Это происходило в Лейпциге недобрым летом 1923 года. Инфляция всех разорила. Наши родители обеднели. Улицы города были серыми и грязными. Шел дождь.
– Сегодня скажем? – спросил Гейнц.
Я подумал о маме.
– Думаю, мой старик всыплет мне, – беззаботно сказал Гейнц, многозначительно пошлепывая себя в грудь. Перспектива родительского наказания оставила его равнодушным.
Мы расстались перед моей дверью. Отойдя на несколько шагов, Гейнц обернулся и крикнул:
– Я обязательно скажу старику сегодня! – Помахав, он скрылся за углом.
Я поднялся по узкой деревянной лестнице. Ее стертые ступени скудно освещались маленькими окошками, выходящими во двор. Мы жили на втором этаже.
Дверь открыла мама. Она была в блузе, заляпанной краской.
– Ш-ш, тише, Гюнтер, – прошептала она. – Мистер Бузелиус еще спит.
Бузелиус – толстый студент, занимавший комнату у входной двери. Он учился уже семь лет. Обычно он оставался в постели до полудня, утверждая, что лежа ему лучше работается. Дверь тряслась от его храпа.