Читать онлайн
Великая охота

Роберт Джордан
Колесо Времени
Книга 2
Великая охота

Эта книга посвящается Люсинде Калпин, Алу Демпси, Тому Догерти, Сюзан Ингланд, Дику Галлену, Джону Джарольду, «Парням из Джонсон-Сити» (Майку Лесли, Кеннету Лавлесу, Джеймсу Д. Ланду, Полу Р. Робинсону), Карлу Лундгрену, «Монтанской шайке» (Элдону Картеру, Рэю Гренфеллу, Кену Миллеру, Роду Муру, Дику Шмидту, Рэю Сэшионсу, Эду Уайлди, Майку Уайлди и Шерману Уильямсу), Уильяму Макдугалу, Луизе Шивс Попхэм Раоул, Тэду и Сидни Ригни, Роберту А. Т. Скотту, Брайану и Шэрон Уэбб и Хэзер Вуд.

Они пришли мне на помощь, когда Господь прошел по воде и подлинное Око Мира прошло через мой дом.

Роберт Джордан Чарлстон, Южная Каролина Февраль 1990 г.

И свершится так, что созданное людьми будет разрушено, и Тень проляжет чрез Узор эпохи, и Темный вновь наложит длань свою на мир людей. Жены возрыдают, а мужей охватит ужас, когда государства земные распадутся, будто сгнившая ветошь. Ничто не устоит и не уцелеет…

Но будет рожден один, дабы встретить не дрогнув Тень, рожден вновь – как был рожден прежде, и будет рожден опять, и так бесконечно. Возрожден будет Дракон, и при его новом рождении станут причитать и скрипеть зубами. В рубище и пепел облачит он людей и своим явлением вновь расколет мир, разрывая скрепляющие узы. Словно раскованная заря, ослепит он нас и опалит нас, но в то же время Дракон Возрожденный встанет против Тени в Последней битве, и кровь его дарует нам Свет. Пусть струятся слезы, о люди мира! Восплачьте свое спасение.

Из «Кариатонского цикла: Пророчества о Драконе»,
как переведено Эллейн Марис’идин Алшинн,
главным библиотекарем при дворе Арафела,
в год Благодати Создателя 231-й
Новой эры, Третьей эпохи

Издательство АЗБУКА®

Пролог
В тени

Человек, который – по крайней мере, здесь – называл себя Борс, кривил в усмешке губы, а вокруг приглушенным гусиным гоготом раскатывалось в сводчатом зале негромкое жужжание голосов. Закрывающая все лицо черная шелковая маска – ничем не отличающаяся от тех, что скрывали сотню лиц в зале, – прятала презрительную гримасу. Сотня черных масок и сотня пар глаз, пытающихся разглядеть то, что находится под масками.

Громадная комната, если не приглядываться с особым вниманием, вполне могла сойти за один из дворцовых покоев: высокие мраморные камины, свисающие с купола-потолка золотые лампы, многоцветные гобелены, выложенный замысловатым узором мозаичный пол. Но только если не приглядываться. Камины были холодны. На толстых, с ногу человека, поленьях плясали языки пламени, но тепла не давали. Стены под гобеленами, потолок, высоко над лампами, – неотделанный, почти черный камень. Окон не было совсем, лишь два дверных проема в противоположных концах помещения. Выглядел зал так, будто кто-то предполагал придать ему сходство с дворцовой приемной, но не удосужился придать ему достоверность бо́льшую, чем свойственна беглому наброску.

Где находится этот зал, человек, который называл себя Борс, не знал – и не думал, что об этом известно хоть кому-то из остальных. Ему даже размышлять было неприятно о его местоположении. Достаточно и того, что он был вызван сюда. Об этом ему тоже не нравилось думать, но на подобное приглашение даже он не смел ответить отказом.

Он поддернул плащ, мысленно поблагодарив огонь за холод. Было бы слишком жарко под черной шерстяной тканью, скрывающей его фигуру до самого пола. Вся его одежда была черной. Многочисленные толстые складки прятали под собой ссутуленные плечи – так он маскировал свой рост – и не позволяли определить, толст он или худ. Здесь не он один завернулся чуть ли не в штуку ткани.

Молча он рассматривал своих сотоварищей. Бо́льшая часть его жизни прошла под знаком терпения. Всегда – если он выжидал и наблюдал достаточно долго – кто-то допускал ошибку. Большинство присутствующих тут мужчин и женщин исповедовали тот же жизненный принцип; они наблюдали и молча слушали тех, кто говорил. Некоторые люди не выносят ожидания или молчания, и потому они выдают больше, даже не осознавая того.

Среди гостей скользили слуги – стройные золотоволосые юноши и девушки, – предлагавшие с поклоном и бессловесной улыбкой вино. Похожие друг на друга, они носили обтягивающие белые бриджи и свободные белые блузы. И двигались они все с волнующей грацией. Каждый походил на другого, словно отражение в зеркале, юноши столь же красивы, как прекрасны девушки. Вряд ли он смог бы отличить одного от другого, а ведь он обладал острым, цепким взором и хорошей памятью на лица.

Облаченная во все белое, улыбающаяся девушка предложила ему поднос с хрустальными бокалами. Он взял один, нисколько не намереваясь пить; если он совсем отвергнет вино, отказ может показаться знаком недоверия – а то и хуже, и любой неверный шаг мог оказаться здесь смертельно опасным, – но в питье можно подсыпать что угодно. Наверняка кто-нибудь из его сотоварищей не станет возражать, если число соперничающих за власть уменьшится, а кому именно не повезло – какая разница?

От нечего делать он стал гадать, придется ли избавляться от слуг после этого собрания. «Слуги слышат все». Когда прислуживающая девушка, поклонившись, выпрямилась, его взгляд встретили ее глаза на мило улыбающемся лице. Ничего не выражающие глаза. Пустые глаза. Глаза куклы. Глаза более мертвые, чем смерть.

Она изящно отошла, он вздрогнул и поднес бокал к губам, спохватившись в последний момент. Похолодел он вовсе не от того, что сделали с девушкой. Просто всякий раз, когда он полагал, что выявил слабое место у тех, кому теперь служил, обнаруживалось, что его опередили: эта слабость отсекалась с безжалостной точностью, которая изумляла его. И тревожила. Первым правилом его жизни было всегда выискивать слабости других, поскольку любая из слабостей – щель, через которую он мог выведывать, подсматривать, воздействовать. Если у его нынешних хозяев нет слабых мест…

Хмурясь под маской, он изучал своих сотоварищей. Тут-то, по крайней мере, слабых мест в избытке. Нервозность предавала их, даже тех, у кого доставало ума следить за языком. Натянутость в том, как тот держит себя, судорожность в движениях у той, что приподнимает при ходьбе юбки.

Добрая четверть из присутствующих, как он прикинул, не побеспокоилась о маскировке более серьезной, чем черные маски. Одежда говорила о многом. У стены, возле бордово-золотого драпри, стояла женщина и тихо разговаривала с особой, облаченной в серый плащ с низко надвинутом капюшоном, – мужчина это или женщина, определить было невозможно. Женщина явно выбрала это место из-за того, что цвета гобелена подчеркивали ее наряд. Вдвойне глупо привлекать к себе внимание, так как и без того низко вырезанный лиф, выставлявший напоказ слишком много плоти, и укороченный подол, открывающий расшитые золотом мягкие туфли, говорили о том, что она – из Иллиана, причем женщина богатая, возможно даже благородной крови.

Неподалеку от иллианки одиноко и примечательно молчаливо стояла другая женщина. С лебединой шеей и блестящими черными волосами, волнами ниспадающими до талии, она стояла, прислонившись спиной к стене и наблюдая за всем. Никакого волнения, лишь спокойное самообладание. Весьма похвально, однако ее медного оттенка кожа и кремового цвета одеяние с высоким воротом – не оставлявшее открытым ничего, кроме рук, но облегающее и полупрозрачное настолько, что, намекая на все, не выдавало ничего, – не оставляли сомнений в том, что та, кто его носит, – из знатнейших родов Арад Домана. В подтверждение этих догадок широкий золотой браслет на левом запястье женщины нес эмблемы ее Дома. Они должны быть эмблемами ее собственного Дома; ни один из родовитых домани не поступится своей несгибаемой гордостью настолько, чтобы носить знаки другого Дома. Это даже не глупость, это еще хуже…

Мимо Борса, окинув его с головы до ног настороженным взглядом сквозь прорези маски, прошел человек в небесно-лазоревом шайнарском кафтане со стоячим воротом. Осанка мужчины выдавала в нем солдата: разворот плеч, пристальный взгляд, никогда не задерживающийся на одной точке надолго, постоянная готовность выхватить меч, которого сейчас не было, – все свидетельствовало о том. На человека, который называл себя Борс, шайнарец не потратил много времени: сутулые плечи и согбенная спина не таили в себе угрозы.

Человек, который называл себя Борс, хмыкнул, когда шайнарец двинулся дальше, сжимая правую руку в кулак и уже изучая взглядом других, высматривая опасность в ином месте. Можно было разгадать каждого из них – вплоть до положения в обществе и из какой они страны. Купец и воин, простолюдин и благородный. Из Кандора и Кайриэна, Салдэйи и Гэалдана. Из всех стран и почти из каждого народа. Нос его сморщился от внезапно нахлынувшего отвращения. Даже Лудильщик тут, в ярко-зеленых шароварах и ядовито-желтой куртке. «Придет День, и мы без этих обойдемся».

Те, кто удосужился переодеться, замаскировались не лучше, многие из них лишь завернулись в длинные плащи. Под краем одной из темных мантий он уловил промельк отделанных серебром сапог благородного лорда Тира, а под другой заметил блеснувшие золотом шпоры в виде львиных голов, которые носят лишь высшие офицеры андорской гвардии королевы. Стройный мужчина – стройный даже в волочащейся по полу черной широкой одежде и безликом сером плаще, заколотом простой серебряной фибулой, – следил за всем из тени низко надвинутого капюшона. Он мог быть кем угодно, откуда угодно… вот только на правой руке у него, между большим и указательным пальцем, вытатуирована шестиконечная звезда. Значит, он – из Морского народа, и взгляд на его левую руку сказал бы по знакам на ней все о его клане и происхождении, о роде занятий. Человек, который называл себя Борс, просто не захотел этим себя утруждать.

Вдруг его глаза сузились, когда взгляд впился в женщину, закутанную с головы до пят в черное. На оставшейся не закрытой тканью правой руке блеснуло золотое кольцо в виде пожирающего собственный хвост змея. Айз Седай или, по крайней мере, обученная в Тар Валоне у Айз Седай. Никто другой не стал бы носить такое кольцо. Для него между этими двумя не существовало никакого различия. Он отвернулся, прежде чем она успела заметить его взгляд, и почти сразу же увидел вторую женщину, облаченную также в черное и с кольцом Великого Змея на пальце. Две ведьмы ничем не выказывали, что знают одна другую. Сидят в Белой Башне, будто пауки в центре тенет, дергая за нити и заставляя плясать, как им угодно, королей и королев, вмешиваясь не в свои дела. «Будь они прокляты в вечной смерти!» Он понял, что скрежещет зубами. Если число наше должно быть уменьшено – а так и должно быть в преддверии Дня, – есть некоторые, без кого можно будет обойтись, и Лудильщики – не первые среди них.

Раздался звон колокола – одиночная дрожащая нота, донесшаяся сразу отовсюду и будто ножом отрезавшая все прочие звуки.

Высокие двери в дальнем конце зала распахнулись настежь, и в них вступили два троллока в свисающих до колен черных кольчугах, на которых поблескивали шипы. Все люди отпрянули. Даже человек, который называл себя Борс.

Голова и плечи троллоков возвышались над самым рослым человеком в зале, и троллоки являли собой тошнотворную помесь зверя и человека, человеческие лица – искаженные и перекроенные. У одного на месте рта и носа торчал тяжелый острый клюв, а вместо волос топорщились перья. Второй ступал на копытах, лицо выдавалось вперед косматым рылом, а над ушами торчали козлиные рога.

Игнорируя людей, троллоки повернулись к дверям и поклонились, подобострастно и раболепно. Перья одного встали плотным гребнем. Меж троллоками шагнул мурддраал, и они пали на колени. Исчезающий был облачен в черное, по сравнению с его одеждой троллоковы кольчуги и маски людей казались яркими пятнами. Одеяния его свисали, не шелохнувшись, ни единая морщинка не пробегала по ним, когда он двигался с грацией гадюки.

Человек, который называл себя Борс, почувствовал, как его губы оттягиваются, обнажая зубы, наполовину в рычании и наполовину – как он ни стыдился признаться в этом даже себе – от страха. Лицо мурддраала не было скрыто ничем. Болезненно-бледное лицо, человеческое лицо, но, будто яйцо, безглазое, похожее на личинку могильного червя.

Гладкое белое лицо медленно повернулось, словно рассматривая людей одного за другим. Заметный трепет пробежал по собравшимся в зале вслед за этим безглазым взором. Тонкие, бескровные губы язвительно вывернулись, что можно было почти счесть за улыбку, но, один за одним, люди в масках старались отступить, вжаться в беспорядочно кружащую толпу, стремясь не попасть под этот взор. После взгляда мурддраала у двери образовался полукруг.

Человек, который называл себя Борс, сглотнул комок в горле. «Придет День, Получеловек, когда вновь явится Великий повелитель Тьмы, он выберет себе новых Повелителей ужаса, и ты сожмешься в страхе перед ними. Ты съежишься перед людьми. Передо мною! Почему он молчит? Хватит на меня таращиться. Говори же!»

– Ваш господин идет. – Голос мурддраала проскребся сухой, осыпающейся змеиной кожей. – Ниц, черви! Падите ниц, дабы его великолепие не ослепило и не испепелило вас!

Ярость захлестнула человека, который называл себя Борс, – ярость, вызванная и самими словами, и тоном, которым слова эти были сказаны. Затем воздух над Получеловеком замерцал, и суть сказанного стала ясна. «Этого не может быть! Не может!..» Троллоки уже растянулись на животе, корчась так, словно хотели зарыться в пол.

Не став ждать, пока двинется кто-либо другой, человек, который называл себя Борс, упал лицом вниз и охнул, ударившись о камень. Слова слетели с его уст как заклинание против опасности – они и были заклинанием-оберегом, хоть и хрупким, как тонкая тростинка, против того, чего он боялся, – и он услышал, как сотня голосов произносит в пол те же слова, едва шевеля губами от страха.

– Великий повелитель Тьмы – мой господин, и ревностнее всего служу я ему, до последнего клочка своей души. – В глубине сознания голос вибрировал ужасом. «Темный и все Отрекшиеся заточены…» Весь дрожа, он задавил этот срывающийся шепоток. Уже давно он позабыл этот голос. – Ибо господин мой – Господин смерти. Не спрашивая ничего, служу я ко Дню, когда он явится, однако служу в несомненной и определенной надежде на жизнь вечную. – «…Заточены в Шайол Гул, заточены Создателем в момент творения. Нет, ныне я служу иному господину». – Нет сомнений, верные будут возвеличены на земле, возвеличены над неверующими, возвышены над тронами, однако я служу смиренно ко Дню его возвращения. – «Рука Создателя оберегает нас всех, и Свет оберегает нас от Тени. Нет, нет! Иному господину». – Скоро наступит День возвращения. Скоро явится Великий повелитель Тьмы, дабы повести нас и править миром вечно.

Человек, который называл себя Борс, договорил слова кредо, тяжело дыша, словно пробежал десять миль. Хриплые вздохи вокруг подсказали ему, что не он один чувствовал себя так.

– Поднимитесь. Все поднимитесь.

Сладкозвучный голос застал врасплох. Наверняка никто из его сотоварищей, лежащих на животе, вжимая в мозаичные плиты лица в масках, не произнес и слова, но не такого голоса он ожидал от… Робко он приподнял голову, чтобы одним глазом…

В воздухе над мурддраалом парила фигура мужчины, кайма его кроваво-красного одеяния висела в спане над головой Получеловека. И тоже в маске кроваво-красного цвета. Чтобы Великий повелитель Тьмы предстал перед ними в образе человека? Да к тому же в маске? Тем не менее мурддраал, самый взгляд которого внушал страх, стоя в тени этой фигуры, трепетал и чуть ли не втягивал в плечи голову. Человек, который называл себя Борс, ухватился за тот ответ, который мог вместить в себя его разум и выдержать бремя заключавшегося в нем смысла. Наверное, один из Отрекшихся.

И все равно подобная мысль была немногим менее пугающей и неприятной. Даже так это должно значить, что День возвращения Темного приблизился вплотную, раз свободен один из Отрекшихся. Отрекшиеся, тринадцать самых могущественных обладателей Единой Силы в эпоху, когда подобных им было множество, были замурованы в Шайол Гул вместе с Темным, изолированы от мира людей Драконом и Сотней спутников. Нанесенный в ответ на это действие пагубный удар запятнал мужскую половину силы Истинного Источника; и все мужчины Айз Седай, эти проклятые обладатели Силы, сошли с ума и взломали мир, разбили его на куски, словно глиняный горшок о камень, а после, разлагаясь заживо, завершили своей смертью Эпоху легенд. Самая подходящая смерть для Айз Седай, по мнению человека, который называл себя Борс. Да и та слишком хороша для них. Он жалел лишь о том, что подобной участи избежали женщины.

Медленно, с усилием он загнал паническое чувство в самую дальнюю часть сознания, сжав и крепко держа его, хотя оно и вопило во весь голос, стремясь вырваться. Это было лучшее, что он мог сделать. Ни один из распластавшихся на полу не поднялся, и лишь немногие отважились приподнять голову.

– Поднимитесь! – На этот раз в голосе фигуры в красной маске слышался щелчок кнута. Фигура повелительно двинула руками. – Встаньте!

