческими атлетами…

Вращается карусель, мелькают старые картинки.

Сон прерывается всегда в одном и том же месте: когда я пытаюсь открыть эту чёртову дверь, ведущую на кафедру иностранных языков. Что же скрывается за ней, что прячет от меня моё подсознание? Быть может, ту, которую я когда-то знал? Её исчезающий, едва уловимый образ стёрся от времени, как итальянские фрески в романских храмах далёкой Тосканы, но стоит только на минуту сосредоточиться и закрыть глаза, как нежные её черты начинают проявляться сквозь толщу времени и обретать размытые очертания…

Всё предусмотрел Господь в этом мире: для преданности Он дал человеку собаку, для ласки – кошку, а для счастья – женщину. И нет смысла – искать иного счастья на земле. Возможно, моя большая ошибка заключалась в том, что я гнал от себя эту простую истину и пытался найти для себя какое-то иное счастье. Я ошибался, теперь я это знаю.

Когда-то профессор Бунин сказал мне: « Ценность жизни, Серёжа, измеряется не количеством прожитых лет, а их качеством» . Он был уже болен, но продолжал работать над подготовкой к новому изданию своего главного труда – двухтомника « Истории градостроительного искусства» .

Как давно это было…

Часы внизу бьют три четверти. Утренний свет уже ломится в окна, он как ртуть – проникает повсюду, не отбрасывая за собой тени. Большое солнце скоро поднимется над подёрнутой дымкой оранжевой кромкой леса, и тогда его яркие лучи начнут ползать по стенам комнаты, разыскивая развешенные на них картины. Надо вставать…

Я умываюсь, заправляю свою солдатскую постель и спускаюсь на первый этаж. Вся гостиная с эркером, где по утрам я занимаюсь живописью, залита светом. На мольберте томится в ожидании начатый вчера холст, на столе вповалку, как солдаты на постое, дремлют тюбики масляных красок, в керамических вазах дружно голосуют кисти-блондинки, выставив напоказ свою голую щетину, отстраняясь от них, сдержанно поблёскивают металлическим холодком безжалостные мастихины, а на подоконнике равнодушно растянулся услужливый муштабель. В противоположном углу комнаты скучает парочка свободных мольбертов – на них я выставляю законченные работы, устраивая домашние просмотры.