Человек, который называл себя Борс, начал было неуклюже вставать, но на полпути заколебался. Эти жестикулирующие руки были страшно обожжены, испещрены черными трещинами, а ободранная, лишенная кожи плоть была такой же красной, как и мантия. «Мог ли Темный появиться так? Или даже кто-то из Отрекшихся?» Провалы глазниц кроваво-красной маски медленно скользнули по нему, и он торопливо распрямился. В этом взгляде ему почудился жар разверстого горнила.

Остальные, подчинившись приказанию, встали не с большей ловкостью и с неменьшим страхом. Когда все оказались на ногах, парящая фигура заговорила:

– Меня знают под многими именами, но то, под которым вы знаете меня, – Ба’алзамон.

Человек, который называл себя Борс, сцепил зубы, чтобы они не стучали. Ба’алзамон. На языке троллоков это означает Душа Мрака, и даже неверящим известно, что таково троллоково имя для Великого повелителя Тьмы. Того-Чье-Имя-Нельзя-Произносить. Не подлинное имя, Шайи’тан, но все равно запретное. Среди тех, кто собрался здесь, и у всех из рода людского кощунством считалось осквернить человеческий язык произнесением любого из них. Воздух со свистом вырывался из ноздрей, и вокруг себя он слышал тяжелое дыхание из-под других масок. Слуги исчезли, как и троллоки, хотя как они уходили – он не заметил.

– Место, где вы находитесь, лежит в тени Шайол Гул. – Не один стон раздался при этом известии; человек, который называл себя Борс, не был уверен, не звучал ли в хоре остальных его голос. Нотка того, что можно было почти назвать насмешкой, проскользнула в голосе Ба’алзамона, когда он развел руки широко в стороны. – Бояться нечего, ибо День возвышения над миром вашего господина недалек. День возвращения близится. Разве то, что я здесь – дабы меня узрели вы, немногие избранные среди ваших братьев и сестер, – не говорит вам об этом? Скоро Колесо Времени будет сломано. Скоро умрет Великий Змей, и властью этой смерти, гибели самого Времени, ваш господин переделает мир по-своему – для этой эпохи и для всех эпох грядущих. И те, кто служит мне преданно и стойко, воссядут подле ног моих над звездами в небе и станут править миром людей вечно. Так обещал я, и так будет – будет бесконечно. Вечно будете вы жить и править.

По рядам слушателей пробежали шепотки предвкушения, а кое-кто даже сделал шаг вперед к парящей темно-красной фигуре, устремив вверх восторженные глаза. Даже человек, который называл себя Борс, ощутил притягательность этого обещания – обещания, ради осуществления которого он продавал свою душу добрую сотню раз.

– День возвращения близок, – произнес Ба’алзамон. – Но многое еще нужно сделать. Многое.

Воздух слева от Ба’алзамона зарябил и сгустился, и немного ниже повисла фигура юноши. Человек, который называл себя Борс, никак не мог решить, была ли она живой или нет. Деревенский парень, судя по одежде, с лукавым огоньком в карих глазах и намеком на улыбку на губах, словно при воспоминании или в предвкушении озорной проделки. Тело выглядело теплым, но грудная клетка не шевелилась от дыхания, глаза смотрели вперед, не моргая.

Справа от багровой мантии воздух заволновался, как от жара, и немного ниже Ба’алзамона повисла вторая одетая по-деревенски фигура. Курчавый юноша с могучей мускулатурой кузнеца. И еще странность: на боку у него висел боевой топор, большой полумесяц лезвия уравновешивался толстым клювом обуха. Человек, который называл себя Борс, внезапно подался вперед, заинтересованный еще большей странностью. У юноши были желтые глаза.

В третий раз воздух уплотнился в фигуру молодого мужчины, теперь прямо перед Ба’алзамоном, у самых его ног. Высокий парень с серыми глазами, ставшими на свету почти голубыми, и с темными с рыжинкой волосами. Еще один селянин или фермер. И вдруг человек, который называл себя Борс, открыл от изумления рот. Еще одно обстоятельство, совершенно необычное, хотя с какой стати ему ожидать тут чего-то обыденного. На поясе у юноши висел меч, меч с бронзовой цаплей на ножнах и еще с одной на длинной двуручной рукояти. «Как! Деревенский мальчишка с клинком, отмеченным цаплей?! Быть того не может! Что бы это значило? И парень с желтыми глазами». Он заметил, что мурддраал с дрожью глядит на эти три фигуры; и если только суждение не было совершенно неверным, то дрожал Получеловек теперь не от страха, а от ненависти.

Пала мертвая тишина, и, когда она достигла своего высшего напряжения, Ба’алзамон сказал:

– Пресуществлен тот, кто бродит по миру, тот, кто был и будет, но которого нет сейчас. Дракон.

Испуганный шепот прошелестел по внимавшим Ба’алзамону.

– Возрожденный Дракон! Мы должны убить его, Великий повелитель? – спросил шайнарец. Его рука искала на боку меч.

– Возможно, – просто сказал Ба’алзамон. – А может быть, нет. Может, его удастся обратить на мою сторону. Рано или поздно, но так будет – в эту эпоху или в другую.

Человек, который называл себя Борс, прищурился. «В эту эпоху или в другую? А я-то полагал, что День возвращения близок. Что мне за дело до того, что случится в другой эпохе, если я, ожидая, состарюсь и умру в этой?»

Но Ба’алзамон заговорил вновь:

– В Узоре уже формируется изгиб, одна из многих точек, где того, кто станет Драконом, можно обратить на служение мне. Он должен быть обращен! Лучше, чтобы он служил мне живым, нежели мертвым, но, живым или мертвым, он должен и будет служить мне! Этих троих вы обязаны знать, поскольку каждый – нить в узоре, который я намерен сплести, и ваше дело, когда я прикажу, – найти, где они находятся. Рассмотрите хорошенько, чтобы вы смогли узнать их.

Внезапно все звуки смолкли. Человек, который называл себя Борс, беспокойно шевельнулся, оглянулся и заметил, что остальные ведут себя так же. Все, кроме иллианки. Обхватив руками грудь, словно скрывая округлости тела, что раньше выставляла напоказ, широко раскрыв глаза, наполовину испуганная и наполовину экстатичная, она энергично кивала, как будто кто-то стоял рядом с нею лицом к лицу. Иногда она словно отвечала кому-то, но человек, который называл себя Борс, не слышал ни слова. Внезапно женщина выгнулась дугой назад, дрожа и вытянувшись струной. Он не мог понять, почему она не падает, разве только нечто невидимое удерживает ее. Потом, так же внезапно, она опять встала прямо и вновь кивнула, дрожа и кланяясь. Когда иллианка выпрямилась, тут же вздрогнула и принялась кивать одна из женщин, носящих кольцо Великого Змея.

«Значит, каждый из нас слышит распоряжения, касающиеся только его, а приказаний другим – нет». Человек, который называл себя Борс, разочарованно что-то пробормотал. Если б он узнал, что приказано хотя бы одному из всех прочих, то мог бы использовать подобное знание в своих интересах, но раз так… Нетерпеливо он ждал, когда придет его черед, забывшись настолько, что стоял выпрямившись во весь рост.

Один за другим собравшиеся получали свои приказания, окруженные стеной безмолвия, которая, однако, все же позволяла получить намеки, дразнящие ложными надеждами на разгадку тайны. Если бы только можно было верно истолковать их… Человек из Ата’ан Миэйр, Морского народа, кивнул, одеревенелый от нежелания. Шайнарец хотя и соглашался молча, но поза его говорила о замешательстве. Вторая женщина из Тар Валона вздрогнула, как от удара, а закутанная в серое фигура, чей пол он не сумел определить, покачала головой, прежде чем рухнуть на колени и неистово закивать. Некоторых охватывала такая же судорога, что и иллианку, словно боль заставляла их вставать на цыпочки.

– Борс.

Человек, который называл себя Борс, дернулся, когда красная маска предстала перед самыми его глазами. Он по-прежнему мог видеть зал, видеть парящую фигуру Ба’алзамона, а рядом с нею – три фигурки поменьше, но в то же самое время видел он лишь лицо в красной маске. Ошеломленный, он почувствовал, как его череп будто распался надвое, а глаза вытолкнуло из головы. На миг ему почудилось пламя в прорезях маски.

– Ты – верный… Борс?

От проскользнувшего в этом имени намека на насмешку по спине пробежал холодок.

– Я – верный, Великий повелитель. От вас нельзя ничего скрыть. – «Да, я верный! Клянусь в этом!»

– Конечно нельзя.

От звука уверенного голоса Ба’алзамона пересохло во рту, но Борс заставил себя говорить:

– Приказывайте мне, Великий повелитель, и я исполню вашу волю.

– Во-первых, ты вернешься в Тарабон и продолжишь вершить свои добрые труды. Если быть точнее, я приказываю тебе удвоить рвение.

Борс озадаченно воззрился на Ба’алзамона, но потом за маской вновь полыхнуло пламя, и он счел за благо поклониться, чтобы под этим предлогом отвести взгляд.

– Как прикажете, Великий повелитель, так и будет.

– Во-вторых, ты станешь искать этих троих юношей и заставишь искать их своих приверженцев. Будь настороже: эти трое опасны.

Человек, который называл себя Борс, окинул взглядом фигуры, висящие в воздухе перед Ба’алзамоном. «Как это получается? Я вижу их, но не вижу ничего, кроме его лица». Голова у него чуть ли не раскалывалась. Ладони в тонких перчатках повлажнели, а сорочка прилипла к спине.

– Опасны, Великий повелитель? Деревенские мальчишки? Разве один из них…

– Меч опасен тому, на кого направлено острие, но не тому, кто держит его за рукоять. Если только человек, который держит меч, не круглый дурак, или не беспечен, или же не неумел, в каковых случаях оружие вдвойне опаснее для него самого, чем для кого-то другого. Того, что я сказал тебе, достаточно, чтобы опознать их. Этого достаточно, чтобы ты повиновался мне.

– Как прикажете, Великий повелитель, так и будет.

– В-третьих, относительно тех, кто высадился на мысе Томан, и о домани. Об этом не рассказывать никому. Когда ты вернешься в Тарабон…

Человек, который называл себя Борс, понял, что слушает с раскрытым ртом. В приказах не было ровным счетом никакого смысла. «Если бы я знал, что поручено хоть кому-то из остальных, наверное, я бы мог сложить фрагменты воедино».

Вдруг он почувствовал, что голову сдавило – будто гигантская рука сжимает виски; почувствовал, что его поднимают; и мир разлетелся тысячей звездных вспышек, каждая вспышка становилась картинкой, что проносилась перед его мысленным взором или кружилась, уменьшаясь и удаляясь, едва он успевал заметить ее. Немыслимое небо в полосатых облаках, красно-желто-черных, несущихся взапуски, будто гонимых самым сильным ветром, какой только видел мир. Женщина – девушка? – одетая в белое, едва появившись, отодвинулась в черноту и исчезла. В глаза ему уставился ворон, знающий его, потом пропал. Закованный в доспехи мужчина, в жутком шлеме, раскрашенном и покрытом позолотой, наподобие какого-то чудовищного, отвратительного насекомого, поднял меч и нанес удар куда-то вбок, за пределы поля зрения. Рог, изогнутый, золотой, прилетел откуда-то издалека. Он несся прямо в лицо, звучала одна пронзительная нота, которая вытягивала из него душу. В последний миг рог вспыхнул слепящим золотым кругом света, который прошел сквозь него, обжегши холодом, по сравнению с которым хлад смерти – ничто. Из теней потерянного зрения выпрыгнул волк и разорвал ему горло. Кричать он не мог. Стремительный поток несся дальше, топя его, погребая под собой. Он едва помнил, кто он и где находится. Небеса пролились огненным дождем, канули в небытие луна и звезды; реки текли кровью, и шагали мертвые; разверзлась земля и выплюнула фонтаны расплавленного камня…

Человек, который называл себя Борс, очнулся и понял, что стоит пригнувшись в том же зале вместе с остальными, большинство из которых в гробовой тишине наблюдали за ним. Куда бы он ни глянул – вверх, вниз, в любую сторону, – везде перед глазами вставало лицо Ба’алзамона в маске. Образы, затопившие сознание, блекли, тускнели; он был уверен, что многие из них уже выветрились из памяти. Нерешительно он выпрямился, Ба’алзамон постоянно находился перед ним.

– Великий повелитель, что?..

– Некоторые приказания чересчур важны, чтобы быть известными даже тем, кто исполняет их.

Человек, который называл себя Борс, склонился в поклоне вдвое ниже обычного.

– Как прикажете, Великий повелитель, – хрипло прошептал он, – так и будет.

Выпрямившись, он опять оказался в одиночестве и в безмолвии. Еще один, тайренский благородный лорд, кивнул и поклонился кому-то, не видимому более никому. Человек, который называл себя Борс, приложил ко лбу дрожащую ладонь, стараясь удержать в памяти хоть каплю из того, что хлынуло через его сознание, хотя и не был уверен до конца, хочется ли ему это вспоминать. Ужасающий шлейф вспыхнул и пропал, и неожиданно он задумался: что же он пытается припомнить? «Я знаю: что-то было, но вот что? Было же что-то! Или нет?» Он потер друг о дружку руки, брезгливо морщась от неприятного чувства пота под перчатками, и обратил все внимание на три изображения, висящие без опоры перед парящей фигурой Ба’алзамона.

Мускулистый курчавый юноша, фермер с мечом и паренек с озорным выражением лица. Человек, который называл себя Борс, уже окрестил их для себя – Кузнец, Мечник и Плут. «Каково их место в головоломке?» Они должны иметь большое значение, иначе зачем Ба’алзамону делать их центром этого собрания. Но, согласно одному из полученных им приказов, они все могут умереть в любое время, и он склонен был полагать, что некоторые из его сотоварищей имеют приказы, тоже подразумевающие смерть для этих троих. «Насколько они важны?» Голубые глаза могут означать принадлежность к аристократии Андора – неправдоподобно в сочетании с такими одеждами, – есть и порубежники со светлыми глазами, как и кое-кто из тайренцев, не говоря уж об отдельных гэалданцах и, конечно же… Нет, это не поможет. Но вот желтые глаза? «Кто они такие? Что они такое?»

Он вздрогнул от прикосновения к руке и, оглянувшись, увидел сбоку от себя слугу в белом, молодого мужчину. Прочие слуги тоже вернулись, их стало больше, чем раньше, по одному для каждого из гостей в масках. Он прищурил глаз. Ба’алзамон исчез. Мурддраал – тоже, и лишь шероховатый камень был там, где прежде находилась дверь, через которую входил Получеловек. Тем не менее три фигуры по-прежнему висели в воздухе. Он чувствовал себя так, словно они смотрели на него.

– Если соблаговолите, милорд Борс, я провожу вас в ваши апартаменты.

Избегая смотреть в эти безжизненные глаза, он еще раз взглянул на три фигуры, потом пошел за слугой, с тревогой размышляя, откуда тот узнал, как к нему следует обратиться. Но раздумывал недолго, пока покрытые необычной резьбой двери не захлопнулись за ним. Он прошел с дюжину шагов, когда понял, что они со слугой в коридоре одни. Он подозрительно насупил брови под маской, но не успел открыть рот, как слуга заговорил:

– Других тоже провожают в их комнаты, милорд. Вы позволите, милорд? Время истекает, а наш господин нетерпелив.

Человек, который называл себя Борс, скрипнул зубами как от досады на скудость предоставленных ему сведений, так и оттого, что своими словами слуга поставил его и себя на одну доску, но следовал за ним молча. Лишь глупцы огрызаются на слугу, а припомнив глаза парня, он засомневался, что отповедь возымеет хоть какое-то действие, если не приведет к худшему. «И как он узнал, что я собираюсь задать ему вопрос?» Слуга улыбнулся.

Человек, который называл себя Борс, чувствовал себя совершенно не в своей тарелке, пока не вернулся в комнату, где ожидал, прибыв сюда по зову, но и тогда беспокойство не оставило его. Даже найти пломбы на своих седельных сумках нетронутыми казалось слабым утешением.

Слуга входить не стал, остался в коридоре.

– Если угодно, милорд, вы можете переодеться в свое собственное платье. Никто не увидит ни как вы отбудете отсюда, ни как вы окажетесь в нужном вам месте, но, вероятно, лучше появиться там уже одетым надлежащим образом. Вскоре за вами придут, дабы проводить вас.

Дверь, к которой не притронулась ничья видимая рука, закрылась.

Человек, который называл себя Борс, не сдержал нервной дрожи. Поспешно он сорвал печати, расстегнул пряжки на седельных сумках и вытащил обычный для себя плащ. Где-то в глубине души тихий шепоток спрашивал, стоит ли еще одного подобного сборища обещанное могущество или даже бессмертие, но он сразу же рассмеялся. «Ради такой власти я готов вознести хвалу Великому повелителю Тьмы даже под самым Куполом Истины!» Вспоминая данные ему Ба’алзамоном распоряжения, он машинально поглаживал пальцами вышитое на груди белого плаща золотое посверкивающее солнце, за которым краснел крюк пастырского посоха, – символ его положения и поста в мире людей. Он чуть не рассмеялся. В Тарабоне и на равнине Алмот предстоит работа, большая работа.

Глава 1
Пламя Тар Валона

Вращается Колесо Времени, эпохи приходят и уходят, оставляя наследие воспоминаний, которые становятся легендой, а после тускнеют, превращаясь в мифы; и когда эпоха, что породила их, приходит вновь, они уже давно забыты. В эпоху, называемую Третьей, в эпоху, которая еще будет, в эпоху, давно минувшую, в Горах Рока поднялся ветер. Не был ветер началом. Нет ни начала, ни конца оборотам Колеса Времени. Оно – начало всех начал.

Ветер, родившийся меж черных, бритвенно-острых пиков гор, где по перевалам бродит смерть, таясь от тварей еще более опасных, чем она сама, – ветер этот дул на юг через чащобный лес Великого Запустения, испорченный и извращенный прикосновением Темного. Ко времени, когда ветер миновал ту невидимую линию, что люди называли границей Шайнара, где весенние цветы густо усеяли деревья, тошнотворно-сладковатый запах разложения уже рассеялся. Уже давно должно было прийти лето, но весна припоздала, и все буйно цвело, стремясь наверстать упущенное. Молодая светлая зелень топорщилась на каждом кусте, и рыжеватыми молодыми побегами оканчивалась каждая веточка на деревьях. Ветер рябью шелестел по полям вокруг ферм, словно по зеленым прудам озимых, что чуть ли не на глазах пробивались вверх и вверх.

Запах смерти почти совершенно развеялся задолго до того, как ветер достиг стоящего на холмах, окруженного каменной стеной города Фал Дара и захлестнул, будто кнутом, башню цитадели в самом центре города, закружил вокруг башни, на верхней площадке которой будто танцевали два человека. Фал Дара – с высокими и крепкими стенами – никогда не был взят врагом, никогда не был предан – ни цитадель, ни город. Ветер стонал над крытыми гонтом кровлями, вился вокруг высоких дымоходов и еще более высоких башен и выл, словно рыдал погребальную песнь.

От холодной ласки ветра Ранд ал’Тор, обнаженный по пояс, вздрогнул, пальцы его сжались крепче на длинной рукояти тренировочного меча. От жаркого солнца грудь юноши стала скользкой от пота, его темные рыжеватые волосы слиплись. Слабый запах в вихре заставил затрепетать ноздри, но юноша не связал его с промелькнувшей в голове картиной только что раскопанной старой могилы. Он едва ли осознал вообще этот запах и этот образ; он изо всех сил старался держать свой разум пустым, но другой человек, с которым юноша находился на верху башни, все вторгался и вторгался в эту пустоту. Площадка, окруженная высоким – по грудь – парапетом с бойницами, была шириной шагов в десять. Достаточно просторной, чтобы не чувствовать никакой стесненности. Даже более того. Разве что если твой противник – Страж.

Юноша был высок, но Лан не уступал ему в росте и отличался развитой мускулатурой, хотя и не был так широк в плечах, как Ранд. Узкая полоска плетеной кожи удерживала длинные волосы Стража, не позволяя им падать на лицо, которое казалось грубо высеченным из камня, с гранями и углами, – на лицо, вопреки налету седины на висках, не тронутому ни единой морщиной. Несмотря на жару и напряжение занятия, на груди и руках Лана пот едва поблескивал. Ранд всматривался в ледяные голубые глаза Лана, выискивая какой-нибудь намек на то, что собирается предпринять противник. Страж, как казалось, словно и не моргал, а тренировочный меч в его руках двигался уверенно и плавно, когда он перетекал из одной стойки в другую.

Учебный меч – свободно связанные вместе тонкие пластины вместо клинка – при ударе громко щелкал и оставлял на коже алый след. Ранд слишком хорошо знал это. На ребрах у него больно ныли три полосы, и еще одна жгла плечо. Он прилагал все силы, чтобы не получить в награду еще больше. На Лане не было ни одного рубца.

Как Ранда и учили, он вызвал в уме язычок пламени и сконцентрировался на нем, стараясь сжечь в нем все эмоции и вспышки чувств, стараясь создать в себе пустоту, прогнав всякую мысль от себя. Опустошенность пришла. Как это бывало в последнее время слишком часто, она была не абсолютной пустотой; пламя оставалось на месте, а какое-то ощущение света волновало неподвижность. Но и этого хватало – хотя едва-едва. Прохладное спокойствие пустоты текло через него, и юноша был един со своим тренировочным мечом, с гладкими камнями под подошвами сапог, даже с Ланом. Все было едино, и он двигался без всякой мысли, в ритме, что шаг в шаг и движение в движение соответствовал перемещениям Стража.

Вновь поднялся ветер, донесший из города звон колоколов. «Кто-то все еще празднует приход весны…» Посторонняя мысль порхнула на волнах света через пустоту, взбаламутив ее, а Страж словно прочитал мысли Ранда – тренировочный меч закружился в руках Лана.

Долгую минуту верхушку башни оглашал быстрый «клак-клак-клак» связанных планок, ударяющихся друг о друга. Ранд и не пытался достать противника; он мог лишь парировать выпады Стража. Отражая удары Лана в самый последний момент, он был вынужден отступать. Выражение лица Лана нисколько не менялось. Внезапно круговой удар Стража превратился в прямой выпад. Ранд, застигнутый врасплох, отступил, уже морщась от удара, который – он понимал – на этот раз остановить ему не удастся.

Ветер с воем накинулся на крепостную башню… и поймал юношу в ловушку. Воздух будто мгновенно сгустился, обернувшись вокруг него коконом, и толкнул его вперед. Время и движения замедлились; охваченный ужасом, Ранд наблюдал, как тренировочный меч Лана медленно приближается к его груди. Нечем было ни задержать, ни смягчить неотвратимый удар. Ребра хрустнули, будто по Ранду ударили молотом. Он охнул, но ветер не позволил ему уклониться; наоборот, ветер по-прежнему толкал юношу вперед. Пластины меча Лана согнулись дугой, вывернулись – Ранду казалось, неизмеримо медленно, – затем, лопнув, разлетелись, острые концы обломков медленно двинулись по направлению к сердцу Ранда, зазубренные планки вонзились в кожу. Боль пикой пронзила все тело; кожу будто исполосовали настоящим клинком. Словно солнце своим опаляющим жаром захотело превратить юношу в прожаренный до хрустящей корочки бекон на сковородке.

С воплем Ранд отшатнулся, споткнулся и упал спиной на каменную стену. Дрожащей рукой он провел по порезам на груди и поднес окровавленные пальцы к серым глазам, будто не веря.

– И что это было за дурацкое движение, пастух? – проскрежетал Лан. – Теперь ты лучше знаешь или же должен был знать, если только не позабыл все, чему я пытался научить тебя. Сильно ты…

Он осекся, когда Ранд поднял на него глаза.

– Ветер, – промолвил Ранд сухими губами. – Он… он толкнул меня! Он… он был тверд, как стена!

Страж молча рассматривал юношу, потом протянул руку. Ранд сжал ее, и тот рывком поставил его на ноги.

– В такой близи от Запустения могут твориться странные дела, – наконец произнес Лан, но за всей категоричностью его слов слышалась тревога. Уже само по себе это было необычно. Стражи, полулегендарные воители, служившие Айз Седай, редко выказывали свои чувства, а Лан даже для Стража был идеалом сдержанности. Он отшвырнул расщепленный меч в сторону и оперся о стену там, где, чтобы не мешать тренировке, лежали настоящие мечи.

– Но не такие же, – возразил Ранд. Он подошел к Лану и сел рядом на корточки, привалившись спиной к камню. Теперь гребень стены оказался выше головы, как-никак заслоняя его от ветра. Если это было ветром. Никакой ветер не бывает таким твердым, как этот. – Мир! Может, этакого и в самом-то Запустении не случается!

– Для такого, как ты… – Лан пожал плечами, будто это все объясняло. – Долго ты еще будешь собираться, пастух? Говорил, что уходишь, но уже месяц миновал, а по-моему, тебе следовало бы уйти еще три недели назад.

Ранд в удивлении поднял глаза на Стража. «Он ведет себя так, будто ничего не случилось!» Нахмурившись, он отложил тренировочный меч, взял в руки свой настоящий меч и положил его на колени. Пальцы пробежали по длинной, обернутой шершавой кожей рукояти с бронзовой вставкой в виде цапли. Еще одна бронзовая цапля распласталась на ножнах, и еще одна, выгравированная на стали, украшала клинок, сейчас спрятанный в ножны. То, что у него есть меч, до сих пор было для Ранда немного странным. Любой меч, а тем более со знаком мастера клинка. Все-таки он – фермер из Двуречья, пусть теперь и такого далекого. Теперь, может, далекого навсегда. Он был пастухом, как и его отец («Я был пастухом. Кто я такой теперь?»), и тот дал ему меч с клеймом цапли. «Мой отец – Тэм, кто бы что ни говорил». Ранду хотелось, чтобы его собственные мысли не звучали так, словно он пытался убеждать самого себя.

Лан опять словно бы прочел мысли Ранда:

– В Пограничных землях, пастух, если человек берет на воспитание ребенка, то этот ребенок – его, и никто не скажет иного.

Хмурясь, Ранд пропустил мимо ушей слова Стража. Это дело не касалось никого, кроме него самого.

– Я хочу научиться владеть им. Мне нужно. – Все его проблемы проистекали из того, что он носит меч со знаком цапли. Не каждый знал, что означает бронзовая птица, или даже вовсе не замечал ее, но все равно клинок со знаком цапли, особенно в руках юноши, которого по возрасту едва можно назвать мужчиной, по-прежнему привлекал ненужное внимание. – Пару раз, когда мне не удалось убежать, я сумел обмануть людей. Ну, кроме всего прочего, мне еще и повезло. Но что будет, когда убежать мне не удастся и ввести человека в заблуждение я не смогу, а удача от меня отвернется?

– Ты можешь продать его, – осторожно предложил Лан. – Такой клинок – редкость даже среди мечей, меченных знаком цапли. Ты мог бы выручить за него хорошие деньги.

– Нет! – Об этом Ранд уже не раз думал, но теперь отверг подобную идею по той же причине, что и всегда, и с большей горячностью – из-за того, что предложение исходило от другого человека. «Пока он со мной, я имею право называть Тэма отцом. Он дал его мне, и это дает мне такое право». – А я думал, что клинки с клеймом цапли и так встречаются редко.

Лан искоса взглянул на юношу:

– Значит, Тэм тебе не говорил? Он должен знать. Наверно, он не верил. Многие не верят.

Он подхватил свой меч, почти близнец Рандову, не считая отсутствия цапель, и быстрым движением выдернул его из ножен. Клинок, слегка изогнутый, с односторонней заточкой, серебряно сверкал в солнечных лучах.

Это был меч королей Малкир. Лан не говорил об этом – ему совсем не нравилось, даже когда другие заговаривали об этом, – но ал’Лан Мандрагоран был лордом Семи Башен, лордом Озерным и некоронованным королем Малкир. Ныне Семь Башен были разрушены, а Тысяча Озер превратилась в логовище отвратительных тварей. Малкир лежала проглоченная Великим Запустением, и из всех лордов малкири в живых оставался лишь один.

Некоторые утверждали, что Стражем, связанным узами с Айз Седай, Лан стал, чтобы найти смерть в Запустении и воссоединиться с остальными людьми своего рода. Ранд имел не один случай убедиться, что от опасности Лан не бегал, наоборот, стремился к ней, явно нисколько не заботясь о себе. Но превыше своей жизни он полагал жизнь и безопасность Морейн, Айз Седай, с которой он был связан узами долга. Ранд не думал, что Лан стал бы на самом деле искать смерти до тех пор, пока жива Морейн.

Повернув клинок к свету, Лан заговорил:

– В Войну Тени Единая Сила сама применялась как оружие, и с помощью Единой Силы оружие создавалось. Некоторые его виды использовали Единую Силу – они могли одним ударом уничтожить целый город, превратить местность на мили вокруг в пустыню. И все это оружие было уничтожено при Разломе; и никто также не помнит о том, как его делать. Но было оружие и попроще, для тех, кому приходилось сражаться с мурддраалами и тварями похуже, которых создавали Повелители ужаса, – сражаться клинок к клинку.

С помощью Единой Силы Айз Седай извлекали из земли железо и другие металлы, плавили их, придавали форму и обрабатывали. Все – с помощью Силы. Мечи и другое оружие тоже. Многие, что уцелели после Разлома Мира, были уничтожены людьми, которые боялись и ненавидели работу Айз Седай, а другие со временем пропали. Осталось немногое, и считаные люди по-настоящему знают, чем является это оружие. О нем ходят легенды, полные сказочных преувеличений о мечах, которые вроде бы обладали силой сами по себе. Ты ведь слышал сказания менестрелей. А на деле… Клинки, что никогда не сломаются и не утратят своей остроты. Я видел, как их точили люди – больше играя в то, что они острят их, – но лишь потому, что никак не могли поверить в существование меча, который бы не нуждался в этом. Единственное, чего они добивались при этом, – стачивали точильные камни.

Такое оружие создавали Айз Седай, и никогда не будет другого. Когда оно было закончено, подошли к концу и война, и эпоха вместе, а мир разлетелся вдребезги; непохороненных мертвых было много больше, чем оставшихся в живых, и эти живые спасались бегством, стремясь отыскать какое-нибудь – любое – убежище, каждая вторая женщина оплакивала мужа либо сыновей, которых она больше не увидит; когда создание оружия было завершено, Айз Седай, которые еще оставались в живых, поклялись никогда впредь не создавать оружия, которым бы один человек убивал другого. Все Айз Седай дали такую клятву, и каждая женщина из них с тех пор верна этому обету. Даже Красные Айя, а они мало беспокоятся о том, что случается с любым человеком мужского пола.

– Один из этих мечей, простой солдатский меч, – с легкой гримасой, почти печальной, если бы про Стража можно было сказать, что тот выказал подобное чувство, он вложил клинок обратно в ножны, – стал чем-то иным. С другой стороны, те, что были изготовлены для полководцев, с клинками столь твердыми, что ни один кузнец ничего не мог поделать с ними, и на которых уже стояло клеймо цапли, – эти клинки стали товаром, спрос на который весьма и весьма велик.

Руки Ранда, будто обжегшись, отдернулись от меча, лежащего поперек коленей. Меч стал падать, и он инстинктивно подхватил оружие, прежде чем оно ударилось о камни площадки.

– Вы хотите сказать, что этот сделан Айз Седай? Я думал, что вы говорите о своем мече.

– Не все клинки, отмеченные знаком цапли, – работа Айз Седай. Не многие владеют мечом с таким искусством, чтобы называться мастерами клинка и удостоиться в награду клинка с клеймом цапли, но даже и так – сохранилось недостаточно клинков Айз Седай, чтобы эта горсточка мастеров имела каждый по одному. Большинство клинков с цаплей – от мастеров-оружейников; лучшая сталь, какую могут выковать люди, но все равно обрабатывается она человеческими руками. Но вот этот, пастух… этот клинок мог бы поведать историю трех тысячелетий, а то и больше.

– Я не могу удрать от них, – произнес Ранд, – правда? – Он балансировал перед собой мечом, держа его за наконечник ножен; оружие выглядело совершенно так же, каким он помнил его раньше. – Работа Айз Седай. – «Но Тэм дал его мне. Мой отец дал его мне». Юноша гнал от себя мысли о том, как двуреченскому пастуху достался клинок с клеймом цапли. Но в их течении таились опасные скалы и глубокие омуты, которые ему вовсе не хотелось изучать.

– Ты и в самом деле хочешь удрать, пастух? Спрошу еще раз. Почему ты тогда не ушел? Меч? За пять лет я сделал бы тебя достойным его, сделал бы тебя мастером клинка. У тебя быстрые кисти, хороший баланс, и ты не повторяешь одной ошибки дважды. Но у меня нет пяти лет на твое обучение, и у тебя нет пяти лет на учебу. У тебя нет даже одного года, и тебе это известно. Как бы то ни было, себе по ноге ты мечом не попадешь. Держишь ты себя так, пастух, словно родился с мечом на поясе, и большинство деревенских задир почувствуют это. Но этого у тебя было с лихвой почти с того самого дня, как ты опоясал себя мечом. Так почему ты все еще здесь?

– Мэт и Перрин еще тут, – промямлил Ранд. – Я не хочу уходить, пока не отправились в путь они. Я боюсь никогда… Я могу не увидеть их всю… многие годы, может быть. – Он запрокинул голову, опершись затылком о стену. – Кровь и пепел! Ладно, они хоть просто думают, что я спятил, раз не иду домой вместе с ними. А Найнив то смотрит на меня как на несмышленыша шести лет от роду с разбитыми коленками, за которым ей приходится ухаживать, то она смотрит так, будто увидела чужака, которого она может обидеть, если станет присматриваться повнимательнее. Она – Мудрая, и, кроме того, вряд ли, по-моему, ее что-то испугает, но она… – Ранд покачал головой. – И Эгвейн. Чтоб я сгорел! Она знает, почему мне нужно уйти, но всякий раз, как я заговариваю об этом, она смотрит на меня, и у меня внутри все переворачивается… – Он прикрыл глаза, прижав рукоять меча ко лбу, словно бы мог выдавить из головы все, о чем раздумывал, мог забыть о существовании подобных мыслей. – Я бы хотел… хотел…

– Ты бы хотел, чтобы все снова стало так, как и было, пастух? Или чтобы девушка отправилась с тобой, вместо того чтобы идти в Тар Валон? По-твоему, она променяет возможность стать Айз Седай на жизнь в скитаниях? С тобой? Если ты найдешь верные слова, она, может, так и поступит. Любовь – чудна́я штука. – Голос Лана звучал неожиданно устало. – Такая чудная она штука.

– Нет. – Хотел Ранд именно этого – чтобы она захотела уйти с ним. Он открыл глаза и распрямил спину, придал голосу твердости. – Нет, если б она спросила, я не позволил бы ей идти со мной. – Он не допустил бы, чтобы это с ней случилось. «Но, Свет, как было бы хорошо – всего на миг, – если б она сказала, что хочет!» – В ней просыпается ослиное упрямство, если она думает, будто я пытаюсь указывать ей, как поступать, но я все еще в силах уберечь ее от такого. – Ему хотелось, чтобы она оставалась дома, в Эмондовом Лугу, но все надежды на это оказались перечеркнутыми в тот день, когда в Двуречье появилась Морейн. – Даже если это означает, что она станет Айз Седай!

Краем глаза Ранд заметил приподнятую бровь Лана и вспыхнул. А Страж заметил:

– И в этом-то вся причина? Тебе хочется провести побольше времени с друзьями, прежде чем они уйдут? Потому-то ты еле ноги волочишь? Ты же знаешь, кто дышит на твои следы.

Ранд сердито вскочил на ноги:

– Хорошо, это из-за Морейн! Если б не она, меня бы и близко тут не было, а она даже словом со мной не обмолвится.

– Ты бы погиб, если б не она, пастух, – ровно произнес Лан, но Ранда было уже не удержать.

– Она рассказывала мне… рассказывала ужасные вещи обо мне. – Пальцы, сжимавшие меч, побелели. «То, что я сойду с ума и умру!..» – А теперь и двух слов мне сказать не хочет. Она ведет себя так, будто я ничуть не изменился с того дня, когда она отыскала меня, и это тоже дурно попахивает.

– Ты хочешь, чтобы она обращалась с тобой как с тем, кто ты есть?

– Нет! Я не об этом. Чтоб я сгорел, я не знаю зачастую, что сказать-то хочу! Этого я не хочу, а другое приводит меня в ужас. А теперь она куда-то подевалась, совсем исчезла…

– Я говорил тебе: иногда ей нужно побыть одной. И не тебе спрашивать о ее поступках. И никому другому.

– …не сказав никому, куда уходит, или когда вернется, или даже вернется ли вообще. Она должна же что-то сказать мне, чтобы помочь, Лан. Хоть что-то. Должна. Если она когда-нибудь вернется.

– Она вернулась, пастух. Минувшей ночью. Но думаю, она сказала тебе все, что могла. Удовольствуйся этим. От нее ты узнал все, что мог. – Лан качнул головой, и голос его оживился. – Сидя, ты ничему не научишься. Пора заняться немного стойками. Через «Рассечение шелка» начиная от «Цапли, шагающей в камышах». Запомни, что стойка «Цапли» – единственно для тренировки равновесия. В ней ты открыт; если станешь ждать, пока первым двинется противник, ты успеешь поразить цель, но его клинка тебе не избежать.

– Должна же она что-то сказать мне, Лан… Этот ветер… В нем что-то неестественное, и какая мне разница, насколько близко мы от Запустения!

– «Цапля, шагающая в камышах», пастух. И помни о движениях запястья и кисти.

С юга донесся слабый раскат фанфар, трубные звуки понемногу становились громче, сопровождаемые непрерывным «трам-трам-трам-трам» барабанов. Мгновение Ранд и Лан смотрели друг на друга, потом грохот барабанов заставил их броситься к парапету башни и посмотреть на юг. Сам город расположился на высоких холмах, земля у городских стен была расчищена, образуя кольцо травы высотой не более чем по щиколотку, шириной в милю. Цитадель стояла на самом высоком холме. С верхушки башни, поверх дымоходов и крыш, открывался ясный вид до самого леса. Первыми из-за деревьев показались барабанщики, их была дюжина, барабаны поднимались и опускались, когда они маршировали в такт ударам, палочки так и мелькали в воздухе. Потом появились трубачи, длинные сверкающие горны подняты, звучит туш. С такого расстояния Ранд не мог различить, что за огромное квадратное знамя полощется на ветру позади них. Тем не менее Лан хмыкнул – зрение Стража не уступало остротой зрению снежного орла.

Ранд бросил на него взгляд, но Страж ничего не сказал, его взор не отрывался от вытекающей из леса колонны. Из-за деревьев выехали всадники, мужчины в доспехах, за ними – тоже верхом на лошадях – женщины. Следом показался паланкин между двумя лошадьми, одна впереди него, другая – сзади, занавески его были опущены; затем – еще больше верховых. Шеренги пехотинцев, ощетинившиеся длинными шипами вздымающихся пик, лучники с луками, висящими поперек груди, и все маршировали в такт барабанам. Вновь взревели горны. Словно поющий змей, колонна вилась к Фал Дара.

Ветер трепал знамя выше человеческого роста, расправляя его. Теперь оно, такое большое, оказалось достаточно близко, чтобы Ранд сумел разглядеть его. Переливающиеся цвета ни о чем не говорили ему, но в центре этого кружения сияла чистой белизной похожая на слезу эмблема. У Ранда перехватило дыхание. Пламя Тар Валона.

– С ними Ингтар. – Лан говорил так, словно мыслями был где-то в другом месте. – Наконец вернулся из своих поисков. Долго его не было. Знать бы, повезло ли ему?

– Айз Седай, – наконец-то сумел вымолвить шепотом Ранд. Все эти женщины там… Да, Морейн была Айз Седай, но он делил с нею тяготы путешествия, и, если не доверял ей всецело, по крайней мере, он ее знал. Или думал, что знал. Но она была всего одна. Теперь же совсем другое – так много Айз Седай вместе, да еще и появившиеся с такой помпой. Ранд прочистил горло; когда он говорил, то голос звучал скрипуче. – Почему так много, Лан? Зачем вообще? С барабанами, трубами и еще со знаменем!

В Шайнаре Айз Седай почитали, во всяком случае бо́льшая часть народа, а остальные относились с опасливым уважением, но Ранд бывал в тех краях, где это было не так, где их боялись и зачастую ненавидели. Там, где он вырос, встречались и такие, кто говорил о «тарвалонских ведьмах» точно так же, как о Темном. Ранд попробовал пересчитать женщин, но они, переговариваясь друг с другом или с тем, кто ехал в паланкине, постоянно меняли свое место в колонне, не придерживаясь никакого видимого порядка. Юноша покрылся гусиной кожей. Он провел не один день в пути с Морейн, встречался с другой Айз Седай и уже начал было считать себя бывалым человеком. Никто никогда не покидал Двуречья, или почти никто, но он покинул родные края. Он видел то, чего никто дома, в Двуречье, не видывал даже одним глазком, совершал то, о чем лишь мечтали двуреченские мальчишки, если их мечты и заходили так далеко. Он видел королеву и встречался с дочерью-наследницей Андора, стоял лицом к лицу с мурддраалом, путешествовал по Путям – и ничто из пережитого не подготовило его к этому моменту.

– Почему так много? – опять прошептал он.

– Прибыла Престол Амерлин собственной персоной. – Лан поглядел на юношу; выражение лица Стража было суровым и непроницаемым, как скала. – Уроки закончены, пастух. – Потом он помолчал, и Ранду почти показалось, что он заметил на лице Стража сочувствие. Этого, разумеется, не могло быть. – Для тебя было бы лучше, если б ты ушел неделю назад.

С этими словами Страж подхватил свою рубашку и исчез на лестнице, ведущей внутрь башни.

Ранд судорожно двигал челюстью, стараясь хоть как-то смочить пересохший рот. Он смотрел на приближающуюся к Фал Дара колонну так, словно та и впрямь была змеей – смертельно опасной, источающей яд гадюкой. В его ушах громко звенели трубы и рокотали барабаны. Престол Амерлин, та, которая повелевает Айз Седай. «Она идет сюда из-за меня». Иной причины Ранду придумать не удавалось.

Они обладали многим, в том числе знанием, которое – он был уверен в этом – могло помочь ему. И Ранд не осмеливался ни одну из них спросить об этом. Он боялся, что они здесь с целью укротить его. «И боюсь, что они здесь вовсе не за этим, – как с неохотой он признался себе. – Свет, я не знаю, что пугает меня больше!»

– У меня и в мыслях не было направлять Силу, – прошептал Ранд. – Это вышло случайно! Свет, я не хочу иметь ничего общего с этим. Клянусь, я никогда ее не трону! Клянусь!

Вздохнув, юноша вдруг понял, что отряд Айз Седай уже вступил в городские ворота. Яростно закружился ветер, морозными порывами обращая капли пота в льдинки, от шума ветра трубы звучали затаенным ехидным смехом; Ранду почудился в воздухе сильный запах раскопанной могилы. «Моей могилы – если я останусь тут».

Подхватив свою рубашку, он скатился по лестнице и бросился бежать.

Глава 2
Радушная встреча

Обтесанные каменные стены залов крепости Фал Дара, скудно декорированные простыми, но элегантными гобеленами и разукрашенными драпировками, гудели от известий о скором появлении Престола Амерлин. Туда и сюда чуть ли не бегом носились слуги в черно-золотом, озабоченные тем, чтобы приготовить для гостей покои, или тем, чтобы доставить распоряжения на кухни; то и дело кто-то из них сокрушался и вздыхал, что им не успеть приготовить все для столь значительной особы, раз они не были своевременно предупреждены. Темноглазые воины с обритыми головами, за исключением пучка волос, перевязанного кожаным ремешком, не бежали, но спешка подталкивала их в спину, а лица сияли от возбуждения, обычно приберегаемого для битвы. Кое-кто из солдат заговаривал с торопящимся по коридору Рандом.

– А, вот и ты, Ранд ал’Тор! Да покровительствует мир твоему мечу! Торопишься переодеться? Наверно, тебе захочется выглядеть получше, когда тебя представят Престолу Амерлин. Будь уверен, она захочет увидеть тебя и твоих друзей, да и женщин тоже.

Ранд бегом направился к широкой лестнице, по которой могли свободно пройти в ряд двадцать человек и которая вела наверх, на мужскую половину.

– Сама Амерлин прибыла без всякого предупреждения, почти как торговец-разносчик. Должно быть, из-за Морейн Седай и вас, южан, а? Из-за чего же еще?

У дверей в мужскую половину, широких, окованных железом, теперь распахнутых настежь, толпились мужчины с обритыми головами – лишь на макушке у них были оставлены пучки волос, похожие на хохолки или чубы, – и приглушенно переговаривались о прибытии Амерлин. От множества голосов в коридоре висело монотонное гудение.

– Эй, южанин! Амерлин здесь. Прибыла ради тебя и твоих друзей, наверное. Мир, что за честь для вас! Она редко покидает Тар Валон, а в Пограничные земли ни разу не приезжала на моей памяти…

Ранд отвечал немногословно. Ему нужно умыться. Найти чистую рубашку. На разговоры мало времени. Они понимающе кивали и пропускали юношу. Никто из них не знал сути происходящего, за исключением того, что он со своими друзьями путешествовал вместе с Айз Седай, что двое из его друзей – женщины, собирающиеся отправиться в Тар Валон обучаться на Айз Седай, но слова мужчин ранили, вонзаясь в душу, словно шайнарским солдатам было известно все. «Она прибыла сюда из-за меня».

Ранд вихрем промчался через мужскую половину, ворвался в комнату, в которой жил вместе с Мэтом и Перрином… и застыл как примороженный, с разинутым от изумления ртом. В комнате оказалось полно женщин в черно-золотом, все сосредоточенно занимались своим делом. Помещение было небольшим, а с такими окнами – пара высоких узких бойниц для стрел, – выходившими в один из внутренних двориков, комната ничуть не казалась просторнее. Три кровати на выложенных черно-золотой плиткой возвышениях, в изножье каждой – сундук, еще три простых стула, умывальник у двери, а в углу громоздится высокий широкий гардероб. Восемь женщин в комнате походили на рыб в садке.

Женщины едва взглянули на Ранда и продолжали выгребать из шкафа его одежду – а заодно и Мэтову, и Перринову – и заменяли ее новой. Все обнаруженное в карманах выкладывалось на крышки ларей, а старая одежда была небрежно, будто ненужное тряпье, связана в узлы.

– Что вы делаете? – спросил Ранд, когда вновь обрел дар речи. – Это же моя одежда!

Одна из женщин фыркнула, просунув палец сквозь прореху в рукаве его единственной куртки, потом кинула ее в кучу на полу.

Другая женщина, черноволосая, с большой связкой ключей на поясе, обернулась к Ранду. Это была Элансу – шатайян крепости. Он считал эту узколицую женщину домоправительницей – хотя дом, что она вела, был крепостью и не один десяток слуг исполнял ее приказания.

– Морейн Седай сказала, что вся ваша одежда износилась, и леди Амалиса распорядилась подарить вам взамен новую… Так что чем меньше вы будете путаться под ногами, – твердо добавила она, – тем скорее мы с этим закончим.

Не многие мужчины смогли бы выдержать натиск шатайян, когда та хотела что-то сделать по-своему, – поговаривали, даже лорд Агельмар, бывало, пасовал перед ней, – и она совершенно не ожидала каких-то неприятностей от молодого парня, который по возрасту годился ей в сыновья.

Ранд проглотил слова, которые уже крутились на языке, – на споры не было времени. В любую минуту за ним могла послать Престол Амерлин.

– Низкий поклон леди Амалисе за ее дар, – промолвил он, как сумел, на манер шайнарцев, – и поклон вам, Элансу Шатайян. Пожалуйста, передайте мою благодарность леди Амалисе и скажите ей, что я готов служить ей душой и телом. – Это должно было бы удовлетворить шайнарскую тягу к церемонности как самой леди Амалисы, так и Элансу. – Но сейчас, если вы извините меня, я хотел бы переодеться.

– Вот и хорошо, – спокойно сказала Элансу. – Морейн Седай сказала выкинуть все старое. Вплоть до ниточки. Белье тоже.

Женщины искоса стрельнули глазами на юношу. К дверям никто даже и шага не сделал.

Ранд, чтобы не рассмеяться истерично, прикусил себе щеку. В Шайнаре многие обычаи отличались от того, к чему он привык, и было такое, к чему он никак не сумел бы приспособиться, живи он тут вечно. Купался он теперь в тихие предутренние часы, когда большие, выложенные плиткой бассейны были пусты, после того как обнаружил, что в любой момент рядом с ним в воду могла забраться женщина (это могла оказаться судомойка или сама леди Амалиса, сестра лорда Агельмара, – в Шайнаре купальни были единственным местом, где не существовало ни титулов, ни разницы в положении), надеясь, что он потрет ей спину в обмен на такую же услугу, и спрашивая, отчего у него такое красное лицо, не сгорел ли он, случаем, на солнце. Вскоре они поняли, о чем говорит краска на его лице, и не было в крепости женщины, которую, по-видимому, не очаровало бы смущение этого парня.

«Через час я могу оказаться мертвым или чего похуже, а они стоят тут и ждут, когда я начну краснеть!» Ранд громко откашлялся.

– Если вы обождете в коридоре, я передам вам оставшуюся одежду. Честное слово.

Одна из женщин тихонько хихикнула, даже губы Элансу дрогнули, но шатайян кивнула и жестом указала остальным забрать связанные узлы. Она уходила последней и в дверях, приостановившись, прибавила:

– И сапоги тоже. Морейн Седай сказала – все.

Ранд открыл было рот, но потом захлопнул. Уж сапоги-то еще были точно хорошими – пошитые Олвином ал’Ваном, сапожником в Эмондовом Лугу, разношенные и удобные. Но если для того, чтобы шатайян оставила его одного и дала ему шанс уйти, нужно отдать сапоги, то он готов на такую жертву, он готов отдать ей все, что бы ей еще ни вздумалось попросить. У него и так нет времени.

– Да! Да, конечно. Честное слово.

Ранд закрыл дверь, буквально выталкивая Элансу из комнаты.

Оставшись один, он бухнулся на кровать и принялся стаскивать сапоги – они были вполне хорошими: кожа немного потертая, кое-где потрескалась, но носить их еще можно, крепкие и в самый раз по ноге, – затем торопливо разделся, бросив все в кучу на сапоги, и, так же торопясь, ополоснулся в тазу. Вода обожгла холодом: на мужской половине вода всегда была ледяной.

У гардероба были три широкие дверцы, украшенные по-шайнарски незатейливой резьбой, напоминающей вереницы водопадов и озер между скал. Распахнув центральную створку, Ранд на минуту оторопел при виде того, что заменило ту немногую одежду, которую он принес с собой. Дюжина кафтанов и курток с высоким воротом, из лучшей шерсти, скроенных не хуже, чем те, что Ранду доводилось видеть на плечах купцов или лордов, богато расшитых, как праздничные одежды. Целая дюжина! По три рубашки к каждой куртке – льняные и шелковые, с широкими рукавами и плотными манжетами. Два плаща. Два, когда он всю жизнь обходился всего одним! Один плащ был из обыкновенной толстой шерсти темно-зеленого цвета, другой – густо-голубой, с жестким воротником-стойкой, украшенный вышитыми золотом цаплями… и высоко на левой стороне груди, где лорд мог бы носить свой герб…

Рука медленно ползла по плащу сама собой. Будто неуверенные в том, что чувствуют, пальцы коснулись вышитого змея, свернувшегося чуть ли не кольцом, но змея с четырьмя лапами и золотой львиной гривой, в золотой и темно-красной чешуе; каждая лапа оканчивалась пятью золотыми когтями. Рука Ранда отдернулась, словно обжегшись. «Помоги мне Свет! Сделала ли это Амалиса или Морейн? Многие ли видели это? Многие ли знают, что это такое, что оно значит? Один – уже будет слишком много. Чтоб я сгорел, она вовсю старается, чтобы меня убили. Проклятая Морейн даже разговаривать со мной не желает, а теперь подарила мне проклятую красивую одежду, чтобы я в ней и умер!»

От легкого скрипа двери Ранд чуть из шкуры своей не выскочил.

– Все? – донесся голос Элансу. – Вплоть до последней ниточки. Вероятно, мне было бы лучше…

Раздался скрип – словно бы она пыталась повернуть ручку двери.

Вздрогнув, Ранд понял, что он все еще голый.

– Уже почти все! – крикнул он. – Мир! Не входите! – Поспешно он собрал то, что когда-то носил, сапоги, все. – Я принесу! – Прячась за дверь, Ранд открыл ее лишь настолько, чтобы сунуть узел в руки шатайян. – Это – все.

Элансу постаралась заглянуть в приоткрытую дверь:

– Вы уверены? Морейн Седай сказала – все. Может быть, мне лучше просто заглянуть и удостовериться…

– Это все! – прорычал Ранд. – Честное слово!

Он плечом надавил на дверь, захлопнув ее перед носом Элансу, и услышал с той стороны смех.

Ворча, Ранд торопливо одевался. Он не мог допустить, чтобы у кого-нибудь нашелся предлог войти к нему. Серые штаны оказались более облегающими, чем те, что были ему привычны, но все равно удобными, а рубашка с пышными рукавами сияла белизной, которая вполне удовлетворила бы любую хозяйку в Эмондовом Лугу в день стирки. Высокие, по колено, сапоги пришлись впору, да так, будто он их носил целый год. Ранд надеялся, что причиной тому искусство сапожника, а не Айз Седай.

Вся одежда, если ее сложить, наверняка бы образовала кучу высотой с Ранда. Но юноша уже привык к роскоши чистых рубашек, к тому, что не нужно носить штаны день за днем, пока от пота и грязи они не становились такими же жесткими, как и сапоги, а потом надевать и надевать их опять. Ранд достал из ларя седельные сумки и что смог запихал в них, потом с неохотой расстелил на постели причудливый плащ и набросал на него еще несколько рубашек и штанов. Свернутый опасным знаком внутрь и затянутый веревкой так, чтобы его можно было бы повесить на плечо, плащ немногим отличался от узлов, что несли с собой парни, которых он встречал на дорогах.

Через бойницы в комнату ворвался раскат фанфар – труб, приветствующих из-за городских стен, труб, откликающихся с крепостных башен.

– При первой возможности спорю вышивку, – пробормотал Ранд. Как-то он видел, как женщины, ошибившись или разочаровавшись в узоре, распускали вышитое ими, и со стороны эта процедура непосильной не выглядела.

Оставшуюся одежду – по правде говоря, бо́льшую ее часть – Ранд затолкал обратно в гардероб. Не нужно оставлять доказательства бегства, да к тому же такие, которые обнаружит первый же заглянувший в комнату после его ухода.

По-прежнему хмурясь, Ранд опустился на колени возле своей кровати. Выложенные плиткой помосты, на которые опирались ножки кроватей, представляли собой печи, где притушенный огонь, горя всю ночь, сохранял постель теплой даже в самую холодную ночь шайнарской зимы. В это время года ночи были холоднее, чем Ранд привык, но теперь хватало и одеяла. Открыв заслонку, он вытащил сверток, оставить который не мог. Юноша порадовался про себя, что Элансу не пришло в голову, что там кто-нибудь может хранить одежду.

Водрузив узел на одеяла, он отвязал уголок и отогнул его. Плащ менестреля, вывернутый наизнанку, чтобы скрыть от чужих глаз сотни покрывающих его заплат – заплат всех вообразимых расцветок и размеров. Сам плащ был вполне плотным и целым, а по многоцветью заплат всегда безошибочно узнавался менестрель. Это плащ менестреля. Был когда-то плащом менестреля.

Внутри узла сиротливо жались друг к другу два жестких кожаных футляра. В большом хранилась арфа, к которой Ранд не прикасался. «Арфа – не для неуклюжих фермерских пальцев, парень». В другом, узком и длинном, лежала украшенная золотой и серебряной гравировкой флейта, которой юноша, с тех пор как ушел из дома, не раз зарабатывал себе ужин и ночлег. На флейте его научил играть Том Меррилин – перед тем как погиб. Ранд, касаясь инструмента, всегда вспоминал менестреля, проницательные голубые глаза Тома, его длинные седые усы, то, как Том сует ему в руки свернутый плащ и кричит, чтобы он убегал. А потом Том побежал сам, кинжалы как по волшебству появились у него в руках, совсем как на представлении, и бежал он сразиться с мурддраалом, что шел убивать Ранда и Мэта…

С душевным трепетом Ранд вновь затянул узел.

– С этим покончено. – Раздумывая о ветре, налетевшем на него на верхушке башни, он добавил: – Странные дела случаются так близко от Запустения.

Он не был уверен, что верит в это. Во всяком случае, не так, как полагал, очевидно, Лан. В любом случае, даже не появись тут Престол Амерлин, ему уже давно было пора уходить из Фал Дара.

Натянув на себя отложенную куртку густого темно-зеленого цвета, напоминавшего ему о лесах в родных краях, о Тэмовой ферме в Западном лесу, где он рос, о Мокром лесе, где он учился плавать, Ранд застегнул пояс с мечом, отмеченным знаком цапли, на другой бок повесил ощетинившийся стрелами колчан. Лук со снятой тетивой стоял в углу рядом с луками Мэта и Перрина – длинный, на две ладони выше юноши, посох. Ранд сам вырезал его вскоре после возвращения в Фал Дара, и, кроме него, лишь Лан и Перрин могли натянуть его. Просунув скатку одеял и новый плащ под петли на своих вьюках, он повесил узлы на левое плечо, забросил поверх них седельные сумки и взял лук. «Оставить правую руку свободной, – подумал Ранд. – Заставить их думать, что я опасен. Может быть, кто-то так и решит».

Дверь, скрипнув, отворилась, открыв взору почти опустевший коридор; один слуга в ливрее пронесся мимо, но он ограничился лишь тем, что бросил на Ранда мимолетный взгляд. Едва стремительные шаги стихли, Ранд выскользнул в коридор.

Он пытался идти естественной, небрежной походкой, но с седельными сумками на плече и узлами за спиной выглядел он тем, кем и был на самом деле, – человеком, отправляющимся в дальний путь и не собирающимся возвращаться. Ранд прекрасно понимал, как выглядит со стороны, но поделать ничего не мог. Вновь взревели трубы, теперь, внутри крепости, звуча чуть глуше.

У Ранда была лошадь, высокий гнедой жеребец, в северной конюшне, прозываемой «Конюшня лорда», рядом с воротами для вылазок, через которые лорд Агельмар обычно отправлялся на верховую прогулку. Сегодня навряд ли лорд Агельмар или же кто-то из его семьи решит прокатиться верхом, и в конюшне могут оказаться разве что двое-трое младших конюхов. До «Конюшни лорда» из комнаты Ранда было два пути. Один вел в обход всей крепости, огибая личный сад лорда Агельмара, потом по дальней стороне цитадели и через кузницу, теперь тоже наверняка опустевшую, и на конюшенный двор. Пока доберешься до лошади, уже сто раз успеют отдать распоряжения начать поиски. Другой путь был много короче: сначала через внешний крепостной двор-плац, где как раз сейчас вот-вот должна появиться Престол Амерлин, а в придачу к ней – дюжина или даже больше Айз Седай.

При этой мысли кожу защипало; с него уже довольно Айз Седай на всю жизнь здравомыслящего человека. Одной и так хватило по горло. Все сказания говорят об этом, и он твердо знал это. Но Ранд удивился, когда ноги понесли его к внешнему двору. Скорей всего, увидеть легендарный Тар Валон ему никогда не доведется – такого риска он себе позволить не мог ни теперь, ни когда-нибудь в будущем, – но можно напоследок одним глазком глянуть на Престол Амерлин до своего ухода. Все равно что повидать королеву. «Нет ничего опасного в одном взгляде, да еще и издали. Останавливаться я не буду и уйду раньше, чем она успеет понять, что я был там».

Ранд потянул тяжелую, окованную железными полосами дверь, ведущую во внешний двор цитадели, и шагнул в тишину. Народ густо усеивал дорожки для часовых по верху каждой стены – солдаты с хохолками на макушке, слуги в ливреях, челядинцы, еще не успевшие отмыться от грязи, все плотно прижатые друг к другу; на плечах у многих сидели дети, глядя поверх голов старших, другие ребятишки протискивались вперед, вытягивая шею между коленей и под локтями у взрослых. На галереях для лучников было не протолкнуться, они казались забитыми, будто бочки яблоками, даже в узких бойницах стен виднелись лица. Плотная людская масса окаймляла двор крепости еще одной стеной. Все в молчании смотрели и ждали.

Ранд протолкался вдоль стены, мимо выстроившихся по краям двора кузниц и мастерских оружейников – Фал Дара был крепостью, а не дворцом, несмотря на свои размеры и суровое великолепие, и все тут подчинялось одной цели, – тихо извиняясь перед людьми, которых ненароком задевал. Некоторые оборачивались сердито, кое-кто бросал вслед недоуменный взгляд на седельные сумки и узлы, но никто не нарушил тишины. Большинство же даже не удосужилось полюбопытствовать, кто это там мимоходом толкнул их.

Поверх голов большей части собравшихся Ранд мог без труда наблюдать за происходящим во дворе крепости. Сразу за главными воротами, внутри цитадели, выстроилась шеренга мужчин, стоящих рядом со своими лошадьми. Юноша насчитал их четырнадцать. Ни у одного из них не было похожих доспехов или одинаковых мечей, и ни один не походил на Лана, но Ранд не сомневался, что все они – Стражи. Круглые лица, квадратные лица, узкие лица – у всех четырнадцати был такой облик, будто они видят то, что другим людям недоступно, слышат то, что другие услышать не могут. Стоя в непринужденных позах, они выглядели столь же смертоносно, как и волчья стая. Лишь одно у них было схоже: все как один носили меняющие цвета плащи, который Ранд впервые увидел на Лане, – плащи, которые зачастую словно сливались с тем, что находилось позади. Глядя сразу на стольких воинов в этих плащах, нельзя было сохранить ни легкое сердце, ни безмятежный вид.

Впереди Стражей, в дюжине шагов от них, стояли рядом со своими лошадьми женщины, капюшоны их плащей были отброшены за спину. Теперь Ранд пересчитал их. Четырнадцать. Четырнадцать Айз Седай. Должно быть, они. Высокие и низкие, стройные и полные, смуглые и белокожие, волосы подстрижены коротко или нет, распущенные по плечам, свободно ниспадающие на спину или заплетенные в косы, одежды столь же различны, как и у Стражей, сколько женщин – столько же фасонов и цветов. Однако они тоже обладали сходством в одном – теперь, когда они стояли все вместе, оно стало явственным. Для женщин они выглядели лишенными всякого возраста. Издалека их можно было назвать молодыми, но, если подойти поближе, они, как знал Ранд, напоминали Морейн. Молодо выглядящие и в то же время нет, с гладкой кожей, но с лицами слишком зрелыми для столь юного возраста, глаза – знающие и повидавшие слишком многое.

«Поближе? Дубина! И без того я слишком уже близко! Чтоб мне сгореть, надо было идти длинным путем!» Ранд продолжал протискиваться к своей цели – к другой окованной железными полосами двери в дальнем конце двора, но оторвать взгляд от происходящего ему было не под силу.

Невозмутимые Айз Седай игнорировали любопытствующих, все внимание обратив на паланкин, находящийся теперь в центре крепостного двора. Несущие его лошади вели себя так спокойно, будто их держали под уздцы конюхи, хотя возле паланкина стояла лишь одна женщина; лицо ее было лицом Айз Седай, и она не обращала на лошадей никакого внимания. Перед собой обеими руками она держала вертикально жезл высотой в ее рост, на жезле, выше ее глаз, было насажено позолоченное пламя.

В дальнем конце двора цитадели, обратившись лицом к паланкину, стоял лорд Агельмар, выпрямив спину и развернув плечи, с невозмутимым лицом. На темно-синем кафтане с высоким воротом-стойкой алели три бегущие лисицы Дома Джагад и виднелся устремившийся вниз черный ястреб Шайнара. Рядом с лордом Фал Дара – Ронан, высохший от прожитых лет, но высокий по-прежнему; высокий жезл шамбайяна увенчивали три лисицы, вырезанные из красного аватина. По рангу и полномочиям шамбайян Ронан был ровней шатайян Элансу, но Элансу оставляла ему лишь распоряжаться церемониями и секретарствовать у лорда Агельмара. Пучки волос на макушке обоих мужчин были белыми как снег.

Все они – Стражи, Айз Седай, лорд Фал Дара и его шамбайян – стояли неподвижно, будто скала. Толпа зевак затаила дыхание. Вопреки самому себе Ранд замедлил шаг.

Вдруг Ронан трижды громко стукнул о широкие плиты жезлом, выкрикнув в тишину:

– Кто идет сюда? Кто идет сюда? Кто идет сюда?

Женщина возле паланкина легко ударила своим жезлом в ответ, тоже трижды:

– Блюститель печатей. Пламя Тар Валона. Престол Амерлин.

– Почему мы должны бдить? – вопросил Ронан.

– Ради надежды рода людского, – отозвалась высокая женщина.

– От чего мы охраняем?

– От Тени в полдень.

– Долго ли нам охранять?

– От восхода солнца до восхода солнца, пока вращается Колесо Времени.

Агельмар поклонился, его белый чуб шевелился на слабом ветерке.

– Фал Дара предлагает хлеб-соль и гостеприимство. Рады приветствовать Престол Амерлин, ибо здесь стоят на страже, здесь блюдут Пакт. Добро пожаловать.

Высокая женщина отдернула полог паланкина, и из него ступила на землю Престол Амерлин. Темноволосая, неопределенного возраста, как и все Айз Седай, женщина, выпрямляясь, обежала взглядом собравшихся. Ранд отшатнулся, когда ее взор скользнул по нему; он чуть ли не физически почувствовал его прикосновение. Но ее взгляд прошел дальше и остановился на лорде Агельмаре. Слуга в ливрее опустился подле нее на колено, держа в руках серебряный поднос со сложенными полотенцами, над ними еще поднимался пар. Женщина церемонно промокнула лицо и вытерла руки влажной тканью.

– Я благодарю, сын мой, за ваш радушный прием. Пусть Свет осияет Дом Джагад. Пусть Свет осияет Фал Дара и всех в нем.

Агельмар вновь поклонился:

– Вы оказываете нам честь, мать. – То, что она называла его «сыном», а он обращался к ней «мать», не прозвучало странным, хотя, если сравнить ее гладкие щеки с его резко очерченным лицом, скорее он походил на ее отца, если не на деда. Ее осанка могла поспорить с его манерой держать себя. – Дом Джагад – к вашим услугам. Фал Дара – в вашем распоряжении.

Со всех сторон раздались радостные кличи, набегающими волнами ударяясь о стены.

Затрепетав всей душой, Ранд заспешил к дверям, ведущим прочь от опасности, уже не заботясь о том, что кого-то толкает на ходу. «Это все твое проклятое воображение. Она и не подозревает, кто ты такой, не знает об этом. Пока еще. Кровь и пепел, если б она знала…» Он не хотел даже думать о том, что произошло бы, знай она, кто он такой, что он такое. Что произойдет, когда она в конце концов выяснит это? Он гадал, не имела ли она какого-то отношения к тому ветру на верхней площадке башни; Айз Седай ведь способны на подобные штуки. Протиснувшись в желанную дверь и захлопнув ее за собой, отсекая приветственные крики, что еще сотрясали крепостной двор, Ранд облегченно перевел дух.

Коридоры тут были так же пусты, как и те, по которым он проходил немногим ранее, и поэтому юноша пустился бегом. Через дворик поменьше, где в центре плескался фонтан, еще по одному коридору и на мощенный плитняком конный двор. Сама «Конюшня лорда», высокая и длинная, была выстроена внутри крепостной стены, с большими окнами, выходящими внутрь крепости; лошадиные стойла располагались на двух этажах. Кузница на противоположной стороне двора стояла непривычно тихой, кузнец и его подручные ушли поглазеть на церемонию приветствия.

В широких дверях Ранда глубоким поклоном встретил Тима, старший конюх. Кланяясь, он прикоснулся ладонью к морщинистому, обветренному лбу, потом к сердцу:

– Душой и сердцем готов служить вам, милорд. Чем может услужить Тима, милорд? – На голове конюха не было чуба воина; волосы Тимы напоминали опрокинутый серый горшок, нахлобученный на голову.

Ранд вздохнул:

– В сотый раз, Тима, повторяю: я не лорд.

– Как угодно, милорд.

Поклон конюха на этот раз оказался еще ниже.

Причиной этого недоразумения послужило сходство имен. Ранд ал’Тор. Ал’Лан Мандрагоран. В случае с Ланом, согласно обычаю Малкир, королевское «ал» именовало его королем, но сам он никогда им не пользовался. Для Ранда же «ал» было просто частью его имени, правда он слышал, что когда-то раньше, очень давно, до того еще, как Двуречье стало называться Двуречьем, эта приставка значила «сын такого-то». Кое-кто из слуг в цитадели Фал Дара счел, однако, что поэтому он тоже король, ну или по меньшей мере принц. Все его попытки убедить их в обратном не возымели большого эффекта, разве что его «титул» снизили до лорда. По крайней мере, так Ранд предполагал; он никогда не видел, чтобы так много кланялись и расшаркивались даже перед лордом Агельмаром.

– Мне нужно, чтобы Рыжий был оседлан, Тима. – Ранд знал, что лучше обойтись так, чем пытаться самому заняться этим; Тима не позволил бы ему марать благородные руки. – Я решил провести пару дней за городом.

Дайте только оказаться верхом на большом гнедом жеребце, и через пару дней его увидят у реки Эринин или переходящим границу Арафела. «Тогда они меня ни за что не найдут».

Конюх сложился чуть ли не вдвое и остался в таком положении.

– Простите, милорд, – хрипло прошептал он. – Простите, но Тима не может исполнить приказания.

Вспыхнув от замешательства, Ранд обеспокоенно оглянулся вокруг – на виду не было ни одной живой души, – потом схватил Тиму за плечо и силой заставил того выпрямиться. Запретить Тиме и немногим другим вести себя подобным образом он не мог, но попытаться сделать так, чтобы этого не видел чей-нибудь взор, было в его силах.

– Почему не может, Тима? Тима, посмотри мне в глаза, пожалуйста. Почему?

– Таковы распоряжения, милорд, – произнес Тима по-прежнему шепотом. Он продолжал прятать глаза, не от страха, а от стыда, что не может выполнить того, о чем просит Ранд. Чувствовать стыд – для шайнарцев все равно что для другого человека получить на лоб клеймо вора. – Вплоть до изменения приказа ни одна лошадь не покинет эту конюшню. И никакую другую в крепости, милорд.

Ранд открыл рот, чтобы сказать конюху, что все в порядке и его вины тут нет, но вместо этого облизал губы.

– Ни одна лошадь ни из какой конюшни?

– Да, милорд. Приказ был отдан совсем недавно. Какие-то минуты назад. – Голос Тимы обрел силу. – Также закрыты и все ворота, милорд. Без разрешения никто не выйдет и не войдет. Даже городской караул – так было сказано Тиме.

Ранд тяжело сглотнул, но ощущение сдавливающих горло пальцев не исчезло.

– Тима, что это за приказ? От лорда Агельмара?

– Конечно, милорд. От кого же еще? Конечно, лорд Агельмар лично не отдавал такого распоряжения Тиме и даже тому, кто передал его Тиме, но, милорд, кто еще мог отдать в Фал Дара такой приказ?

«Кто еще?» Ранд чуть не подпрыгнул, когда на крепостной колокольне ударил гулко самый большой колокол. К его звону присоединились другие, потом затрезвонили колокола в городе.

– Если Тиме будет позволено сказать, – обратился к юноше конюх, улучив момент между колокольными ударами, – то милорд, должно быть, очень счастлив.

Ранду пришлось в ответ кричать, чтобы Тима его услышал:

– Счастлив? Почему?

– Приветствие кончилось, милорд. – Тима указал рукой на колокольню. – Теперь Престол Амерлин пошлет за милордом и за друзьями милорда и пригласит их к себе.

Ранд бросился бежать. Он еще успел заметить озадаченное выражение лица Тимы, а потом конюх исчез из виду за углом. Какая разница, что подумает Тима. «Она сейчас пошлет за мной».

Глава 3
Друзья и враги

Далеко Ранд не убежал, всего-навсего до ворот для вылазок сразу за углом конюшни. Не доходя до них, он перешел на шаг, пытаясь выглядеть непринужденным и никуда не спешащим.

Ворота были плотно закрыты. Через неширокую арку едва проскакали бы два человека верхом, но, как и все ворота во внешней стене, створки их были обиты широкими полосами черного железа. Сейчас ворота были заложены толстенным засовом. Перед воротами стояли два стражника в простых конических шлемах и пластинчато-кольчужных доспехах, с длинными мечами на боку. На их золотистых налатниках-сюрко темнел на груди черный ястреб. Одного из стражников, Рагана, Ранд немного знал. За решетчатым забралом заметен был на смуглой щеке Рагана белый треугольник шрама от троллочьей стрелы. На морщинистых щеках старого воина появились ямочки, когда он увидел Ранда.

– Да будет благосклонен к тебе мир, Ранд ал’Тор. – Раган почти кричал, чтобы его услышали в звоне колоколов. – Решил посшибать кроликов или же все еще упорствуешь, что эта дубина – лук?

Второй стражник шагнул вбок, встав ближе к центру ворот.

– Да будет благосклонен мир к тебе, Раган, – произнес Ранд, останавливаясь перед стражниками. Сдерживать дрожь в голосе требовало огромных усилий. – Вам известно ведь, это лук. Вы же видели, как я из него стреляю.

– Неудобен с лошади, – недовольным тоном заметил второй стражник.

Теперь Ранд узнал его – по глубоко посаженным, почти черным глазам, которые, казалось, никогда не мигали. Они смотрели на юношу двойными туннелями из пещеры шлема. Вот так невезение: хуже не придумать, чтобы ворота охранял именно Масима. Хотя нет, хуже могут оказаться только Красные Айя, но намного ли хуже – непонятно.

– Слишком длинный! – прибавил Масима. – Из кавалерийского лука я выпущу три стрелы, пока ты успеешь выпустить одну этим чудищем.

Ранд заставил себя улыбнуться, будто сочтя это замечание за шутку. Ранду не доводилось слышать от Масимы ни шуток, ни смеха. Большинство людей в Фал Дара хорошо относились к Ранду: он занимался с Ланом, лорд Агельмар сажал его за свой стол и, что важнее всего, в Фал Дара он прибыл вместе с Морейн, с Айз Седай. Некоторым, правда, никак не удавалось забыть, что он чужестранец, они едва цедили ему пару слов, и то если им приходилось отвечать ему. Из этих Масима был худшим.

– А для меня – хорош, – сказал Ранд. – Кстати, о кроликах; Раган, как насчет того, чтобы выпустить меня? Не по мне вся эта суета и гам. Лучше уж поохотиться на кроликов, даже если ни один из них мне на глаза не попадется.

Раган чуть обернулся к своему товарищу, и надежды Ранда стали расти. Раган, несмотря на мрачность, придаваемую ему шрамом, отличался покладистым характером и Ранду симпатизировал. Но Масима уже мотал головой. Раган вздохнул:

– Нельзя, Ранд ал’Тор. – Он, словно бы объясняя, едва заметно кивнул на Масиму. Мол, если б все зависело от одного Рагана… – Никто не выйдет без письменного пропуска. Очень жаль, вот стоило тебе только попросить несколько минут назад. Только что доставили приказ запереть ворота.

– Но зачем бы лорду Агельмару держать меня внутри крепости?

Масима рассматривал узлы за спиной Ранда и седельные сумки. Ранд старался не замечать его взглядов.

– Я – его гость, – продолжал он, обращаясь к Рагану. – Сказать по чести, я мог уйти в любое время за эти минувшие недели. С чего бы этот приказ касался меня? Это же приказ лорда Агельмара, разве нет?

Масима прищурил глаз, отчего его обычная хмурость стала еще мрачнее; он, похоже, забыл о тюках Ранда.

Раган засмеялся:

– Кто же еще отдал бы такой приказ, Ранд ал’Тор? Конечно же, мне его передал Уно, но чей же иначе это мог быть приказ?

Немигающие глаза Масимы впились в лицо Ранда.

– Я просто хотел выйти, – сказал Ранд. – Ладно, тогда погуляю в каком-нибудь саду. Кроликов нет, но и толпы-то не будет тоже. Да осияет вас Свет, и пусть будет мир благосклонен к вам.

Не дожидаясь ответного благословения, Ранд зашагал прочь, решив в любом случае к садам вообще не приближаться. «Чтоб я сгорел, как только церемония кончится, в любом из них могут оказаться Айз Седай». Ощущая спиной взгляд Масимы – Ранд был уверен, что вслед ему смотрит именно он, – юноша шел нормальным шагом.

Внезапно трезвон колоколов стих, и Ранд запнулся. Бежали минуты. Одна за другой, множество. Сейчас Престол Амерлин провожают в отведенные ей апартаменты. Вот сейчас она пошлет за ним, а когда его не найдут, начнут розыски. Едва ворота для вылазок скрылись из глаз, Ранд пустился бегом.

Находящиеся возле казарменных кухонь Возчиковы ворота, через которые в цитадель доставлялась провизия, стояли закрытые и запертые на засов, за спинами пары солдат. Ранд поспешил мимо, через двор кухни, как будто и не думал тут останавливаться.

Собачья калитка в дальнем конце крепости, в которую едва мог пройти пеший воин, тоже охранялась. Ранд развернулся кругом, прежде чем стражники заметили его. Для такой большой крепости, как Фал Дара, ворот было немного, но коли уж под охраной и Собачья калитка, то стража, несомненно, стоит у всех.

Если б у него была веревка… Ранд взобрался по лестнице на гребень внешней стены, к широкому парапету, огражденному зубцами. Он чувствовал себя тут очень неуютно: стоять высоко наверху, открытым ветру – вдруг тот задует опять? – но отсюда был виден весь город до самых своих стен. Даже спустя месяц панорама островерхих крыш с высокими дымоходами смотрелась чудно́, на двуреченский взгляд – свесы крыш доходили почти до земли, словно дома были одной крышей из деревянного гонта, а дымоходы изгибались под углом, чтобы тяжелый снег соскальзывал с них. Цитадель окружала широкая мощеная площадь, но всего в сотне шагов от ее стен на улицах суетился всякий люд, занятый повседневными делами: возле своих лавок возились под навесами лавочники; просто одетые фермеры, пришедшие в город чего-нибудь купить или продать, лоточники, ремесленники, горожане собирались группками, несомненно судача о неожиданном визите Престола Амерлин. Ранд видел, как через одни из ворот в городской стене тек людской поток, катили повозки, – очевидно, там у стражников не было приказов кого-либо останавливать.

Ранд поднял глаза на ближайшую сторожевую башню; солдат приветственно поднял руку, блеснувшую сталью перчатки. Горько усмехнувшись, юноша помахал ему в ответ. Без надзора не оставалось и фута стены. Выглянув в амбразуру, он окинул взором отвесный камень: от пазов для установки переносных щитов до сухого рва далеко внизу.

Двенадцать шагов шириной и десять глубиной, облицованный до зеркальной гладкости. Низенькая стенка, имеющая наклон к крепости – чтобы за ней нельзя было спрятаться, – оберегала прохожего от случайного падения в ров, дно которого было усажено лесом острых как бритва пик. Даже имей Ранд веревку и не будь на стене бдительных часовых, ему все равно не перебраться через ров. То, что сдерживало троллоков, в высшей степени успешно служило и тому, чтобы удержать юношу в крепости.

Внезапно Ранд почувствовал себя усталым – усталым и опустошенным до крайности. Престол Амерлин – здесь, и выхода нет. Выхода нет, и Престол Амерлин – здесь. Если ей известно, что он тут, если это она наслала тот ветер, который вцепился в него, то она уже наверняка ищет его, ищет с помощью возможностей Айз Седай. У кроликов против его лука больше шансов. Однако у Ранда и в мыслях не было сдаваться. Встречались те, кто утверждал, будто народ Двуречья мог бы учить камни и давать уроки упрямства мулам. Когда больше ничего не оставалось, народ Двуречья крепко держался за свое упрямство.

Спустившись со стены, Ранд побрел через крепость. Ему было все равно, куда он идет, лишь бы не туда, где его ждут. Куда-нибудь подальше от своей комнаты, от любой конюшни, от всех ворот – Масима мог отважиться нарваться на ругательства Уно, но доложить, что Ранд хотел уйти из крепости, – и подальше от сада. Ранд мог сейчас думать лишь об одном – не попадаться на глаза любой Айз Седай. Даже Морейн. Она знает о нем. Вопреки этому она ничего против него не предпринимала. «Пока что. Насколько тебе известно, пока что ничего. А вдруг она передумала? Может, это она послала за Престолом Амерлин?»

На миг ощутив себя брошенным всеми и покинутым, Ранд прислонился к стене, опершись плечом на твердый камень. Пустыми глазами он уставился в далекое ничто и увидел то, чего видеть не хотел. «Укрощенный. Неужели будет так плохо, раз этому положат конец? И в самом деле конец?» Ранд прикрыл глаза, но по-прежнему видел себя съежившимся, будто кролик, которому некуда бежать, а Айз Седай окружают его, словно во́роны. «Почти всегда вскоре они умирают, те мужчины, которых укротили. У них исчезает желание жить». Он слишком хорошо помнил слова Тома Меррилина. Встряхнувшись, Ранд заторопился дальше по коридору. Нечего стоять столбом, пока тебя не найдут. «Сколько пройдет времени, пока они все-таки найдут тебя? Ты как овца в загоне. Сколько тебе времени отпущено?» Он коснулся эфеса меча, висящего на боку. «Нет, не овца. Ни для Айз Седай, ни для кого другого». Ранд чувствовал себя немного нелепо, но решительности ему было не занимать.

Народ понемногу возвращался к своим обыденным занятиям. Кухню, ближайшую к Большому залу, где этим вечером должен быть пир в честь Престола Амерлин и ее отряда, наполнял шум голосов и громыхание котлов. Повара, поварята все как один сновали между плитами; в плетеных колесах рысцой бегали собаки, вращая вертела с насаженными на них кусками мяса. Ранд торопливо пробился через жар и пар, окунувшись в запахи специй и стряпни. Никто не взглянул на юношу дважды – все были слишком заняты.

Дальняя часть крепости, где в небольших комнатах жили слуги, напоминала разворошенный муравейник – мужчины и женщины торопились облачиться в свои лучшие ливреи. По углам, чтобы не мешать взрослым, возились и играли дети. Мальчишки размахивали деревянными мечами, а девочки играли вырезанными из дерева куклами, причем одна заявляла, что именно ее-то кукла и есть Престол Амерлин. Двери были распахнуты настежь, дверные проемы закрыты лишь занавесями из бус. Обычно это означало, что живущие здесь рады видеть гостей, но сегодня все попросту спешили. Даже те, кто кланялся Ранду, едва ли замедляли для приветствия шаг. Мог бы кто-то из них, отправившись на службу, услышать, что его разыскивают, и рассказать, что видел его? Заговорить с Айз Седай и сказать ей, где найти его? Глаза тех, мимо кого Ранд проходил, вдруг показались пугающими, они оценивали его исподтишка, они задумчиво ощупывали его спину. В мыслях Ранда даже дети обрели более проницательные взгляды. Он понимал: это всего лишь злые шутки воображения – он был уверен: так оно и есть, так должно быть, – но, когда комнаты слуг остались позади, Ранд почувствовал себя так, будто выскочил из капкана раньше, чем тот успел захлопнуться.

Кое-где в крепости никого не было, люди, обычно работавшие там, по случаю неожиданно выпавшего праздника были освобождены от работ. В кузнице оружейника все горны притушены, наковальни не звенели под молотами. Тихо. Холодно. Безжизненно. Однако как-то не пусто. Кожу закололо, и Ранд развернулся на каблуках. Там – никого. Лишь огромные лари с инструментами и полные масла бочки для закалки. Волоски на затылке зашевелились, и он резко крутанулся опять. Молотки и клещи висели на стене на своих крючках. Гневно он оглядел большую комнату. «Тут никого нет. Это просто мое воображение. Этот ветер и Амерлин; хватит для того, чтобы всякое стало мерещиться…»

Едва Ранд ступил на двор оружейной мастерской, ветер моментально закружился вокруг него. Невольно он вздрогнул, решив, что ветер хочет схватить его. На мгновение ему вновь почудился слабый запах гнили и послышался за спиной гадкий смешок. Всего на мгновение. Напуганный, он настороженно обошел двор кругом, опасливо глядя по сторонам. Двор, вымощенный неотесанным камнем, был пуст. «Просто-напросто проклятое воображение!» Но тем не менее юноша побежал, и вновь ему послышался смешок, на сей раз в безветренном воздухе.

На дровяном дворе это чувство вернулось – ощущение чьего-то присутствия. Ощущение чьего-то взгляда из-за высоких поленниц наколотых дров, сложенных под длинными навесами, быстрые взгляды поверх штабелей выдержанных досок и бревен, лежащих в другом конце двора возле плотницкой мастерской, сейчас с плотно затворенными дверями. Ранд едва сдерживался, чтобы не оглянуться, отказывался думать о том, каким образом одни и те же глаза могли так быстро перемещаться с места на место – от навеса лесопильни через пустой двор к плотницкой, а он даже краем глаза не уловил и тени движения. Ранд был уверен, что глаза одни и те же. «Воображение. Или, наверное, я уже потихоньку схожу с ума. – Он поежился. – Только не это. О Свет, пожалуйста, только не это!» С одеревеневшей спиной Ранд пересек дровяной двор, чувствуя на себе неотвязный взгляд невидимого наблюдателя.

Все дальше по коридорам, освещенным лишь немногими факелами из тростника, в кладовые, полные мешков с сушеным горохом и бобами, тесные от битком набитых сеток со сморщенной репой и свеклой или уставленные винными бочками и бочонками с солониной, бочонками поменьше, с элем, а глаза уже были там, иногда преследующие его, иногда поджидающие, когда он войдет. Ранд не слышал ничьих шагов, только свои собственные, ни разу не уловил скрипа двери, лишь когда сам открывал и закрывал ее, но взгляд этот ни на миг не оставлял его. «Свет, я и впрямь начинаю с ума сходить».

Ранд открыл дверь еще в одну кладовую, и хлынувшие оттуда людские голоса, людской смех затопили юношу облегчением. Уж здесь невидимых глаз быть не должно. Он переступил через порог.

Полкомнаты было загромождено до самого потолка мешками с зерном. В другой половине возле голой стены тесным полукругом стояли на коленях с десяток мужчин. Почти на всех были короткие кожаные куртки челядинцев, волосы подстрижены под горшок. Ни чубов воинов, ни ливрей. Никого, кто ненароком мог бы выдать его. «А если нарочно?» Негромкое бормотание, стук игральных костей, чей-то хриплый смешок при очередном броске.

За игрой в кости наблюдал Лойал, задумчиво почесывая подбородок мизинцем толще большого пальца крупного мужчины. Головой огир едва не задевал стропил высокого – спана в два – потолка. На него не оглядывался ни один из игроков. Нельзя сказать, что огиры были совсем уж обычным делом в Пограничных землях или где-то в других краях, но здесь о них знали и радушно встречали, а Лойал к тому же пробыл в Фал Дара достаточно долго, чтобы его появление вызывало лишь легкую заинтересованность. Темная туника огира со стоячим воротником, застегнутая на все пуговицы до самой шеи, была расклешена ниже пояса и доходила до его высоких сапог, а один из больших карманов от чего-то распух. Насколько Ранд знал Лойала – от книг. Даже с любопытством глядя на азартно играющих людей, Лойал вряд ли далеко отошел бы от книги.

Несмотря на все происходящее, Ранд вдруг сообразил, что ухмыляется. Лойал часто так на него действовал. Огир так много знал об одном, так мало о другом и, казалось, хотел знать все. Тем не менее Ранду вспомнилось, как он впервые увидел Лойала – уши с кисточками, брови висят, будто длинные усы, нос почти во всю ширину лица, – увидел его и решил, будто столкнулся нос к носу с троллоком. Он до сих пор стыдился того, как вел себя тогда. Огир и троллоки. Мурддраал и создания из мрачных закоулков полночных сказок. Существа из преданий и легенд. Так думал он о них до того, как ушел из Двуречья. Но с тех пор как Ранд покинул дом, ему довелось увидеть слишком много сказочных событий, вживе прошедших перед глазами, чтобы оставаться столь же уверенным в их сказочности. Айз Седай, и невидимые соглядатаи, и ветер, что схватил и держал его в своих объятиях. Улыбка сошла с лица Ранда.

– Все сказания – правда, – тихо произнес он.

Уши Лойала дернулись, он обернулся к Ранду. Когда огир узнал юношу, его лицо рассекла добродушная улыбка и он подошел поближе к нему.

– А, вот ты где, – прогудел Лойал, словно громадный шмель перелетел с цветка на цветок. – На церемонии приветствия я тебя не заметил. Такого прежде я не видывал. Одновременно и шайнарское приветствие, и Престол Амерлин. Она устало выглядит, как по-твоему? Навряд ли легко быть Амерлин. Могу предположить, тяжелее, чем быть старейшиной. – Он помолчал с задумчивым видом, но лишь для того, чтобы сделать вдох. – Скажи мне, Ранд, ты тоже играешь в кости? Тут они играют в игру попроще, всего с тремя костями. В стеддинге мы обычно пользуемся четырьмя. Знаешь, они не пускают меня в игру. Они просто говорят: «Слава строителям» – и не делают ставок против меня. По-моему, это нечестно! Кости, которыми они играют, и в самом деле немного малы, – Лойал хмуро оглядел свою большую ладонь, которой можно было накрыть человеческую голову, – но все равно я считаю…

Ранд вцепился ему в руку и прервал Лойала. «Строители!»

– Лойал, ведь Фал Дара построили огиры? Тебе известен какой-нибудь выход наружу, не считая ворот? Какая-нибудь лазейка. Водосток. Хоть что-то, лишь бы человек прополз. И еще бы хорошо, чтоб ветра там не было.

Лойал состроил страдальческую гримасу, кончики бровей почти коснулись щек.

– Ранд, огиры возвели Мафал Дадаранелл, но тот город был разрушен в Троллоковы войны. Этот же, – он легко провел кончиками широких пальцев по камню, – построили люди. План Мафал Дадаранелл набросать я могу – как-то я видел карты в древней книге, еще в стеддинге Шангтай, – но про Фал Дара я знаю не больше твоего. Правда, построен он очень добротно, да? Холодно-непреклонный, но крепкий и добротный.

Ранд тяжело привалился к стене и зажмурился.

– Мне нужно выбраться наружу, – прошептал он. – Ворота на запоре, и никого не выпускают, но мне нужно выбраться из крепости.

– Но почему, Ранд? – медленно сказал Лойал. – Никто здесь не сделает тебе ничего плохого. Тебе нехорошо? Ранд? – Неожиданно он громко позвал: – Мэт! Перрин! По-моему, Ранд заболел.

Ранд открыл глаза и увидел, как два его друга подняли голову и встали в кругу игроков. На лице Мэта Коутона, по-аистиному длинноногого, блуждала полуулыбка, словно он видел нечто забавное, чего не замечает больше никто. Перрина Айбара, с взлохмаченными, непокорными волосами, отличали могучие плечи и сильные руки – в Эмондовом Лугу он был учеником кузнеца. Оба они щеголяли в своем двуреченском наряде, простой и крепкой одежде, но поношенной, со следами долгих путешествий.

Мэт, шагнув от игроков, швырнул кости обратно в полукруг, и один из челядинцев окликнул:

– Эй, южанин, не дело уходить, когда выигрываешь!

– Лучше теперь, чем когда начнешь проигрывать, – со смехом ответил Мэт. Машинально он коснулся рукой куртки у пояса, и по лицу Ранда пробежала тень. За пазухой Мэт хранил кинжал с рубином в рукояти – кинжал, без которого он и шагу не ступал теперь, кинжал, без которого он не мог обходиться. Это был клинок, отмеченный порчей, из мертвого города Шадар Логот, оскверненного и извращенного злом почти столь же страшным, что и Темный, – злом, которое две тысячи лет назад погубило Шадар Логот, но которое все еще жило среди заброшенных развалин. Эта порча убьет Мэта, если тот будет хранить при себе этот кинжал, и она же еще быстрее убьет его, если он выбросит его. – У тебя еще будет случай отыграться.

Пренебрежительные хмыканья стоящих на коленях мужчин ясно говорили о том, что, по их мнению, сегодняшнему неудачнику вряд ли повезет в новой игре с Мэтом.

Перрин, не поднимая глаз, двинулся следом за Мэтом к Ранду. В эти дни Перрин никогда не поднимал глаз, а плечи у него поникли, будто он нес груз, слишком тяжкий даже для таких широких плеч.

– Чего стряслось, Ранд? – спросил Мэт. – Ты весь белый, что твоя рубашка. Эге! Где это ты так разоделся? Совсем шайнарцем стал? Может, я себе прикуплю такую вот куртку и рубашку понарядней. – Он похлопал по карману куртки, где зазвенели монеты. – Похоже, в кости мне везет. Стоит лишь дотронуться – и выигрыш в кармане.

– Тебе ничего не придется покупать, – устало отозвался Ранд. – Морейн сменила нам весь гардероб. Насколько знаю, вся старая одежда уже сгорела, осталась та, что на вас. Элансу явно намерена забрать и ее, так что на вашем месте я бы быстренько переоделся, прежде чем она сдерет ее с ваших спин. – (Перрин по-прежнему не поднимал глаз, но щеки у него заалели; ухмылка Мэта стала еще шире, хотя и выглядела несколько натянутой. У них тоже случались неожиданные встречи в купальнях, и лишь один Мэт старательно делал вид, будто ничего особенного не происходит.) – И я не болен. Просто мне надо выбраться отсюда. Престол Амерлин здесь. Лан сказал… он сказал: раз она тут, то для меня было бы лучше, если б я ушел неделю назад. Мне нужно уйти, а все ворота на запоре.

– Он так сказал? – Мэт нахмурился. – Не понимаю. Он никогда не говорил ничего против Айз Седай. С чего бы сейчас? Слушай, Ранд, Айз Седай я люблю не больше твоего, но с нами-то они ничего не собираются делать. – Он понизил голос и оглянулся через плечо, проверяя, не слышит ли кто из играющих в кости. Опасаться Айз Седай можно, но в Пограничных землях ненависти к ним не испытывали, и непочтительное замечание о них могло привести к хорошей взбучке, если не к чему-то похуже. – Глянь на Морейн. Она не такая уж плохая, пускай даже и Айз Седай. Ты стал думать совсем как старый Кенн Буйе, который дома талдычил свои невероятные байки, рассевшись в «Винном ручье». Раз она нам ничего плохого не сделала, то и они не сделают. С чего бы?

Перрин поднял глаза. Желтые глаза, мерцающие в тусклом свете, как полированное золото. «Морейн не сделала нам ничего плохого?» – подумал Ранд. Глаза у Перрина, когда они уходили из Двуречья, были такие же темно-карие, как и у Мэта. Ранд представления не имел о том, каким образом изменился их цвет, – Перрин не хотел говорить об этом, как и о многом из того, что случилось после этой метаморфозы, – но все происшедшее наложило на него и иной отпечаток: поникшие плечи, некая отчужденность, будто он чувствовал себя одиноким даже рядом с друзьями. Глаза Перрина и кинжал у Мэта. Ничего бы этого не случилось, если б они не покинули Эмондов Луг, а ведь именно Морейн увела их из дому. Ранд понимал, что думать так несправедливо. Вероятно, они бы погибли в троллочьих лапах, да и многие из жителей Эмондова Луга тоже, если бы она не появилась у них в деревне. Но от этого Перрин не станет смеяться, как раньше, и кинжал не исчезнет с пояса Мэта. «А я? Будь я дома и живой, мог бы я все-таки быть тем, кто есть сейчас? Ну, хоть бы не пришлось тревожиться о том, что собираются сделать со мною Айз Седай».

Мэт продолжал насмешливо разглядывать Ранда, а Перрин приподнял голову настолько, чтобы исподлобья посмотреть на друга. Лойал терпеливо ждал. Почему ему нужно держаться подальше от Престола Амерлин, Ранд не мог объяснить друзьям. Они не ведали о том, что он такое. Лан – знал, и Морейн. И Эгвейн, и Найнив. Ранду бы очень хотелось, чтобы никто из них не знал, а в первую очередь Эгвейн, но Мэт и Перрин – и Лойал тоже – считали, что Ранд ничуть не изменился, оставшись прежним. Он подумал, что скорее умрет, чем позволит им узнать о себе правду. Невыносимо видеть неуверенность и тревогу, которые он изредка подмечал в глазах Эгвейн и Найнив, даже когда те старались изо всех сил скрыть свои чувства.

– Кто-то… следит за мной, – наконец сказал Ранд. – Ни на шаг от меня не отстает. Только… Только вот никого там нет.

Перрин вскинул голову, а Мэт облизнул губы и прошептал:

– Исчезающий?

– Разумеется, нет, – фыркнул Лойал. – Как бы мог один из Безглазых войти в Фал Дара, в город ли, в крепость ли? Есть закон: никому в городских стенах не позволено скрывать лицо, а фонарщикам вменено в обязанность освещать по ночам улицы, так что для мурддраала нет тени, чтобы в ней спрятаться. Этого не может случиться.

– Исчезающего стены не остановят, – пробормотал Мэт. – Не остановят, коли ему захочется проникнуть внутрь. Не понимаю, как с этим лучше стен справятся законы и фонари.

Голос его вряд ли походил на голос человека, считавшего, будто Исчезающие – всего лишь сказки менестрелей. А полгода назад он полагал, что так оно и есть. Ему тоже довелось немало повидать.

– И еще ветер, – добавил Ранд. Голос его слегка дрожал, когда он рассказывал о том, что случилось на верху башни. Кулаки Перрина, хрустнув, сжались. – Я просто хочу выбраться отсюда, – закончил Ранд. – Я собираюсь отправиться на юг. Куда-нибудь подальше. Просто куда-нибудь подальше.

– Но раз ворота на запоре, – сказал Мэт, – как мы выберемся?

Ранд уставился на него:

– Мы? – Он должен идти один. Рядом с ним любому будет грозить опасность. Он сам теперь опасен, и даже Морейн не в силах сказать, как долго это будет продолжаться. – Мэт, ты же знаешь, тебе нужно идти в Тар Валон с Морейн. Она говорила, там единственное место, где тебе помогут отделаться от этого проклятого кинжала и не дадут при этом умереть. И тебе известно, что случится, если ты не избавишься от него.

Мэт, не осознавая, очевидно, того, что делает, прикоснулся к кинжалу, спрятанному под курткой.

– «Подарок Айз Седай – наживка для рыбы», – процитировал он. – Ну, может, мне не хочется набрасываться на крючок. Вдруг то, что ей хочется сделать в Тар Валоне, будет много хуже того, что случится, если я вообще туда не пойду. Может, она лжет. «Правда, которую говорят Айз Седай, никогда не та правда, о которой думаешь ты».

– У тебя есть в запасе еще старые поговорки, которые из тебя полезли? – спросил Ранд. – «С южным ветром приходит добрый гость, а с северным – пустота в дом»? «Как ни крась свинью золотом, она все равно свинья»? Или, может: «Болтовня овец не стрижет»? «Речи дурня – пыль на ветру»?

– Полегче, Ранд, – тихо заметил Перрин. – Незачем грубить.

– Да? А может, я не очень-то хочу, чтоб вы вдвоем шли со мной, болтались рядом, попадали в беду, ожидая, чтобы я вытащил вас оттуда? Об этом вы хоть думали? Чтоб я сгорел, тебе не приходило в голову, что я мог устать от вашего постоянного присутствия рядом? Все время вы тут, и я от вас устал. – Обида, отразившаяся на лице Перрина, была Ранду будто нож в сердце, но он безжалостно продолжил: – Кое-кто тут думает, что я – лорд. Лорд. А может, мне нравится. А вы взгляните на себя – играете в кости на конюшне с работниками. Когда я уйду, то пойду сам по себе. Вы же оба можете идти в Тар Валон или на все четыре стороны, но отсюда я уйду один!

Лицо у Мэта вытянулось, пальцы, сжимающие сквозь куртку кинжал, побелели.

– Если тебе этого так хочется, – холодно сказал он. – А я-то думал, что мы были… Как тебе хочется, ал’Тор. Но если я решу уйти в одно время с тобой, то я уйду, а ты лучше не попадайся мне на глаза.

– Никто никуда еще не уходит, – заметил Перрин, – раз ворота заперты.

Он вновь уперся взглядом в пол. У стены раздался веселый хохот игроков – кому-то крупно не повезло с броском.

– Пойдете или останетесь, – заявил Лойал, – вместе или порознь, значения это не имеет. Вы все трое – та’верен. Даже я, хоть у меня и нет этого таланта, вижу это просто по тому, что происходит вокруг вас. И Морейн Седай утверждает то же самое.

Мэт вскинул руки:

– Больше не надо, Лойал. Больше об этом и слышать не желаю.

Лойал покачал головой:

– Слушаешь ты или нет, это все равно остается верным. Колесо Времени ткет Узор эпохи нитями людских жизней. А вы трое – та’верен, центральные точки плетения.

– Больше не надо, Лойал.

– Какое-то время, что бы вы ни делали, Колесо будет обводить Узор вокруг вас троих. И как бы вы ни поступали, более вероятно, что выбор ваших действий определен будет Колесом, а не вами. Та’верен тянут за собой историю, одним своим бытием создавая Узор, но Колесо оплетает та’верен туже, чем линии жизней прочих людей. Куда бы вы ни пошли и что бы вы ни делали, до тех пор пока Колесо выбирает по-другому, вы будете…

– Хватит! – заорал Мэт.

Игроки оглянулись, оторвавшись от костей, он ожег их взглядом, и те поспешили вернуться к игре.

– Извини меня, Мэт, – пророкотал Лойал. – Я знаю, что слишком много говорю, но я не хотел…

– Нет, я здесь не могу оставаться, – высказал Мэт стропилам наболевшее, – вместе с болтуном-огиром и набитым дураком, который нос задрал выше крыши! Ты идешь, Перрин?

Тот вздохнул, глянул на Ранда и кивнул.

Ранд следил, как уходят его друзья, словно его обидные слова гнали их палкой. «Я должен идти один. Да поможет мне Свет, так нужно».

Лойал тоже глядел им вслед, брови озабоченно поникли.

– Ранд, я и в самом деле не хотел…

Ранд постарался говорить погрубее:

– А ты чего ждешь? Иди с ними! Не понимаю, чего ты тут торчишь. Если ты не знаешь какого-нибудь выхода отсюда, мне от тебя проку мало. Иди! Иди ищи свои деревья, свои драгоценные рощицы, если их еще не срубили, а если нет – то скатертью к ним дорога.

Большие, как чашки, глаза Лойала смотрели сначала удивленно-обиженно, потом стали сужаться, и Ранд подумал, не гнев ли это? Он не предполагал, что Лойал способен на ярость. В отдельных сказаниях утверждалось, что огиры бывают разъяренными, хотя никогда не уточнялось, какими именно, но Ранд пока еще не встречал кого-то столь же спокойного и вежливого, как Лойал.

– Если вам того хочется, Ранд ал’Тор, – чопорно проговорил Лойал.

Он холодно поклонился и зашагал следом за Мэтом и Перрином.

Ранд привалился к груде мешков с зерном. «Ну вот, – язвительно отметил внутренний голос, – ты сделал это, верно?» – «Я должен был, – отвечал он голосу. – Я опасен, лишь если нахожусь рядом. Кровь и пепел, я сойду с ума и… Нет! Нет, не сойду! Я не стану использовать Силу, и тогда я не сойду с ума и… Но я не могу идти на такой риск. Не могу, неужто не понятно?» Но голос только смеялся над ним.

Вдруг Ранд заметил, что игроки смотрят на него. Все они, по-прежнему стоя на коленях, обернулись и пораженно смотрели на него. Шайнарцы любого ранга почти всегда были вежливы и корректны, даже с кровными врагами, а огиры никогда не бывали в Шайнаре врагами. Глаза шайнарцев переполняло потрясение. Хоть лица их ничего не выражали, глаза говорили о том, что поступок Ранда чудовищен, выходит за рамки всех приличий. Где-то в душе Ранд соглашался с ними, и оттого их молчание было еще более осуждающим. Они лишь смотрели на него, и Ранд заковылял из кладовой прочь, словно их взоры гнали его.

Оцепенело он бродил по кладовым, выискивая место, где бы затаиться, пока не откроют вновь ворота. Тогда можно будет спрятаться – например, на дне повозки, доставляющей в крепость провиант. Если не станут на обратном пути обыскивать телеги. Если не обыщут кладовые, если, начав искать его, не перевернут вверх дном всю крепость. С упрямством Ранд и думать отказывался о такой возможности, сосредоточившись полностью на том, чтобы найти укрытие. Но в каждом обнаруженном убежище – будь то щель в груде сложенных мешков с зерном или узкий проход вдоль стены за винными бочками, заброшенная кладовка с пустыми корзинами и тенями – он представлял себе то, как его тут находят. И то, как этот невидимый соглядатай, кто бы – или что бы – он ни был, тоже отыскивает его тут. Поэтому Ранд продолжал свои настойчивые поиски, мучаясь от жажды, весь в пыли и с паутиной в волосах.

А потом он очутился в сумрачном, освещенном факелами коридоре, по которому крадучись шла Эгвейн, то и дело останавливаясь и заглядывая в кладовые, мимо которых проходила. Темные, свисающие до талии волосы были стянуты сзади алой лентой, на девушке было серое, цвета гусиного пуха, платье шайнарского покроя, отделанное красным. Когда Ранд увидел ее, то печаль и горечь утраты охватили его сильнее, чем тогда, когда он прогнал от себя Мэта с Перрином и Лойала. Он рос с мыслью, что однажды, может, и женится на Эгвейн; они оба так думали. Но теперь…

Девушка вздрогнула, когда прямо перед ней вдруг возник Ранд, ойкнула и сказала:

– Вот ты где! Мэт с Перрином мне рассказали, что ты выкинул. И Лойал. Я знаю, что ты замыслил, Ранд, и это попросту дурость. – Она скрестила руки на груди, большие темные глаза сурово впились в него. Ранда всегда поражало, как ей удавалось смотреть на него сверху вниз – когда ей того хотелось, – хотя ростом Эгвейн была ему лишь по грудь и вдобавок на два года моложе.

– Ладно, пусть дурость, – сказал Ранд. Вдруг ее волосы привели его в гнев. До того как оставить Двуречье, Ранд никогда не встречал взрослую женщину с не заплетенными в косу волосами. Там каждая девушка ждет не дождется дня, когда Круг женщин деревни решит, что она вполне выросла, чтобы заплетать косу. Эгвейн этого разрешения точно ждала с нетерпением. И вот теперь ее волосы распущены, если не считать ленточки. «Я хочу уйти домой и не могу, а она ждет не дождется, чтобы забыть Эмондов Луг». – Ты тоже уходи и оставь меня в покое. Больше тебе не стоит водить дружбу с пастухом. Тут теперь предостаточно Айз Седай, можешь увиваться вокруг них, сколько твоей душе угодно. И не говори никому из них, что видела меня. Они явились за мной, и я не хочу, чтоб ты им помогала.

Ярко-алые пятна расцвели на щеках Эгвейн.

– По-твоему, я бы могла…

Ранд повернулся, собираясь уйти, и она с криком кинулась на него, обхватив его ноги руками. Они оба упали на каменный пол, седельные сумки и узлы разлетелись по сторонам. От удара Ранд крякнул, рукоять меча воткнулась в бок, и он опять охнул, когда девушка взгромоздилась ему на спину, будто на стул.

– Моя матушка, – твердо заявила Эгвейн, – всегда говаривала мне, что лучший способ обращаться с мужчиной – это научиться ездить верхом на муле. Она говорила, что по уму они большей частью почти равны. Иногда мул даже посообразительнее.

Ранд приподнял голову и оглянулся через плечо.

– Слезь с меня, Эгвейн. Слезь, я сказал! Эгвейн, если ты не слезешь, – он угрожающе понизил голос, – я тебе задам. Ты же знаешь меня.

Для большего веса к своим словам он прибавил еще и свирепый взгляд на девушку.

Эгвейн фыркнула:

– Ты не стал бы, даже если б и мог. Ты бы не стал никому ничего делать. Но ты все равно не можешь. Я знаю, ты не способен направлять Силу по своему хотению; это бывает случайно, и ты не можешь ею управлять. Так что ничего ты не сделаешь ни мне, ни кому другому. С другой стороны, я брала уроки у Морейн, поэтому, если ты останешься глух к голосу разума, Ранд ал’Тор, я могу чуточку подпалить тебе штаны. Уж с этим-то я справлюсь. Продолжай в том же духе – и увидишь, под силу это мне или нет.

Вдруг на миг ближайший к ним факел на стене с ревом ярко вспыхнул. Эгвейн пискнула и, напуганная, уставилась на пламя.

Извернувшись, Ранд схватил ее за руку и стащил с себя, толкнув к стене. Когда он уселся, девушка сидела напротив него, взбешенно потирая руку.

– Ты и впрямь могла бы, да? – гневно сказал Ранд. – Ты балуешься с тем, чего не понимаешь. Ты бы нас обоих в головешки превратила!

– Ох уж эти мужчины! Когда не можете победить в споре, то либо убегаете, либо руки распускаете.

– Погоди-ка, погоди! Кто кого с ног сбил? Кто на ком сидел? И ты угрожала – пыталась! – что… – Он поднял руку. – Нет, не пыталась. Все время ты со мной это делала. Всякий раз, как ты понимала, что спор идет не так, как хочется тебе, мы вдруг начинали спорить совсем о другом. Но сейчас это не пройдет.

– Я не спорю, – спокойно сказала Эгвейн, – и от разговора не ухожу. Зачем прятаться, если не задумал убежать? А после того как спрячешься, ты наверняка убежишь. И кто обидел Мэта, Перрина и Лойала? И меня? Я знаю почему. Ты боишься, что если позволишь кому-то оставаться рядом с собой, то принесешь этим больше горя. Если ты не поступаешь так, как не надо, тогда почему тебе нужно беспокоиться, что ты кого-то обидишь? Все эти шараханья из стороны в сторону и размахивания кулаками, и даже неизвестно, есть ли на то причина. С какой стати Амерлин или кто-то из Айз Седай, кроме Морейн, будет знать о том, что ты существуешь на свете?

Ранд посмотрел на нее. Чем больше времени девушка проводила с Морейн и Найнив, тем больше она перенимала у них, по крайней мере когда ей того хотелось. Временами Айз Седай и Мудрая очень походили друг на друга, сдержанно-холодные и знающие. Обнаружив подобное качество у Эгвейн, он пришел в полное замешательство. В конце концов Ранд выложил ей, что рассказывал ему Лан.

– Что еще он имел бы в виду?

Ладонь девушки застыла у него на руке, и она сосредоточенно нахмурилась:

– Морейн о тебе известно, и она ничего не сделала раньше, почему же должна сделать что-то теперь? Но раз Лан… – По-прежнему хмурясь, она встретила взгляд Ранда. – Первым делом они станут искать в кладовых. Если станут искать. Пока мы не выясним, начали ли поиски, тебе нужно спрятаться куда-то, где им в голову не придет искать. Знаю! Тюрьма.

Ранд с трудом встал на ноги.

– Тюрьма?!

– Ну не в камеру же, глупышка. Иногда по вечерам я хожу туда навещать Падана Фейна. И Найнив тоже заходит. Никому не покажется странным, если сегодня я зайду туда пораньше. По правде сказать, пока все глазеют на Амерлин, нас даже и не заметит никто.

– Но Морейн…

– Расспрашивать мастера Фейна она в подземелье не спускается. Его к ней приводят. И за последние недели это бывало не очень часто. Поверь мне, там ты будешь в безопасности.

Ранд все еще колебался. Падан Фейн.

– Зачем ты вообще навещаешь торговца? Он – приспешник Тьмы, сам признался, он нехороший человек. Чтоб я сгорел, Эгвейн, он же привел троллоков в Эмондов Луг! Гончая Темного, как он назвал себя, он же с Ночи зимы вынюхивал мой след!

– Ну, теперь, за решеткой, он никому не страшен, Ранд. – Теперь девушка смотрела на него умоляюще. – Ранд, он приезжал со своим фургоном в Двуречье каждую весну еще до моего рождения. Он знает всех знакомых мне людей, все известные мне места. Странно, но чем дольше он в тюрьме, тем спокойнее становится. Он вроде как освобождается от влияния Темного. Он опять смеется, рассказывает забавные истории, говорит о людях из Эмондова Луга, а иногда о местах, о которых я раньше и не слышала. Порой его почти не отличить от прежнего Фейна. Просто мне нравится разговаривать с кем-то о родных краях.

«С тех самых пор, как я стал чураться тебя, – подумал Ранд, – и с тех самых пор, как Перрин стал всех сторониться, а Мэт проводит все свое время за игрой и в пирушках».

– Не нужно было держать все в себе так долго, – пробормотал он, потом вздохнул. – Ну, раз Морейн Седай считает, что тебе это ничем не грозит, наверное, для меня это тоже безопасно. Но лучше, чтобы ты не была замешана в это дело.

Эгвейн поднялась на ноги и принялась тщательно отряхивать платье, избегая встречаться глазами с Рандом.

– Морейн говорила, что эти посещения безопасны, Эгвейн?

– Морейн Седай никогда не говорила, что мне нельзя навещать мастера Фейна, – осторожно подбирая слова, ответила девушка.

Ранд, пораженный, уставился на нее, потом его прорвало:

– Ты у нее никогда и не спрашивала. Она и ведать не ведает. Эгвейн, это глупо! Падан Фейн – друг Темного, и он ничем не лучше любого другого друга Темного.

– Он в тюрьме, под замком, – твердо заявила Эгвейн, – и мне незачем спрашивать позволения Морейн на все, что я делаю. Тебе не поздновато ли беспокоиться о том, что думает Айз Седай? Ну, идешь?

– Тюрьму отыскать я и без тебя смогу. Они ищут меня или скоро начнут, и если тебя найдут вместе со мной, хорошего для тебя в этом будет мало.

– Без меня, – сухо сказала Эгвейн, – ты, скорей всего, запнешься о собственные ноги и грохнешься прямиком под ноги Престолу Амерлин, а потом, пытаясь выпутаться из этого положения, сознаешься во всем.

– Кровь и пепел, останься ты дома, наверняка бы оказалась в Круге женщин. Если б мужчины все были такими неуклюжими и беспомощными, как ты, похоже, о них думаешь, то мы никогда бы…

– Ты собрался стоять тут и трепать языком, пока тебя не найдут? Собирай-ка свои вещички, Ранд, и пойдем со мной.

Не ожидая ответа, Эгвейн повернулась и двинулась по коридору. Ранд, что-то бормоча себе под нос, неохотно подчинился.

В дальних переходах, по которым они пробирались, им встретилось не много людей – в основном слуги, – но у Ранда появилось такое чувство, будто все они особо к нему приглядываются. Не как к человеку с вещами, готовому к дальнему путешествию, а именно к нему, к Ранду ал’Тору. Он понимал, что это игра его воображения, – надеялся, что только это, – но все равно у него с плеч будто гора свалилась, когда они с Эгвейн остановились в коридоре, глубоко в подземелье крепости, перед высокой дверью, обитой железными полосами так, словно она располагалась во внешней стене. В двери имелось маленькое зарешеченное окошко, под которым висела колотушка.

Сквозь решетку Ранд разглядел голые стены и двух солдат с кисточками на макушке. Стражники сидели с непокрытой головой за столом. Один из них длинными плавными движениями точила правил кинжал. Его рука не дрогнула от резкого звона железа о железо, когда Эгвейн постучала колотушкой в дверь. Второй солдат повернул к двери вялое, угрюмое лицо и какое-то время смотрел на нее, будто раздумывая, и лишь потом наконец поднялся и подошел. Приземистому и коренастому, ему едва хватало роста заглянуть сквозь густые прутья решетки.

– Чего надо? А, это опять ты, девочка. Пришла проведать этого приятеля Темного? А это кто?

Он даже пальцем не пошевелил, чтобы открыть дверь.

– Он мой друг, Чангу. Он тоже хотел бы повидать мастера Фейна.

Солдат принялся разглядывать Ранда, оттопырив верхнюю губу и обнажив передние зубы. Ранд сомневался, что эта гримаса сошла бы за улыбку.

– Что ж… – заключил наконец Чангу. – Ладно. Высок, да? Высок. И занятно одет для вашего брата. Кто-то заловил тебя молодым на Восточном пограничье и приручил? – Он с лязгом отодвинул засовы и дернул дверь. – Ладно, заходите, коли пришли. – В голосе скользнула насмешка. – Осторожнее, милорд, не ударьтесь головой.

Подобная опасность Ранду не грозила; в дверь свободно, не пригибаясь, мог зайти и Лойал. Ранд последовал за Эгвейн, хмурясь и гадая, не будет ли от Чангу каких-то бед. Он оказался первым встреченным Рандом грубым шайнарцем; даже Масима был не по-настоящему груб, а всего лишь холоден. Но Чангу просто захлопнул дверь, вбил тяжелые засовы на место, потом прошел к полкам у стола и снял оттуда один из фонарей. Второй стражник все острил свой кинжал, он даже глаз не оторвал от своего занятия. В помещении было пусто, не считая стола, скамеек да полок, пол устлан соломой, а в глубине виднелась еще одна окованная железом дверь, ведущая внутрь.

– Немного света вам не помешает, – сказал Чангу, – во тьме, в которой сидит ваш приятель. – Он хрипло и сухо рассмеялся и зажег фонарь. – Он вас ждет. – Чангу протянул фонарь Эгвейн и чуть ли не с готовностью отпер внутреннюю дверь. – Ждет вас. Там, в темноте.

Ранд замешкался, смущенный мраком за порогом, и за его спиной хихикнул Чангу, но Эгвейн схватила юношу за рукав и потянула внутрь. Дверь захлопнулась, чуть не ударив Ранда по пяткам; лязгнули задвинутые запоры. Остался лишь свет фонаря, маленькое пятно вокруг них с Эгвейн в обступившем со всех сторон мраке.

– Ты уверена, он нас выпустит обратно? – спросил Ранд. Стражник даже не взглянул на его меч и лук, не поинтересовался, что у него в узлах. – Они не очень-то хорошие сторожа. А вдруг мы здесь, чтобы вызволить Фейна?

– Они слишком хорошо меня знают, – ответила Эгвейн, правда голос ее звучал встревоженно, и она добавила: – Каждый раз, как я прихожу, они выглядят хуже. Все сторожа. Все мрачнее и все неприветливее. Впервые, когда я пришла сюда, Чангу шутил, а Нидао совсем теперь замкнулся, слова не проронит. Наверное, такая работа не прибавляет человеку радости на сердце. А может, дело только во мне. От этого места у меня на душе тоже невесело.

Но с этими словами она уверенно потянула Ранда во мрак. Он же положил ладонь другой руки на эфес меча.

Тусклый свет фонаря выхватывал из темноты вытянувшиеся по обе стороны широкого коридора решетки из полосового железа, разделенные каменными стенами на камеры. Лишь две камеры из всех, мимо которых прошли Эгвейн с Рандом, были заняты. Заключенные, сидевшие на узких койках, прикрыли глаза от света, глядя между пальцами. Даже не видя лиц узников, Ранд был уверен в том, что они внимательно смотрят на него. Их глаза сверкали в свете фонаря.

– Этот вот любит напиться и подраться, – тихо произнесла Эгвейн, указывая на дюжего мужчину со сбитыми костяшками пальцев. – На этот раз он разнес в щепки общий зал в городской гостинице, причем в одиночку, да еще кое-кому от него крепко досталось.

На втором арестанте были вышитый золотом кафтан с широкими рукавами и короткие лакированные сапоги.

– Он пытался улизнуть из города, не уплатив за гостиницу, – громко фыркнула девушка: отец ее владел гостиницей в Эмондовом Луге и был мэром деревни, – и задолжав полудюжине лавочников и купцов.

Арестанты огрызнулись бранью, сыпля грязными ругательствами, которые Ранду доводилось изредка слышать от купеческих охранников.

– С каждым днем они тоже становятся хуже, – напряженным голосом заметила девушка, ускорив шаг.

Эгвейн опередила Ранда, первой дойдя до камеры Падана Фейна в самом конце коридора, так что Ранд очутился за световым кругом. Он остановился, держась в тени, позади фонаря в руке девушки.

Фейн сидел на топчане, подавшись всем телом вперед, словно бы чего-то ожидал, – в точности как описал Чангу. Костлявый мужчина, с длинными руками, длинным носом и пронзительными глазами казался теперь даже более исхудалым, чем помнил Ранд. Исхудалым не из-за заключения в подземной темнице – арестантов кормили так же, как и слуг, и ни в чем он не был обделен, – но из-за того, что он делал прежде, до своего появления в Фал Дара.

Вид Фейна всколыхнул воспоминания, которые Ранд с охотой и радостью позабыл бы. Фейн, сидящий на козлах своего большого фургона, громыхающего колесами по Фургонному мосту, – Фейн приехал в Эмондов Луг в канун Ночи зимы. И в Ночь зимы появились троллоки, они жгли, убивали, искали. Искали, как сказала Морейн, троих молодых ребят. «Искали меня, если только они знали это, и использовали Фейна, чтобы охотничьим псом идти по моему следу».

При приближении Эгвейн Фейн встал, не прикрывая глаз, даже не мигая от света. Он улыбнулся девушке – улыбка коснулась только его губ, – затем взглянул поверх ее головы. Устремив взор прямо на прячущегося в темноте Ранда, Фейн воздел руку, указывая на юношу длинным пальцем.

– Я чувствую, что ты там прячешься, Ранд ал’Тор, – произнес он чуть ли не напевно. – Тебе не спрятаться ни от меня, ни от них. Ты думал, все кончено? Но битве не будет конца никогда, ал’Тор. Они идут за мной, и они идут за тобой, и война продолжается. Не важно, жив ты или умер, для тебя она никогда не кончится. Никогда!

Вдруг Фейн принялся декламировать:

                        Скоро день придет – свободны будут все,
                        Даже ты и даже я.
                        Скоро день придет – тогда погибнут все,
                        Точно – ты, никак не я.

Рука его упала, взгляд поднялся кверху, уставившись во тьму. Кривая ухмылка исказила его губы, он хохотнул, словно бы увидел нечто забавное.

– Мордет знает больше всех вас. Мордет знает.

Эгвейн попятилась от камеры, встала рядом с Рандом, и лишь кромка света лизала решетку камеры Фейна. Даже не видя его, Ранд был уверен, что Фейн по-прежнему всматривается в ничто. Тьма окутала торговца, но они слышали его смешки.

Вздрогнув, Ранд отлепил пальцы от рукояти меча.

– Свет! – хрипло вымолвил он. – Так ты говоришь, он такой же, каким обычно был прежде?

– Иногда он лучше, а иногда – хуже. – Голос Эгвейн дрожал. – Сейчас – хуже, чем обычно, – хуже некуда.

– Интересно, на что он уставился? Он сумасшедший, таращится во мраке на каменный потолок. – «Не будь камня, он бы смотрел точнехонько на женскую половину. Где находятся Морейн и Престол Амерлин». Юноша опять вздрогнул. – Он сумасшедший.

Читать онлайн Великая охота

Пролог В тени

Глава 1 Пламя Тар Валона

Глава 2 Радушная встреча

Глава 3 Друзья и враги

Читать онлайн
Великая охота

Пролог
В тени

Глава 1
Пламя Тар Валона

Глава 2
Радушная встреча

Глава 3
Друзья и враги